— Ночью погуляем с тобой немного. Хватит тебе стоять на одном месте. Понятливая ты у нас, — Женя гладил Маню рукою, и она, словно ласкаясь, опускала к ладоням Нади большую голову.
А Рустем раздумывал, обняв дерево. Остаться здесь? Нет, им самим трудно: шесть человек и одна корова. А куда идти? Может быть, заговорить с Женей, он, кажется, смекалистый парень и лес хорошо знает. Мог бы провести к партизанам. Но это значит открыть секрет. А умеет ли Женя молчать?
Надя ушла в пещеру. Женя остался один. Он сел на траву возле коровы и подгреб к голове сено. Небо спокойно набирало сумерки. Они тихо опускались на вершины деревьев. Женя заснул.
Рустем забрался на дерево и позвал оттуда.
— Же-ее-ня-яаа!
Открыв глаза, Женя прислушался.
— Приснилось, — пробормотал он и снова закрыл глаза.
«Только бы не пришла Надя», — думал Рустем.
— Же-ее-ня-аа!— позвал он снова. — Не бойся.
Вскочив, Женя огляделся. Никто не подкрадывался к нему, лес притих к ночи.
— Я хочу с тобой поговорить, — раздался голос. — Не бойся меня. Ты можешь мне помочь.
— Кто ты? — хрипло спросил Женя.
Что ответить? Рустем растерялся.
— Мне трудно тебе объяснить. Меня невозможно увидеть. Выслушай мою просьбу. Мне нужны партизаны. Ты меня смог бы провести к ним?
— Я не знаю, где они. Поищи сам. Найдешь.
— Ты не доверяешь мне. Но поверь, Женя, партизаны — мои друзья. С Расадом я уже знаком. Вот и с тобой познакомились. Я все про тебя знаю. Ведь ты самый маленький партизан?
Женя покраснел от удовольствия.
— У тебя есть еще сестра Надя. Маму твою я тоже видел, — Рустем перешел на шепот. — Трое раненых у вас в пещере.
— Где же ты прячешься? — спросил Женя.
— Не ищи меня. Не найдешь.
— Но кто же ты?
— Об этом я расскажу тебе как-нибудь потом. Сейчас у меня мало времени. Если ты мне поможешь, после войны я к тебе приеду. Я знаю немецкий язык, русский и татарский.
Женя достал из кармана лист бумаги, спросил:
— Вас ист дас?
— Дас ист дас папиер.
— Зна-аа-ешь, — протянул Женя.
— Вот сейчас я напишу тебе записку.
— Пиши.
Ждать пришлось недолго. Напрасно Женя пытался разглядеть карандаш и бумагу. Он слышал только слабый шорох, но то мог быть ветер. С дерева, как сухой лист, слетел клочок бумаги. Женя прочитал:
«Я думал, ты умный мальчик. Но ты боишься меня. Я хочу есть. Принеси мне молока и хлеба. Но только никому не говори обо мне. Ладно?
Твой друг».
Женя поднял голову.
— Сколько принести?
— Не очень много. Столько, сколько самому тебе надо. Хлеб у вас есть?
— Есть. Я быстренько сбегаю. Ты подожди.
Вернулся Женя скоро.
— Ты здесь? — спросил он. — Я принес.
— Положи на траву. Только сам отвернись. Я не могу есть, когда смотрят.
Представь, мой маленький читатель, что это не Женя, а ты стоишь под деревом и разговариваешь с таинственным незнакомцем. Удержался бы ты, чтобы не подсмотреть? А вот Женя, оставив на траве хлеб и молоко, отвернулся и зажмурился, чтоб даже нечаянно не увидеть, как тот будет есть. А то еще обидится и исчезнет.
— Я поел, — послышался голос.
— Уже? — удивился Женя, оглядев пустую чашку.
— У вашей Мани вкусное молоко. Знаешь, мне нужны брюки и пиджак, чтобы теплее одеться.
— Я принесу, — обрадовался Женя. — У меня есть.
— Только, когда темно будет.
— Я тебя увижу?
— Нет. Нельзя. А если ты мне отдашь одежду, тебе самому останется?
— Останется. Не думай, пожалуйста, об этом. Мы ничего не оставили немцам.
— Очень хорошо.
Поверив таинственному голосу, Женя в конце концов рассказал и о партизанах. Партизаны стоят за кривым оврагом, и идти к ним надо через лес.
— Ты найдешь?
— Найду. Спасибо тебе.
Чуть свет Рустем переоделся. Сначала надел то, что принес Женя, потом сверху натянул свои брюки и отправился к партизанам.
А Женя спал спокойно. Он все жалел о том, что не договорил с незнакомцем до конца. Не сказал ему, как разыскать после войны село, куда вернутся они с матерью и Надей. Ведь не оставаться же в пещере... «Теперь уже дела не поправишь», — думал он сквозь сон.
Здесь были и учителя, и рабочие, и научные работники. Они ушли в лес, чтобы мстить. Мирная жизнь осталась далеко.
