— От немцев скрываетесь! — Чертыханов рассмеялся и осуждающе покачал большой лобастой головой. — Извиняюсь за грубость и солдатскую прямоту, но вы дура-баба. Другого определения вам нет. Разве сможете вы убежать от немцев со своей колясочкой? У немца, гражданка, машины, танки, самоходки; куда вы от них скроетесь? Настигнет, как по нотам!.. Ну выйдете вы из города, а дальше что? Ночь наступит, холод, дождь, а у вас внучка, такая хорошенькая куколка… — Прокофий потрепал девочку по щеке. — Что будете делать? Ночевать проситься начнете — чертогов вам там не припасли. И вас не впустят — не вы одни идете, вон какая туча прет!.. На поезд не рассчитывайте — вагоны переполнены, войска перевозят… А на какие средства будете существовать? Не золото небось везете в колясочке-то…
— Да уж какое золото… — Женщина, вздохнув, растерянно посмотрела на Чертыханова, на его лицо, широковатое, с картошистым носом и маленькими, участливо и лукаво сверкающими умными глазами: то ли правду говорит, то ли врет?
— Вот и поворачивайте назад, пока не поздно. Немцы в Москву не пройдут. Это я вам заявляю категорически, как свой своим.
— Не пройдут? — с сомнением спросила женщина и вопросительно взглянула на меня.
— Он не врет, мать, — сказал я.
Сзади женщин приостановилась молодая пара — тоже с колясочкой — и прислушивалась к разговору: жена худенькая, бледная, болезненного вида, муж здоровый, ухоженный, в пальто хорошего покроя, в шляпе, вокруг шеи — мягкий, пушистый зеленый шарф, конец шарфа перекинут через плечо.
Мать девочки, потупившись, тихо произнесла:
— Может быть, вернемся, мама…
Девочка вдруг захныкала:
— Бабушка, я хочу домой!.. — Огромная людская толпа ее, должно быть, пугала.
Чертыханов шагнул к молодой паре.
— А вы, молодой человек? Не стыдно расписываться перед женой в собственном малодушии? Эх, люди!..
Жена сказала несмело, оправдывая мужа:
— У него бронь на руках…
— Себя можно забронировать, — сказал Чертыханов наставительно. — А совесть? Разве совесть забронируешь?
Молодой человек молчал, понурив голову.
Мы отодвинулись, чтобы не смущать их своим присутствием. Но Чертыханов исподтишка следил за ними.
— Глядите, товарищ капитан! — негромко воскликнул он, дергая меня за локоть. — Повернули! Повернули и уходят… Вот это агитация!
Неожиданно слева донеслись до нас отрывочные выстрелы. Мы с Тропининым переглянулись: что это могло означать?
— Идите в первый взвод, — сказал я Тропинину. — А я пойду взгляну, что там происходит…
— Моя помощь не понадобится? — спросил он.
— Нас вон сколько!
Я оглянулся — позади стояли Чертыханов с автоматом поперек груди и сержант Мартынов, который вел кассира; Прокофий нес увесистый портфель с деньгами… Мы направились вдоль улицы в сторону Спиридоновки.
В узком проезде между баррикад бойцы группы Пети Куделина задержали легковую автомашину. Вокруг нее бурлила толпа, в которой уже суетился милиционер. Рядом стоял седой, изысканно одетый человек — хозяин задержанного автомобиля. Впереди, рядом с шофером, сидела молодая женщина в пальто из серого каракуля, с девочкой лет пяти на коленях.
— Ты стрелял? — спросил я Куделина.
— Я, товарищ капитан. — Петя кивнул на милиционера. — И он тоже.
— Я же запретил тебе стрелять.
— А что было делать, товарищ капитан? Прут прямо на людей, слов не понимают. — Он указал на седого мужчину.
Милиционер, коренастый толстячок с круглым свежим девичьим лицом, спрятал наган в кобуру и рукавом шинели вытер вспотевший лоб.
— Смотри, какой затор устроил! Черт с ними, пускай выкатываются скорее. — Он с отвращением махнул рукой на машину. — Без них легче дышать будет!.. — Затем указал на проезжую часть улицы. — Вон ведь что делают…
Военные грузовики разворотили край баррикады — мешки с песком разорвались и рассыпались — и по тротуару объезжали легковую машину.
— У них документы в порядке, — пояснил мне милиционер, кивнув на хозяина автомобиля. — Это инженер с завода.
— Позвольте. — Инженер, надменно поджав губы, вскинул седую холеную голову, как бы показывая всем свой красивый профиль; черные, в мохнатых ресницах глаза сощурились.
