Тут Федосеев осмелился перебить лейтенанта и вслух вспомнил, с каким трудом он, бывало, пробирался в школу через лес. А когда тропу заметало снегом по пояс, приходилось пропускать занятия.
— Небось хочется съездить домой, в Москву? — Федосеев показал рукой куда-то себе за спину, где в четырех километрах южнее сидел на контрольном пункте Шарафутдинов.
— А мне даже по телефону поговорить в Москве не с кем, — отмахнулся лейтенант невесело. — Кто на фронте, кто в глубоком тылу. Единственный знакомый голос во всем городе — диктор, который по телефону сообщает точное время. Но разве с ним можно поговорить по душам?
— А вот у меня разговор по душам, — неожиданно сказал Федосеев. — На передовую временно меня прислали. Хочу попроситься насовсем. Линейным надсмотрщиком сюда на НП…
— Понимаешь, куда просишься?
— Дед говорил: не повезет, так дома и лежа споткнешься.
— Лишь бы не споткнуться о собственный могильный холмик. Ты уже хлебнул сегодня. Сквозь огонь шагал, ползал…
— А все-таки… Чтобы не только своего орудийного пороха понюхать, но и чужого.
— Такого аромата здесь хватает, — рассмеялся лейтенант и вновь принялся за какие-то вычисления, держа карандаш в окоченевших руках и не закрывая планшета.
Что он так долго вычисляет, когда стереотруба закрыта чехлом?
А лейтенант спросил весьма несмело:
— Хочешь, стихи почитаю?
— Хочу, товарищ лейтенант.
Лейтенант собрался было достать тетрадку, лежащую в планшете, но передумал — снег все не унимался — и принялся читать на память:
Я ложку, потеряв свою,
У друга одолжил.
Начался бой, и в том бою
Мой друг смертельно ранен был.
Его суровый гордый рот
Еще дымился алой кровью,
И я один ушел вперед,
От ярости нахмурив брови…
Чтение пришлось прервать — метрах в шестидесяти, прямо на дороге, разорвался тяжелый немецкий снаряд, а разлет осколков, как известно, тем больше, чем сильнее промерзла земля и чем тоньше снежный покров.
Оба нырнули на дно воронки, где лежали стереотруба и ящичек с телефоном. К счастью, провод нигде не перебило. «Лебедь» сразу подал признаки жизни, ответив «Оленю», то есть Федосееву.
Потом Федосеев удивился вслух: лейтенант так ловко производит вычисления, неужели цифирь не мешает ему сочинять стихи?
А лейтенант очень охотно поддержал разговор и поделился с телефонистом давними своими сомнениями о выборе профессии. Никак не мог он весной позапрошлого года решить, куда пойти учиться — на математический факультет или в литературный институт.
— Слава богу, военкомат за меня решил, — рассмеялся лейтенант. — Угодил я в артиллерийское училище, в Подольск.
Он проворно вылез из воронки, чтобы показать дорогу на полковой медпункт двум раненым из бригады морской пехоты; на одном были бушлат и ушанка, на другом — шинель и бескозырка. Матросы ковыляли по шоссе, опираясь на свои карабины, как на посохи, а ранены были один в левую, другой в правую ногу. Они сообщили, что идут от железнодорожного переезда, от Лобни. Над станцией стоит дымная туча, хотя ее и не видно отсюда за снегом; это матросы подожгли бутылками два танка…
Когда раненые прошли и вновь стало тихо, Федосееву не пришлось упрашивать лейтенанта дочитать стихи. Видимо, автору не терпелось самому проверить строчки на слух:
Когда нам ужин привезли,
Взял ложку из-за голенища,
Стал есть и ел не посолив,—
Без соли солона та пища.
— Над концом надо еще поработать, — сказал лейтенант озабоченно и застегнул планшет.
4
Федосеев появился на батарее с хорошими новостями. Он сам видел, как фашистов выбили из Красной Поляны, как они драпали из деревни Катюшки, как их отбросили от станции Лобня, где до сих пор торчит задранный в небо шлагбаум.
