«Он правильно говорит, — подумала Таня, — нам грозит смерть или плен».
В подвал доносился грохот от взрывов бомб и снарядов. Все раненые знали, что несколько дней назад гитлеровцы возобновили атаки против десантников, бросили против них танки и самолеты. Новости с передовой раненые узнавали от старшины роты Несвата, который часто приходил проведывать своего командира роты лейтенанта Литова, от врачей, сестер, от вновь прибывших раненых. Поэтому они были в курсе почти всех событий на плацдарме, хотя о некоторых имели превратное представление.
— Что было, то было, что будет, то будет, — изрек один раненый и предложил: — Споем для успокоения души. — И, не дожидаясь согласия, затянул дребезжащим голосом:
Споемте, друзья, ведь завтра в поход…
Кто-то подхватил басом, потом присоединились еще голоса, и вскоре запели все, кто мог. Пела и Таня. Она пела, закрыв глаза, и песня уносила ее далеко из сырого подвала, и ей казалось, что в ослабевшее тело вливаются силы. Таня даже поднялась и села. Голова не кружилась, и боль в ранах как будто утихла.
В подвал вбежала медсестра Шура Меркулова и остановилась. Видимо, она хотела что-то сказать раненым, но, удивленная, замерла, прислонившись к стенке. И не пошевельнулась до тех пор, пока не был спет последний куплет.
Закончив петь, все затихли, словно унесенные песней в воспоминания. Тем громче прозвучал голос Шуры:
— Убита Галя Петрова.
— Когда, как? — раздались вопросы.
— Бомба упала около санчасти. Галю сразу наповал…
— Бедная дивчина…
Таню будто иголкой кольнуло в сердце. Она откинулась на спину, губы ее дрогнули. «Бедный Костик», — сразу подумала о сыне Гали.
— Помните, ребята, как неделю назад она прибежала к нам, — сказал кто-то. — Осколок от снаряда попал ей в ногу. Сама вынула осколок, залила рану йодом, забинтовала. Мы предложили ей тогда полежать немного, а она ответила: «Мне, ребята, некогда вылеживаться, дел много…»
— Девка была что надо, — раздался другой голос.
— Загубили такую дивчину…
Таня слушала и не слушала. Она будто оцепенела. Перед ее глазами стояла Галина, она видела ее ослепительно белые зубы и большие глаза удивительной голубизны. Но в глазах не было веселья, в них застыло немое недоумение и обида. Было какое-то странное несоответствие беспечной улыбки на губах с выражением глаз. Потом образ Галины потускнел, а перед глазами появился голубоглазый мальчик — сын Гали, которого Таня никогда не видела, но почему-то ясно представляла, какой он есть. Похож, очень похож на маму. И вдруг перед глазами Тани всплыло искаженное от ярости лицо гитлеровца. Оно все ближе и ближе… «Теперь не вырвешься, — злорадно шипит он. — Ухлопали мы твою подругу, теперь за тебя примемся. Тебя будем резать на кусочки…» Он вытянул жилистые руки, чтобы схватить ее. Таня пыталась отодвинуться, но чувствовала, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. А жесткие пальцы уже схватили ее за горло…
Таня пришла в себя от сильного взрыва, потрясшего подвал. Поблизости упала вражеская бомба. Погасли коптилки. Кто-то истошно завопил:
— Дайте свет!
— Без паники, товарищи, — раздался спокойный голос дежурной медсестры. — Будет свет.
Когда коптилки опять засветились, Таня попросила воды. Выпив, она почувствовала облегчение.
К вечеру стрельба и взрывы затихли.
— Не прошли, — со вздохом облегчения сказал Литов. — Еще один день наш.
— Эх, подбросили бы сюда свежую бригаду морских пехотинцев, — сказал кто-то.
— Если бы…
Все, конечно, понимали, что пополнения не будет. Основной десант на Керченском полуострове прочно закрепился, не сумев, правда, освободить Керчь, а вспомогательный десант в Эльтиген сыграл свою роль, и судьба его предрешена. Эвакуировать остатки десанта нет возможности, ибо гитлеровские корабли блокировали Керченский пролив. Остается одно из двух: либо десантники будут драться до тех пор, пока все не погибнут, либо попытаются прорваться по суше на соединение с основным десантом. Но в том и другом случае судьба тяжелораненых будет трагической.
Да, это понимали все находившиеся в подвале и иллюзий не строили.
Это могло случиться сегодня. Но не случилось. Устояли. А завтра?
Таких подвалов с тяжелоранеными было несколько. В них находились не десятки, а сотни матросов, солдат, офицеров. Каждый из них думал мучительную думу о том, что ожидает его.
