Колоритной фигурой был командир второго отделения рядовой Аймаров. Киргиз по национальности, он был чем-то похож на злого кочевника из мультфильмов про татаро-монгольское иго. Небольшого роста, кривоногий, с огромным круглым лицом и неровными зубами — довольно забавный. Он постоянно кричал, отдавал глупые команды, но фишкой его были быстро повторяющие выражения: «Бистрей — живей, бистрей — живей, бистрей — живей!!!» Руководство людьми ему напоминало, наверное, выпас овец, и он — «великий» и «неповторимый» пастух Аймаров — был настолько важен, что напоминал раздувшегося павлина.
Заветной мечтой его были сержантские лычки. Быть сержантом для него значило стать важным баем, хозяином огромного стада баранов. Надевая парадку (в увольнение или в наряд по КПП), он с вожделением примерял погоны младшего сержанта, предвкушая, как девчонки от этого будут падать штабелями. Он просто светился от счастья, долго вертелся около зеркала, напевая какие-то веселые киргизские мотивы. Но сержантом так и не стал, несмотря на все свои титанические усилия, и уехал на дембель рядовым, в разукрашенной, как новогодняя ёлка, парадке, с комплектом сержантских погон в кармане. Он наверняка всё-таки их нацепил.
Большое удовольствие испытывал «младший сержант» Аймаров, слушая, сколько дней ему осталось служить до приказа. Приказ министра обороны СССР об увольнении из рядов Вооруженных сил в запас отдавался дважды в год (в марте и сентябре). Этот приказ больше всех ждали «деды», после его издания они становились фактически гражданскими людьми. В Советской Армии существовала негласная традиция — отсчет 100 дней до приказа.
Для осеннего призыва приказ печатался в газетах в конце сентября, стодневка начиналась где-то в июне. В этот день многие «деды» подстригались налысо — «под ноль». По традиции они должны были отдавать свое масло младшим по призыву (им еще служить и служить), хотя далеко не все соблюдали эти традиции. И вот — идет стодневка, и «дедушки» часто спрашивают у младших призывов: сколько дней до приказа? И те в ответ должны точно сказать, например 56 дней. Ошибка в сроке строго наказывалась.
После начала «стодневки» у Аймарова что-то переклинило в его мозговом отсеке. Он стал еще более агрессивным и непредсказуемым. В нашей казарме обитали кошки Лиса, но после его отправки в дисбат о них уже никто не заботился.
В один из августовских дней «младший сержант» Аймаров, «закинув насвай» (насвай — слабонаркотическое средство зеленого цвета, кладется под язык; его употребляли в основном уроженцы Средней Азии), в умывальнике поймал шатающегося голодного кота (из отряда Лиса). Схватив его за шкуру и поднеся к своему лицу кошачью морду Аймаров заорал ему прямо в ухо:
— Сколько днэй до приказа?! Бистрей — живей! — и стал синхронно давить на хвост бедному дрожащему животному, при этом морща лоб и шевеля губами. Он тщательно считал каждое кошачье «мяу». Но то ли киргиз с арифметикой не ладил, то ли не рассчитал силу нажатия на хвост зверька, кот мявкнул на один день больше, что сильно рассердило Аймарова. Он со всего маху ударил кирзовым сапогом прямо в глаз коту. Кот от сильного удара несколько раз перевернулся в воздухе и с силой припечатался к стенке умывальника. Кошачий крик был такой силы, что из казармы выскочил спавший дежурный по части. Кот пулей вылетел на улицу в открытую кем-то дверь.
Позже его видели возле офицерской столовой. Он поправился, правда, глаза у него уже не было, он вытек. Кот этот получил прозвище «Нельсон», больше он и близко не подходил к казарме, опасаясь быть пойманным другим «эрудированным» солдатом.
Заместителем командира взвода и старшиной роты были также узбеки, и они не упускали случая отправлять меня на самые тяжелые и грязные работы. Им не нравилось моё поведение — ведь я не «чморился», не пресмыкался перед ними. Физические методы устрашения на меня не действовали (да и побаивались «деды» в дисбат угодить). Вот и ставили меня практически через день в наряды или отправляли на самую грязную работу, в то время как их земляки моего призыва регулярно ходили в увольнение, получая всемерную поддержку от наших младших командиров.
В полку я попал в группу авиационного вооружения, правда, самолеты были другие — Су-25, штурмовики. Командиром этой группы был капитан Колкий, самодовольный и властный, его не заботило существование солдат, и относился он к ним достаточно презрительно. Любил очень охоту. Брал с собой охотничье ружьё и бродил в поисках добычи, пока его подчиненные выполняли профилактические работы, такие, как чистка авиационных пушек. В конце августа его перевели в другую часть, куда-то на Камчатку.
