— Жаль. Храбрый мальчик.
— Что поделаешь, князь? Самые лучшие и погибают прежде других.
— Но мы-то с вами живы, Петр Артемьевич, — улыбнулся Мадатов.
Но Земцов продолжал смотреть так же сумрачно.
— Либо мы с вами, дорогой Валериан Григорьевич, и не лучшие. Либо…
Мадатов спокойно ждал, что же скажет старый знакомый.
— Либо нас приберегают для чего-то особенного. — Генерал показал вверх. — Для чего же, пока и сообразить не могу. Ладно, князь, повоевали, надо и отдохнуть. Будем ждать армию…
IV
Генерал-лейтенант Ланжерон, командующий первым корпусом Третьей западной армии, вечером десятого ноября тысяча восемьсот двенадцатого года был мрачен почти до свирепости. Собрав командиров полков и дивизий своего корпуса, он объявил приказ командующего армией:
— Пехоте варить кашу, кавалерии выслать фуражиров по реке в обе стороны.
Ланской с Земцовым переглянулись. Гусар решился быть первым:
— Ваше превосходительство! Не слишком ли рано мы собираемся отдыхать? Кампания еще не закончена. Наполеон…
— Генерал-майор Ланской! Наше дело не обсуждать приказы, но выполнять! У нас здесь не военный совет. Я довожу до вашего сведения приказ его высокопревосходительства адмирала Чичагова. Командующий армией приказал войскам варить кашу и высылать фуражиров!
Последние слова граф произнес с особенным ударением и едва заметным командирам полков отвращением. Но Ланской не собирался сдаваться. Окриков начальства он боялся еще меньше, чем сабель и ядер противника.
— Ваше превосходительство! Разрешите напомнить, что моими охотниками захвачены бумаги коменданта города. Среди них ротмистр Новицкий отыскал письма князя Сулковского. Адъютант французского императора сообщает, что Наполеон собирается быть в Борисове четырнадцатого ноября.
— Пленные, взятые моими егерями, сообщают ту же самую дату, — поддержал Ланского Земцов.
Граф Ланжерон поиграл пальцами, словно проверяя, какое из его запястий сильнее, и только. после паузы решился ответить:
— Адмирал считает эти сообщения ложными, признанными лишь ввести его в заблуждение.
Ланской взорвался:
— Если это и ложь, то она сыграет лишь в обратную сторону! Сегодня одиннадцатое. Уже, должно быть, двенадцатое. Кто поручится, что Наполеон завтра же не будет у этих предместий?
— Бонапарт всегда появляется там, где его не ждут, и когда не готовы к встрече, — добавил Земцов. — Мы до сих пор не знаем: где основные силы императора? На сколько отстал Кутузов? Что Витгенштейн? Что Удино? Куда направился маршал Виктор?
Остальные генералы, командиры дивизий, полков через силу заставляли себя вслушиваться в непонятный им спор. Они были измотаны скорым маршем последней недели, сражением за Борисов, хотели лишь получить внятный приказ, передать его своим офицерам и отправиться спать. Может быть, выпить пару стаканчиков для крепости сна.
— Господа, вам бы командовать корпусами, армиями, но не полками. — Ланжерон холодно улыбался и говорил жестко, показывая, что более возражений уже не допустит. — По решению командующего граф Пален с небольшим отрядом двинется вперед именно с целью войти в контакт с неприятелем. Нам же отдан приказ осваиваться в захваченном городе. Варить кашу, искать продовольствие для людей и фураж для животных. Все устали, все валятся с ног.
Граф постучал кончиками пальцев по лежащим перед ним на столе бумагам:
— Я потрясен убылью в кавалерии. Лошади падают быстрее, чем погибают люди. Александрийцы пока еще держатся, остальные полки больше чем наполовину — пехота. А в этом качестве почти не боеспособны. Я говорю не о стойкости, не о храбрости, господа! — Ланжерон повысил голос, заставляя умолкнуть загудевших своих подчиненных. — Я имею в виду только лишь профессиональную выучку. Драгуны должны сражаться и пешими. Но что будет делать на земле улан или гусар, мне пока что неведомо… Итак, господа, вы слышали приказ — исполняйте! Генералы Ланской и Земцов, вас прошу задержаться…
В опустевшей комнате граф пригласил оставшихся командиров сесть к нему ближе:
— Господа, я полностью разделяю ваши опасения, но, увы, лишен возможности довести их до сведения адмирала Чичагова.
