На бледном лице девушки появилась слабая улыбка:
— Спасибо, отец. Веру видел?
— Видел и кое-что передал ей для наших друзей в лесу. Обещала зайти.
Нине было тягостно лежать в своем закутке. «Отец» и «мачеха», занятые делами, заглядывала к ней редко, а детям настрого запретили беспокоить «сестру». Девушку мучило одиночество и вынужденное бездействие.
«Может, в Центре думают, что я провалилась и меня схватили?..» — все больше тревожилась Нина.
* * *
На другой день после посещения врача пришла Вера и принесла пенициллин в таблетках:
— Новейший эликсир! Еле достала.
Она хотела тут же уйти, но услышала из-за занавески слабый голос Нины:
— Зайдите ко мне.
Вера заколебалась. Но Григорий Михайлович кивнул:
— Зайди, зайди. Не единым лекарством жив человек.
Когда Вера заглянула в маленькую комнатку, девушка протянула к ней руки, будто увидела родного человека. Они обнялись, поцеловались.
— Ты не тревожься, — успокоила женщина Нину. — Скоро выздоровеешь, и все наладится.
— А как они там?
— Пока держатся. Каратели жмут… Ну я пошла. Выздоравливай.
— Посидите со мной еще немножко!
— Нельзя. Я и так задержалась больше чем надо. После того как Вера удалилась, к Нине зашел «отец» и с улыбкой спросил:
— Ну, полегчало?
— Да-а… — протянула девушка. — Только скучно очень! Хоть бы радио, что ли, провели?
— Шуму от него много, — возразил Григорий Михайлович, — раздражать будет.
— Врага можно распознать и по вранью, — заметила Нина. — Кстати, неудобно писарю общины не слушать то, что говорят хозяева…
«И то правда», — мысленно согласился хозяин.
На другой день к ним в дом пришел радиотехник, которого звали Семеном. Это был молодой мужчина, неторопливый, но ловкий в работе. Он прихрамывал.
Радиопроводку начал делать в комнате, где лежала Нина. Та прикрыла лицо простыней: ей не хотелось, чтобы ее запомнили. Но девушка заметила, что, работая, мужчина не смотрел в ее сторону и, лишь закончив все, взглянул на нее с каким-то суровым любопытством.
Повесив на стене черный помятый репродуктор в виде крупного блюда и проверив звук, он вышел в большую комнату. Там его покормила Анна Никитична, а Григорий Михайлович расплатился с ним марками.
Когда радиотехник ушел, Нина спросила «отца»:
— Кто такой?
— Из конторы связи.
— А ты давно его знаешь?
— С войны.
— А почему он такой бирюк?
— Будешь бирюком. Эсэсовцы расстреляли у него жену-еврейку и двоих детей. А самого пощадили — признали помесью славянина с монголом, то есть рабочей расой. Был тяжело ранен. Много пережил.
Однако «отец» скрыл от Нины, что Семен — его информатор и доставляет ему ценные сведения об оккупантах.
Радио без конца разговаривало: немцы регулярно передавали военные сводки. Девушку удивило то, что сообщения были сдержанные, скупые. «Или им туго приходится на восточном фронте, — размышляла она, — или это затишье перед бурей…»
По радио сообщили об открытии церквей в русских и белорусских городах, освобожденных от «коммунистического ига», о поддержании у людей веры в бога, о смирении и терпении, ибо, мол, скоро восторжествует на русской земле новый «божественный» порядок. А заканчивались эти передачи по-немецки: «Гот мит унс!» — «С нами бог!»
«Э-э, господа… — усмехнулась про себя Нина. — Видимо, дела ваши не очень чтоб очень, если уж вы все про бога да про бога…»
Вечерами, в так называемый «русский час», по радио передавали народные песни в исполнении известных артистов. Как-то шаляпинский раздольный голос запел «Ноченьку», и, когда дошел до слов «Нет ни батюшки, нет ни матушки», девушка не выдержала и, зарывшись в подушку, заплакала.
Услышав тихие всхлипывания, Анна Никитична зашла к Нине в комнату и присела на ее кровать.
— Нинушка, что с тобой? Что у тебя болит? Может, тебе чего-нибудь надо? — с тревогой спросила она, положив руку на вздрагивающую худенькую спину.
— Да нет, ничего мне не надо. — Девушка хотела скрыть слезы и злилась на себя за то, что расслабилась.
Анна Никитична погладила Нину по голове и прерывающимся голосом сказала:
— Если бы я увидела твою мать, то… сказала бы, что у ее дочери есть еще одна мать… и она жалеет не меньше…
Нина совсем расклеилась: схватила обеими руками руку Анны Никитичны и поцеловала.