Документы были оформлены наспех, подписи сделаны одной рукой, неразборчиво, печать, как бы сдвинувшись немного, смазалась… Было совершенно очевидно, что главный инженер энского завода самовольно оставил место службы… Я уже в десятый раз повторил один и тот же вопрос:
— Почему уезжаете? На заводе вам нечего делать?
Он едва удостоил ответом:
— Я уже объяснял: завод в основном эвакуирован в Челябинскую область. Его нужно строить заново, и я обязан быть там. — Он говорил отрывисто и высокомерно: было видно, привык командовать людьми.
— Почему же вы направляетесь в Горький? — спросил я.
Главный инженер еще выше вскинул голову. Он врал и заносчивостью своей пытался прикрыть и боязнь за свою судьбу, и растерянность, и тайную надежду на лучший исход.
— Мне необходимо заехать в Горький по делам завода. А вообще отчет давать я вам не обязан. Документы у вас в руках…
— Извините, — сказал я главному инженеру. — Мы вас все-таки задержим. До выяснения всех обстоятельств.
Милиционер взмолился:
— Товарищ капитан, делайте с ним что хотите, только освободите проезд.
Я отвел Куделина в сторонку.
— Этого человека отведите в штаб к комиссару Браслетову. Женщину с ребенком отвезете домой, вещи отдадите, но проверьте, нет ли там чего такого…
— Понимаю, товарищ капитан, — ответил Куделин. — Сделаем, как надо.
Главный инженер не протестовал, не возмущался, не кричал, он проследовал впереди Пети Куделина, все так же высокомерно и гордо неся свою седую красивую голову.
Кассир — фамилия его была Кондратьев — привел нас к заводу. Это был небольшой заводик в глухом переулке на Красной Пресне. Раньше он выпускал примусы, керогазы и прочие предметы домашнего быта. Теперь здесь собирали автоматы и гранаты-«лимонки».
Возле проходной скопилось человек триста, а то и больше, в основном женщины; среди них веселыми стайками — мальчишки. Толпа увеличивалась, словно разбухая, ходила ходуном, взволнованная, возбужденная. Смысла происходящего я пока не улавливал. Протолкался в самую гущу, прислушался.
Ворота были закрыты. В проходной стоял человек, немолодой, грузноватый, в синем сатиновом халате, замасленном спереди; седеющая, с залысинами голова не покрыта. Успокаивая людей, он кричал охрипшим, сорванным голосом:
— Товарищи, разойдитесь по-доброму! Не милицию же вызывать… Завод временно закрыт, ни один человек не пройдет!..
Народ заволновался еще больше, послышались злые выкрики:
— Безобразие! Вызывай милицию!
— Директора позови нам!
— Нет директора, — сказал человек в синем халате. — Выехал из города! По важному заданию.
— Позови главного инженера!
— Инженер тоже выехал.
— Давай нам секретаря райкома!
— Где я вам его возьму?
— Позови, вызови, пускай приедет! — настаивали люди.
Я спросил у женщины, стоявшей рядом со мной, кто этот человек в сатиновом халате. Оглядев меня, она ответила с жалобным недоумением:
— Начальник цеха, Василий Иванович Сычев… Пришли на работу, а ворота на запоре. Что делается, что делается…
Сычев крикнул охрипшим голосом, обращаясь к работницам:
— Не стойте зря. Завод работать не будет!.. Сейчас вам всем выдадут талоны на муку — получите на складе. И зарплату на месяц вперед. Скоро кассир приедет. И расходитесь. Выезжайте из города. Не нынче-завтра здесь бои начнутся… Перебьют всех!..
Толпа ахнула и примолкла, пораженная страшным известием. Стоявшая рядом женщина перекрестилась и заплакала. Ребятишки прекратили возню между собой и тоже испуганно уставились на Сычева.
Молодая женщина в вылинявшей синей косынке и стеганке, напористо, властно потеснив ряды, придвинулась вплотную к начальнику цеха; щеки свежие, с ямками, сочный рот приоткрыт в улыбке, глаза серые, лихие, с искрой.
— Не надо нам твоей муки, Василий Иванович! — заявила она громко, с веселым вызовом. — Пеки пироги сам! И денег не надо! Работать хотим! Наши мужики на фронте за Москву бьются, а мы на склад за мукой побежим да из Москвы вон?! Не будет этого, Василий Иванович! Открывай ворота! А то смахнем их одним махом! И тебя вместе с ними!
Сычев отстранил от себя женщину, попросил встревоженно:
— Варвара, не бунтуй. Приказа не знаешь?
— Плевали мы на ваш приказ! — крикнула она и повернулась к собравшимся, как бы приглашая их присоединиться к ее словам. И женщины охотно отозвались, плотнее обступая Сычева.
— Неверный приказ!