Ланжерон не стал рассказывать, как пару часов назад спорил с командующим, убеждая его отвести войска обратно за реку и подготовиться к встрече с французами. На все его доводы адмирал отвечал лишь одно: «У меня есть приказ императора…» Ланжерон доказывал, что невозможно из Петербурга видеть состояние дел на пути от Волыни к Березине, знать, что половина армии оставлена против австрийских и саксонских частей, что генерал Эртель не двинулся из Мозыря, оставив при себе пятнадцать тысяч драгун с мушкетерами, и послал лишь два батальона резервистов, совсем бесполезных в предстоящем им деле… Все, что могли ему сказать Ланской с Земцовым, он знал наперед и сам. Оттого-то был так раздражен возражениями.
— Петр Артемьич, люди твои кашу пусть варят, но попеременно. Один батальон оставишь прикрывать мост, два выдвинешь за город. Там речка, приток Березины, по ней дамба. Самое удобное место для неприятеля.
— У моста хотя бы пару флешей поставить, — сказал Земцов.
— Вот и займешься. Если времени хватит. А тебе, Николай Сергеевич, один эскадрон выслать с Паленом. Для связи. Один, как приказано, отправишь за фуражом. Остальные держи в кулаке, наготове. Чтобы в любой момент мог выдвинуть их, куда мне понадобится… Четырнадцатое, говорите? Это, стало быть, еще… уже послезавтра. Хорошо, если бы оно оказалось правдой. Тогда, может быть, хватит времени укрепиться…
I
В ночь на одиннадцатое ноября выпал снег, и похолодало. Температура упала градусов на семь-восемь, и у речных берегов вырос припай, пока еще тонкий, с острыми краями, обращенными на течение. Березина еще не стала, но льдин заметно прибавилось, они сделались больше и тяжелее, их не так уже легко крутила струя, разве что умудрялась чуть повернуть и отжать в сторону.
Те, кто разместился в городе, по домам обывателей, спокойно отлежались под защитой рубленых стен. А Ланской вывел полк из города, разместил на открытом месте, где гусар вряд ли смогли бы застать врасплох.
Всю ночь александрийцы жгли костры, грелись у открытого огня, растащив на дрова заборы, окружавшие дома предместья, кое-где порушили и сараи. Генерал на подобное самовольство смотрел сквозь пальцы. Его занимало совсем другое. Он поставил часовых по периметру лагеря, выслал несколько конных разъездов патрулировать берега левого притока Березины, неширокой, заболоченной речки с коротким, почти непроизносимым названием, где на одну гласную букву пришлось четыре согласных.
Схема положения обеих сторон 10-го ноябряУтром Ланской, Приовский, Мадатов, Новицкий, еще несколько офицеров поехали в город, навестить командира седьмого эскадрона, раненного еще на том берегу, во время стычки с конным резервом Домбровского. Пулей из тяжелого седельного пистолета ему перебило руку чуть выше локтя, да так неудачно, что хирурги предпочли отнять предплечье совсем. Майор только начал оправляться после операции, только-только ужас случившегося несчастья начал уступать место боли: режущему, мозжащему ощущению, превозмогающему все остальные чувства, заглушить которое врачи не имели никаких средств. Александрийцы напоили товарища водкой почти до беспамятства, распушили госпитальное начальство и, не спеша, возвращались к лагерю.
— Нет, гусары, лучше сразу, чем в госпиталь. — Ланской первый решился разбить молчание, что сковало его людей подобно речному льду. — Что косишься, полковник, думаешь — командир опять за свое? А ты бы согласился, как Вострецов, так день за днем, неделя за неделей?
— Я — нет, — коротко отозвался Приовский.
— Вечером опомнится — кто ему снова нальет? Будет колотить здоровой рукой по полу от боли и злости, а вокруг десятки таких же, как он. На грязных, вшивых матрасах, под холодными шинелями и плащами, в дымной, выстуженной комнате, с равнодушными полупьяными докторами…
Ланской прервался и запыхал носогрейкой, надеясь, что она еще не вовсе потухла.
— У вас, ваше превосходительство, воображение, как у какого-нибудь европейского романиста, — с почтительной иронией промолвил Новицкий.
Генерал затянулся, выдохнул волокнистую струйку. Впрочем, и не курившие офицеры тоже пускали ртами дымки.
— У меня, Сергей Александровович, воображения нет. Воображение солдату вещь совершенно лишняя. Что толку перед боем представлять в подробностях, как тебя полоснут через час саблей по шее или пулю в брюхо засадят.
Он помолчал, а потом добавил, словно пересиливая себя:
