На операцию вышли втроем: «Непоседа», еще один партизан — Тимофей Николаевич и Рустем. Вышли ночью по ярким звездам.
Сливаясь с деревьями, шагали осторожно невидимой тропой. К рассвету за придорожными кустами засеребрились пути. Партизаны залегли за бугорком и стали наблюдать.
С ближнего болота безмятежно квакали лягушки. Им наплевать было, что идет война. Они квакали каждое утро.
Полчаса наблюдал за станцией «Непоседа». Полчаса — Тимофей Николаевич. «Непоседа» ворочался с боку на бок, покусывая травинку.
— Два года назад, Тимоша, здесь наши уезжали в Москву учиться. Весело было. Цветов нанесли. Смех! — шептал он.
— Ты, случаем, тоже не уезжал?
— Нет.
— С цветами, стало быть, стоял?
— Ну, и стоял... А вот фриц пришел — и нету цветов. Танки, танки... не могу я спать, Тимоша. Всех бы их взорвал.
— Все-таки поспи малость.
«Непоседа» не ответил. Помолчал с минуту.
— Сейчас бы и я уже в институт уехал. На инженера учился бы. Или на учителя можно. Детишек люблю.
— Ты что, в разведку вышел или фантазиями голову мне морочишь? — рассердился Тимофей Николаевич. — Спи давай.
— Спи, спи... Заладил. Человек и так полжизни спит. А что бы ты сделал, Тимоша, если бы сказали тебе: «Война кончилась». Ты, наверно, целую неделю спал бы.
— Ты перестанешь или нет? — Но Тимофей Николаевич не удержался и тут же спросил сам:
— А ты чего бы делал?
— Я бы целую неделю не спал бы. И дома всем бы не давал спать. Все говорил бы да говорил. Сначала с отцом, потом с матерью, с сестренкой. Со всеми...
— Какой шустрый.
— Эх, и сестренка у меня, Эсенька. Шесть лет ей было, когда в лес ушел. Нынче в школу ей идти, а какая теперь школа. Немец в школе. Эх, Тимоша, как она, Эсенька-то, узнала, что война началась, заревела, в голос: «Не надо!» Как сейчас вижу. Слово, что ли, показалось ей страшным?
— Да-ааа... — вздохнул Тимофей Николаевич.
— Была бы жива.
— Перестань сердце надрывать... или у меня детей нет? Припоминай молча.
— Молчу.
Рустем тоже вспомнил дом. Вот к нему подходит мать: «Ты не устал, сынок?» Ее теплая рука касается лба. Он закрывает глаза. Что сейчас делают дома? Отец читает газеты, мать смотрит в окно. И каждый думает о нем. И каждый будто спрашивает: «Где ты сейчас?»
Поднявшись с земли, Рустем тихо пошел к железнодорожному полотну. Оттого ли, что вспоминая о доме, он так ясно увидел себя посредине комнаты, среди знакомых вещей, ему стало грустно, и он шел, будто слепой, заложив по-взрослому руку за спину. Тропа кончилась, осыпалась хрупким шлаком.
— Один... два... три... — считал Рустем шпалы.
Незаметно он дошел до будки стрелочника. Возле нее стоял немецкий солдат с автоматом.
Обгоревшая и разрушенная станция имела плачевный вид. Можно было подумать, что она и существовать-то перестала, если бы не часовые, расхаживающие вдоль составов, и танки, танки, уставившие ввысь свои пушки. Рустем пересчитал танки и отправился к коменданту станции. Тот разговаривал по телефону, кричал:
— Когда пройдет тысяча четыреста тридцать первый?
В тетради, лежащей перед комендантом, точной колонкой были выписаны проходящие через станцию поезда. Рустем переписал их номера и, резко вырвав из руки коменданта телефонную трубку, опустил ее на телефон, потом он зашел к телеграфисту, написал ему записку.
«Готовься к смерти. Это говорю тебе я — партизан Расад».
Телеграфист, втянув голову в плечи, прочитал написанное и что-то стал лопотать, закрыв глаза.
— Молится! — решил Рустем.
Перрон был изрыт воронками. На стене, оставшейся от вокзала, висела газета. «Фашисты все врут» — написал Рустем крупно. Полюбовался, отойдя на несколько шагов. Увидел колокол — и тут же все часовые обернулись на тревожный сигнал. А Рустем забрался в паровозную будку, он точно снова вернулся к детским играм. Ему стало весело и интересно — он ни разу в жизни не залезал на паровоз. Машинист глядел в окно. Рустем дернул за рычаг. Паровоз вздохнул и послушно тронулся. Машинист было оглянулся, но в это время Рустем подтолкнул его к двери.
— Прыгай!
— Куда? — оторопел машинист.
— Прыгай!
Рустем спрыгнул следом.
— Стой! Сейчас срочный пройдет, — охрипшим голосом вопил бросившийся к паровозу комендант станции.
Пора назад к «Непоседе». Еще ночь впереди. Ох, и покажут они фрицам!
Часовой все стоял у будки стрелочника. Из-за дальнего поворота с грохотом выходил поезд. Рустем остановился. Что в этом составе? Опять танки...
Он выстрелил часовому в грудь и перевел стрелку.
А потом на станции грянул взрыв. Танки доехали до своего кладбища.
Вот теперь бегом к своим.
...«Непоседа», вернувшись в лес, принес «Бате» письмо, которое обнаружил в своем кармане. Письмо кончалось словами: «Сегодня я устроил небольшое крушение. «Непоседа» видел. Расад».
Как ни старался «Батя» разыскать неуловимого Расада, чтоб обнять его, ничего не получалось.
— Слыхали, но никогда не видели, — отвечали все, кого расспрашивали о Расаде.
А на прошлой неделе, когда немцы особенно хвастались, передавая сводку, кто-то крикнул несколько раз: «Не верьте, это ложь!»
Уж не Расад ли это?
Зитцен зи зих! — Садитесь!