Каждый мысленно прощался с родными, любимыми. И каждый перебирал в памяти свою прошлую жизнь.
И каждый хотел жить.
В подвал спустился старшина Несват. Он пробрался к лейтенанту Литову, опустился перед ним на колени. Литов увидел в его глазах слезы.
— Что с тобой? — удивился он.
— Пришел проститься, — выговорил наконец Несват. — Уходим на прорыв.
— Когда?
— Сегодня ночью.
— А раненые?
— Легкораненых, которые могут идти, возьмем с собой.
— Все понятно. Что ж, старшина, прощай.
Несват склонился над ним, поцеловал в губы.
Когда он ушел, в подвале воцарилась напряженная тишина.
Нарушил ее Литов:
— Пожелаем ребятам удачи. Трудно им придется. За ночь надо пройти более двадцати километров. И не просто пройти, а с боем.
— Рискованное дело задумали.
Подал голос младший лейтенант Стронский:
— Утром к нам пожалуют немцы. Как встречать будем? Хлебом-солью? — Помолчав, закончил: — Достойно, как подобает морякам, встретим все, что нас ожидает. Поклянемся, товарищи.
— Клянемся, — раздались голоса.
В подвал вошла медсестра Шура Меркулова, высокая, худая, с изможденным лицом.
— Кто может идти, поднимайтесь наверх.
С полу встали, покачиваясь, четыре человека. Встал еще один и вытянул вперед руки.
— Помоги мне, Шура, — сказал он. — Я слепой. Идти могу, но ничего не вижу.
Шура подала ему руку.
Встав на ступеньку, Шура обвела взглядом лежащих, их исхудалые лица, и закрыла лицо руками.
— Боже мой, — вырвалось у нее, — боже мой, на кого мы вас покидаем! Простите, товарищи…
По ее лицу катились слезы.
Таня пыталась встать. Но это ей не удалось. Подломились колени, закружилась голова, и она упала лицом вниз на жесткий матрац. До нее донеслись слова Литова, сказанные нарочито грубовато:
— Не задерживайся, Меркулова, мы все понимаем. Прощай.
«Вот и все», — пронеслось в голове у Тани.
В 22 часа две тысячи изможденных месячной блокадой, ослабленных голодом моряков и пехотинцев во главе с командиром дивизии Гладковым — это все, что осталось от дивизии, гвардейского полка и батальона морской пехоты, — пошли в последнюю атаку.
Вверх взвилась красная ракета.
Необычной была эта атака — без артиллерийской подготовки, без выстрелов и криков. Пользуясь темнотой, десантники бесшумно подошли к передовой противника. Оборону тут занимал румынский пулеметный батальон.
Весь день румынские пулеметчики вели огонь по северной части плацдарма, где оборонялись моряки. Враги знали, что десант обескровлен, что десантники голодают, не имеют в достаточном количестве патронов и гранат, что многие из них ранены. Немецкое и румынское командование считало, что дни десанта сочтены, еще день-два — и остатки десанта будут уничтожены, сброшены в море, взяты в плен. Гитлеровцы не предполагали, что десантники решатся пойти на прорыв. Появление штурмовых групп перед окопами было полной неожиданностью для них. Матросы и солдаты прыгали в окопы без выстрелов, орудуя штыками и прикладами.
Это был жестокий бой за право на жизнь. Каждый десантник знал: если сейчас не сломят вражескую оборону, на рассвете придется или сдаваться в плен, или принимать пулю от врага, или тонуть в холодном Керченском заливе. Выход был один — пробиться любой ценой через вражеские укрепления.
Рукопашная схватка длилась недолго. Десантники уничтожили всех вражеских солдат и офицеров перед фронтом прорыва. Румыны так и не успели открыть организованную стрельбу. Только на некоторых участках затявкали пулеметы, застрочили автоматы, но их быстро приглушили.
Во вражеской обороне образовалась широкая брешь. В нее хлынули колонны десантников. Последними прошли раненые, их вела медсестра девятнадцатой маневренно-хирургической группы Черноморского флота Шура Меркулова.
А там, где была оборона моряков, раздавалась пулеметная стрельба. Это девять моряков, во главе которых был раненый парторг первой роты, главстаршина Игорь Анненков, прикрывали отход десантников. По южной окраине плацдарма вела интенсивный огонь наша артиллерия с Таманского полуострова.
Всю ночь гитлеровцы были в неведении.
А между тем десантники без дорог, по степи, изрытой балками, по непролазной грязи, в темноте прошли более двадцати километров и на рассвете оказались на окраине Керчи. Их появление вызвало панику среди гитлеровцев. С ходу десантники овладели сильно укрепленной высотой — горой Митридат — и южным предместьем Керчи.