— Ты что, дочка? Ты что? — испугалась та, освобождая свою шершавую руку из рук девушки. — Успокойся, милая! Вот поправишься, и свалится с души камень…
Девушка вытерла слезы: ей уже стало легче. Она попросила молока и вскоре уснула.
Выздоравливала Нина медленно. Для возбуждения аппетита ей давали самогонку, но она с отвращением отворачивалась — противно! А когда ее все-таки уговорили и девушка сделала глоток, тепло разлилось по всему телу и захотелось есть.
Наевшись, Нина вздремнула. И тут в комнату неслышно зашел «отец» и, наклонившись к изголовью, тихонько спросил: «Спишь?» Девушка открыла глаза и улыбнулась — впервые за время болезни.
— У нас в общине составляется список. Но тебя староста не включил, — сказал Григорий Михайлович. — На всякий случай я все же взял справку у того врача, который тебя смотрел.
«Как хорошо, что вокруг меня столько друзей! — с радостью подумала Нина. — Как бы я без них тут ужилась?..»
* * *
Да, друзей у девушки и ее дела было много!
Недавно, например, приезжала из недалекой деревни крестьянка Мария Тимофеевна с двенадцатилетней дочкой Лизой. Она привезла на базар картошку, а «отцу» — мяса. К тому же в складочках Лизиного платья была зашита записка от партизан, а в телеге, между досок, запрятаны листовки районного комитета партии. Оставив все это у Григория Михайловича, мать и дочка увезли от него очередные сведения для партизан…
* * *
В листовках, привезенных Марией Тимофеевной, описывались зверства гитлеровцев на белорусской земле.
Прочитав об этом, Нина ужаснулась. «Мама, знаешь ли ты, что тут творится?!» — мысленно обратилась она к матери. И принялась за другую листовку: «Обращение к бойцам и командирам «Русской народной армии», к полицейским и служащим немецких учреждений».
«Опомнитесь! — взывала листовка. — Бросайте служить врагу! Под страхом смерти, обманом и угрозами фашисты заставили вас служить себе, идти против своего народа. Вредите немцам чем только можете. Убивайте солдат и офицеров. В одиночку и группами переходите с оружием на сторону партизан…»
«Ну, эти-то знали, на что шли… Вряд ли их образумишь таким воззванием!..» — усомнилась Нина.
Выяснилось, что свежие батареи «отец» отнес старосте и спрятал где-то у него во дворе.
— Там надежнее, — успокоил ее Григорий Михайлович. — У него обыски не делают.
Это встревожило Нину. Но девушка вспомнила прочитанную когда-то книгу об известном революционере Камо, который прятал экспроприированные у буржуев деньги, да и сам прятался в самом, казалось бы, неподходящем месте: в доме губернатора. Выходит, что чем опаснее, тем безопаснее?..
— Разве староста знает обо мне?
— Не бойся, о тебе никто не знает, кроме меня и «дублера». А старосте я сказал, что этот «клад» для партизан.
«Отец» задумался, а потом продолжал:
— Вчера я видел парад батальона власовцев «Березина». Вооружение у добровольцев — аховое! Только карабины да один станковый пулемет на повозке. Шагали они по главной улице в немецких шинелях, понурившись, не смотрели людям в глаза… Кстати, этих «добровольцев» хотят послать в лес, на партизан.
— Так что же мы ждем? — встрепенулась Нина. Она встала и, покачиваясь, прошлась по комнате. — Смотри, отец, я уже могу!
Поддерживая ее за локоть, Григорий Михайлович улыбнулся:
— Можешь, Нина, можешь, но… не торопись. Сведения о власовцах я уже послал в отряд через Марию Тимофеевну. А вот другое, более важное, надо бы передать в Центр.
— Ну-ну? — нетерпеливо проговорила девушка, приближая ухо к лицу «отца». И тот прошептал:
— Через город пошел на восток эшелон с желтыми наклейками на вагонах: химический груз. На перегоне партизаны подорвали цистерну со слезоточивым ОВ.
— Что же мы медлим?
— Завтра передашь. Рация у «дублера», другого выхода у меня не было.
Эта свадьба вызвала в семье Григория Михайловича разногласие. Анна Никитична возмущалась тем, что невеста, ее племянница Лида, дочь Анастасии, слишком молодая — ей только исполнилось семнадцать лет, — а выходит за «перестарка» Осипа. К тому же он староста в том селе…
Григорий Михайлович пытался урезонить жену: — А что поделаешь, Аня? Иначе ее могут угнать на работу в Германию. Девчонка уже попала в списки.
— А может, Осип нарочно внес Лиду в эти списки, чтобы запугать ее?