Теперь наши пушки уже не могли дотянуться до фашистов. Телефонисту не трудно было догадаться — не сегодня-завтра батарея снимется и ее перебросят на другой участок.
По возвращении Федосеев не мог отлучиться от телефона и лишь поглядывал издали на знакомый дом. Дом стоял незрячий, с фанерными бельмами на окнах, и потому выглядел нежилым. Но вот он, дымок, подымается над прохудившейся трубой! Значит, Пал Палыч все-таки склеил глиной потревоженные, разъединенные кирпичи.
Федосеев издали ощущал тепло, идущее от плиты, ему виделась негаснущая лампочка над столом, слышалось, как потрескивает и шепелявит в углу комнаты черная радиотарелка, которую Пал Палыч не позволяет выключать.
Федосеев отчетливо представлял себе обстановку, утварь дома. Он умел вызвать в своем воображении внешность родителей Груни. И только ее лицо оставалось расплывчатым, неуловимым. Светлые прямые волосы, чуть выдающиеся скулы и чуть раскосые глаза делали ее похожей на миловидную крашеную татарочку.
Он спросил про обитателей дома у Нечипайло, но тот отмахнулся от вопроса, плутовски подмигнул и показал рукой в противоположную сторону, на дом с зелеными ставнями, куда теперь ходит ночевать. Еще после первых залпов батареи он высмотрел, что в доме на дальнем краю оврага стекла уцелели, видимо ставни помогли, и отправился туда на «рекогносцировку».
Федосеев не дослушал Нечипайло, отчужденно передернул плечами, круто от него отвернулся и зашагал к знакомому дому.
Хозяева не очень удивились его приходу, но предупредили — шинель не снимать, из окон чертовски дует.
Он подменил Пал Палыча у плиты и долго сидел в одиночестве, подкладывал по полену, по два: пусть Груня согреется, когда придет.
Вернулась Груня поздним вечером. Они сидели вдвоем у плиты, и казалось, двум этим истопникам не хватит длинной декабрьской ночи, чтобы переговорить обо всем, отчаянно важном для них обоих.
Он рассказывал ей о своем Соликамске, о старых солеварнях, просоленных настолько, что бревна только чернеют, а не гниют. Признался, что лениво учился в педагогическом техникуме, недоучился и поступил на рудник электриком. Что больше всего привлекает в звании «дежурный электрик»? Приходится принимать быстрые решения и притом самостоятельно. В аварийных случаях тем более нужна расторопность, уверенность в себе.
— А на фронт попал и потерял эту самую уверенность. Может, на руднике ее оставил, а может, в запасном полку забыл, вот ведь беда какая… — Он пожал плечами, внимательно поглядел на свои сильные руки и надолго задумался; Груня не мешала ему молчать, она понимала, что внезапное признание не из легких. — Только на этой неделе немного ума набрался…
— Что-то я не заметила, — поддела Груня с коротким смешком.
Но тут же посерьезнела, перешла на доверительный шепот и, оглядываясь на перегородку, за которой спали родители, призналась, что вчера была в райвоенкомате и подала заявление с просьбой направить ее на фронт, в санитарки. С ней ездил усатый писарь из штаба дивизиона — замполит послал его на подмогу.
Федосеев был счастлив сидеть рядом с Груней, болтать о всякой всячине, жить в ее присутствии. Оба чувствовали себя столь близкими, что обоюдно угадывали мысли и чувства, хотя, в сущности, очень мало знали друг о друге. Может, потому каждый так охотно рассказывал о себе, чтобы другому не приходилось выспрашивать, как это делают малознакомые.
5
Лейтенант Воейков доложил замполиту дивизиона о замышляемой экскурсии по Москве.
— Но только за счет положенного отдыха, — сказал замполит строго. — И разработайте эту московскую операцию во всех деталях.
При этом замполит так посмотрел на лейтенанта Воейкова, будто тот был виноват — до сих пор не выполнил приказа совершить экскурсию.