Новым командиром группы авиационного вооружения стал старший лейтенант Трунин. Небольшого роста, славный парень. Не сачковал, работал со всеми, пытался как-то улучшить наш быт. Пару раз с аэродрома всей нашей группой даже выезжали на местный пляж купаться. Он оставался моим командиром до самого дембеля. Но с ним мы пересекались лишь на полётах или на профилактических работах. Трунин был холостяк, хотя ему было чуть за тридцать. Любил он рассказывать о своих похождениях в отпуске. Часто ездил в Сочи, где оставлял все заработанные за год средства, о чем ничуть не жалел.
Офицерам и прапорщикам Советской Армии предоставлялось право ежегодного бесплатного проезда в любую точку Советского Союза вместе со своей семьей.
Командир полка полковник Мерзухин временно отсутствовал. Наш штурмовой полк под его командованием воевал в Афганистане уже больше года. Базировалась часть в городе Баграме, где был большой аэродром. Прибудут они из командировки лишь в начале 1989 года. По высказываниям многих офицеров-летчиков, Мерзухин особой храбростью не отличался, в боевых вылетах не участвовал.
В Черниговке осталась всего одна эскадрилья, немного офицеров во главе с майором Шепетовым. Но он также особого рвения не проявлял, по крайней мере, по отношению к солдатам срочной службы. Бардак в части, да и в гарнизоне, был неописуемый, самый пик пришелся на осень. Личный состав был никому не нужен и практически никем не контролировался.
Служба
Служба моя заключалась в обеспечении полетов, профилактической работе, заступлении в многочисленные наряды. Пока полк находился в Афгане, полетов было немного: основная масса самолетов стояла на консервации, летала лишь одна эскадрилья.
Во время учебных полетов нужно было успевать заряжать снарядами авиационную пушку ГШ-23, вешать авиабомбы и блоки НУРСов (неуправляемых ракетных снарядов), также нужно было менять пленку на фотопушке.
Полеты были дневные и ночные. Гул двигателей, запах керосина, взлетающие и садящиеся самолеты на фоне приморских сопок — так проходили полеты.
Наряды были следующие: караул, караул на гауптвахту, наряд по кухне, по роте, КПП. Караул охранял многочисленные склады, разбросанные по всему гарнизону. Прибывая на армейском «Урале» к складу, иногда не сразу удавалось найти часового. Он сладко спал где-нибудь, нежно обняв автомат, что строжайше запрещено, но что поделать, ведь было тепло.
Тем летом один часовой из роты охраны (только призвался на службу) застрелил насмерть местного восемнадцатилетнего парня. Местные жители часто шмыгали по военным объектам. Молодой солдат с одного выстрела попал ему прямо в сердце, хотя на стрельбах не мог попасть даже в мишень. И так не очень хорошие отношения с местным населением после этого случая еще больше ухудшились.
Как и в учебке, в карауле я часто думал о своей прошлой жизни, о сегодняшнем дне, строил планы на будущее, обходя, например, по периметру огромный склад вооружения или ГСМ.
На охрану гауптвахты я первый раз заступил в конце июня. Это была гарнизонная гауптвахта, где содержались под стражей солдаты, совершившие какие-то либо проступки или преступления (неуставные взаимоотношения, побеги, самоходы и получившие дисциплинарные взыскания).
На «киче», или «губе» (гауптвахте), было пять камер (одна для предварительного заключения, одна для сержантского состава и три общие), комнаты для отдыха наряда, маленький дворик, туалет. Рядом с «кичманом» образовалось небольшое болотце, куда сливали остатки пищи.
Мой первый караул. Стояла теплая дальневосточная ночь, светила луна, от сортира нестерпимо несло нечистотами. Тусклый лунный свет освещал на стене написанный мной «Боевой листок». Какой-то азербайджанец что-то угрожающе кричал, стуча сапогом о металлическую дверь, пытаясь вытащить свои кривые, грязные пальцы из-за неровного отверстия, называемого глазком. Короче, романтика.
В наряд по роте я в большинстве случаев заступал дневальным. Главным здесь был правильный выбор территории. Самым «клёвым» считалась уборка ленинской комнаты и бытовки, на втором месте — лестница и спальное помещение, и самой позорной и тяжелой была уборка умывальника и помещения, где находился пост дневального, здесь проходили построения роты. Почему уборка умывальника не котировалась? Дело в том, что умывальник часто использовали в качестве отхожего места, ведь туалет был на улице. Нужно было спуститься с третьего этажа, выйти на улицу, перейти дорогу и попасть в нужное место.