Взлетали в воздух эшелоны. Рушились мосты. Проселочные дороги поднимали немецкие машины в воздух, оставляя только дым да щепки.
Партизанский отряд был беспощаден. Состоял он всего из пятидесяти человек. Но какой был это отряд!
Каждый взвод располагался в избе-блиндаже. И Рустем долго раздумывал: к какому блиндажу пристать. К лазарету? Но там скучно и пахнет лекарствами. К кухне? Там всегда тепло, но какой партизан будет жить около котла с кашей? Рустем выбрал поменьше избу, где жил Иван Владимирович. Его все звали «дядя Эфир». Но «дядя Эфир» был не только радистом, а еще и сапожником, и пулеметчиком. И в его избе всегда звучало радио.
Вот рай-то — Рустем первые два дня только и слушал радио. «Дядя Эфир» был молчалив, и очень скоро, на третий день, Рустем решил перейти к кому-нибудь другому. С утра он ходил по пятам за командиром отряда — Батей. До войны Батя был секретарем райкома, а когда пришли немцы, он ушел в лес. Высокий, веселый, широкоплечий — глядя на него, казалось, что такому все легко, никакая тяжесть не пригнет его к земле.
На командный пункт собрались командиры взводов. Батя отдавал приказы. Он говорил тихо, а в ответ звучало короткое:
— Есть!
— Первому взводу добыть «языка».
— Есть!
— Но не простого, — пояснил Батя. — Нужен штабной работник или такой, который был бы знаком с планами командования. Нужен офицер.
Второму взводу досталась железная дорога.
— Разведать основательно, — приказал Батя. — Нам нужно узнать график движения поездов. Подготовьте места для заминирования.
— Есть!
— Третьему взводу взорвать ночью мост на главном шоссе.
— Есть!
— Вопросы есть?
— Нет.
— Выполняйте.
Рустем готов был отправиться сразу со всеми. Проникнув в штаб, он бы достал лучшего «языка», хоть генерала. И мост взорвать для него пара пустяков. С кем же пойти?
Ему понравился партизан «Непоседа». Небольшого роста, подвижный, с блестящими глазами, он все время улыбался. И что он тут видел смешного, сидя прямо напротив Бати?
— Куда «Непоседа», туда и я, — решил Рустем. — Ему наверняка мост поручат взорвать.
Не ожидал Рустем, что «Непоседа» пойдет на железную дорогу. Но уж как решил, так тому и быть.
На операцию вышли втроем: «Непоседа», еще один партизан — Тимофей Николаевич и Рустем. Вышли ночью по ярким звездам.
Сливаясь с деревьями, шагали осторожно невидимой тропой. К рассвету за придорожными кустами засеребрились пути. Партизаны залегли за бугорком и стали наблюдать.
С ближнего болота безмятежно квакали лягушки. Им наплевать было, что идет война. Они квакали каждое утро.
Полчаса наблюдал за станцией «Непоседа». Полчаса — Тимофей Николаевич. «Непоседа» ворочался с боку на бок, покусывая травинку.
— Два года назад, Тимоша, здесь наши уезжали в Москву учиться. Весело было. Цветов нанесли. Смех! — шептал он.
— Ты, случаем, тоже не уезжал?
— Нет.
— С цветами, стало быть, стоял?
— Ну, и стоял... А вот фриц пришел — и нету цветов. Танки, танки... не могу я спать, Тимоша. Всех бы их взорвал.
— Все-таки поспи малость.
«Непоседа» не ответил. Помолчал с минуту.
— Сейчас бы и я уже в институт уехал. На инженера учился бы. Или на учителя можно. Детишек люблю.
— Ты что, в разведку вышел или фантазиями голову мне морочишь? — рассердился Тимофей Николаевич. — Спи давай.
— Спи, спи... Заладил. Человек и так полжизни спит. А что бы ты сделал, Тимоша, если бы сказали тебе: «Война кончилась». Ты, наверно, целую неделю спал бы.
— Ты перестанешь или нет? — Но Тимофей Николаевич не удержался и тут же спросил сам:
— А ты чего бы делал?
— Я бы целую неделю не спал бы. И дома всем бы не давал спать. Все говорил бы да говорил. Сначала с отцом, потом с матерью, с сестренкой. Со всеми...
— Какой шустрый.
— Эх, и сестренка у меня, Эсенька. Шесть лет ей было, когда в лес ушел. Нынче в школу ей идти, а какая теперь школа. Немец в школе. Эх, Тимоша, как она, Эсенька-то, узнала, что война началась, заревела, в голос: «Не надо!» Как сейчас вижу. Слово, что ли, показалось ей страшным?
— Да-ааа... — вздохнул Тимофей Николаевич.
— Была бы жива.
— Перестань сердце надрывать... или у меня детей нет? Припоминай молча.
— Молчу.
Рустем тоже вспомнил дом. Вот к нему подходит мать: «Ты не устал, сынок?» Ее теплая рука касается лба. Он закрывает глаза. Что сейчас делают дома? Отец читает газеты, мать смотрит в окно. И каждый думает о нем. И каждый будто спрашивает: «Где ты сейчас?»
