Через несколько минут легковые машины покинули Эльтиген. Майзель ехал в машине полковника.
Полковник был доволен своей речью, и Майзель, выслушав ее одобрил. Сначала он полагал, что раненых десантников необходимо пристрелить и сбросить в Керченский пролив. Пусть волны выбрасывают их трупы на Таманский полуостров и устрашают тех, кто намеревается сунуться в Крым. Сейчас он думал иначе. Майзель знал, что из Берлина пришла директива усилить политическую и воспитательную работу в войсках. В штаб армии уже прибыла пропагандистская группа. В директиве упоминалась Брестская крепость. Когда крепость все же была взята, немецкое командование с почестью похоронило защитников крепости, а оставшимся в живых воздали должное как героям, был митинг, на котором немецких солдат призывали быть такими же храбрыми, как защитники крепости. Потом этих живых героев отправили, конечно, в концлагерь и скорее всего сожгли в печах Майданека или Освенцима.
В конце дня в Эльтиген прибыли десятки подвод. Раненых грузили на них навалом. Таню и еще трех девушек положили на одну подводу. Ездовым оказался тот самый румынский солдат, который говорил, что девушки созданы для любви. На вид ему было лет сорок, щеки заросли щетиной. Он сутулился и все время курил трубку.
Почти на всех подводах слышались стоны раненых, отчаянная ругань. Руганью отводили душу некоторые матросы, которым было невмоготу терпеть боль.
Девушки боль переносили молчаливо. Только одна причитала:
— Что нас ждет? Что нас ждет?..
На всех подводах ездовыми были румыны. Когда обоз двинулся, подвода с девушками оказалась последней. Всю дорогу солдат молчал, ни разу не обернулся к девушкам, лишь изредка понукал лошадь. Но когда обоз приблизился к Керчи, он остановил лошадь, слез с повозки и зачем-то принялся осматривать колеса. Тем временем обоз проследовал дальше.
Выпрямившись, солдат посмотрел вслед удалившемуся обозу, потом повернулся к девушкам.
— Мы туда не поедем, — сказал он по-русски.
— А куда? — насторожилась Таня, наблюдая за солдатом.
— Я знаю куда, — ответил солдат, вынимая трубку изо рта.
Он не спеша постучал трубкой о подводу, выбивая пепел, набил табаком, закурил и только после этого заговорил:
— В лагере плохо, можно умереть. В Керчи отдам вас надежным людям. Они спрячут вас. — Неожиданно он улыбнулся: — Согласны? Или везти в лагерь?
Девушки враз торопливо ответили:
— Согласны.
Было уже темно, когда подвода въехала в город. Румын свернул в какой-то переулок.
Таня лежала на спине, устремив взгляд в небо. По нему плыли клочковатые тучи, обнажая то в одном, то в другом месте звезды.
«Которая из них моя? — подумала она. — А может, моя уже закатилась?»
Около кирпичного одноэтажного дома подвода остановилась, кто-то открыл ворота, взял под уздцы лошадь, ввел во двор. Кто-то другой поспешно закрыл ворота.
Солдат вполголоса заговорил с подошедшим к нему человеком в гражданской одежде.
Все девушки подняли головы, настороженно осматриваясь кругом. Куда привез их румынский солдат? Что их ожидает?
1
Заветной мечтой полковника Громова было вступить победителем в Севастополь. Весь октябрь он готовил свою бригаду к десанту в Крым.
— Нас ждет Севастополь! — повторял он в каждой роте.
Велико же было его огорчение, когда оказалось, что его бригада не будет участвовать в десанте. Он успокоился немного лишь тогда, когда командующий 18-й армией генерал-лейтенант Леселидзе сказал, что бригаде готовится другая боевая задача, связанная с освобождением Крыма.
Прошел октябрь, минул ноябрь, а бригада по-прежнему находилась в резерве. За это время произошли события, которые опять заставили Громова встревожиться. 20 ноября Северо-Кавказский фронт был преобразован в Отдельную Приморскую армию. Командующим армией остался бывший командующий фронтом генерал армии Петров. 18-я армия погрузилась в эшелоны и направилась на Украину. Громов опасался, что и его бригаду отправят туда же. Тогда не видать ему Севастополя до окончания войны. «Где бы ни воевать, лишь бы воевать», — успокаивал себя Громов, но в то же время переживал почти болезненно, что ему не доведется освобождать Севастополь.
В начале декабря его вызвал командующий армией генерал армии Петров.
«Неужели бригаду отправят на Украину?» — думал он с беспокойством всю дорогу.
С Петровым он был знаком еще в дни Севастопольской обороны, знал, что тот относится к нему с уважением. Поэтому рассчитывал на доброжелательный разговор.
Адъютант командующего, когда Громов доложил о своем прибытии, сказал:
— Он собирается завтракать. Подождите полчаса.
— Хорошо, подожду, — сказал Громов, садясь на стул.
В это время дверь открылась и на пороге показался Петров. Увидев Громова, он подошел к нему и протянул руку:
— Рад приветствовать вас, Георгий Павлович. А я собрался позавтракать. Может быть, пожелаете составить компанию?
— С удовольствием, — отозвался Громов.
Рядом с мощной фигурой полковника Петров выглядел невысоким. Пенсне, мягкие черты лица делали его похожим на добродушного, старого учителя. Это сравнение Громову пришло невольно, так как вспомнился похожий на командующего знакомый учитель по литературе в одной севастопольской школе.
Сев за стол, Петров внимательно посмотрел на Громова, слегка улыбнулся.
— А седины прибавилось в вашей бороде, — заметил он. — И виски посеребрились.
— Война не красит человека.
— Это верно, — согласился Петров. — Пережить пришлось немало. Может быть, хотите водочки к завтраку?
— Благодарю, но позвольте отказаться. Настроение не то.
— Догадываюсь, — опять улыбнулся Петров. — Вероятно, думаете, что бригаду отправят на другой фронт.
— Есть такое опасение.
— Можете не опасаться, — успокоил его Петров. — Будете готовиться к боям в Крыму.
— В таком случае разрешите спросить о причине вызова.
— Не будем спешить. Позавтракаем, потом поговорим.
Завтрак у командующего был спартанский — поджаренная колбаса с картофелем и чай. Когда перешли к чаю, Петров спросил:
— Как вы оцениваете наши действия в Крыму?
— Я бы покритиковал их. Но боюсь, что моя критика вам не понравится.
— С каких это пор полковник Громов, герой Севастополя, стал бояться?
— Не то что боюсь, — поправился Громов. — Но все же опасаюсь оказаться не в своих санях.
— Осторожничаете, Георгий Павлович. А мне хотелось бы выслушать мнение опытного командира. Я, признаюсь, не в восторге от наших десантов в Крым. Много упущений.
— Разрешите закурить?
Получив согласие, Громов набил трубку табаком и закурил. Сделав несколько затяжек, он сказал:
— Упущений много, товарищ командующий.
— Вот и расскажите о них.
Громов внимательно и даже ревниво следил за тем, как развивались события в крымских десантах. Многое не нравилось ему. Он считал, что повторена та же ошибка, что и в десанте на Малую землю. Тогда отряд майора Куникова двое суток воевал один, а если бы высадили не отряд, а сразу две-три бригады, то Новороссийск освободили бы быстро. В первые сутки, когда противник застигнут врасплох, растерян, надо развивать успех. Ведь самое главное в десанте — внезапность и быстрота. На второй день противник придет в себя, подтянет резервы — и тогда одолеть его трудно. Эту истину знает рядовой морской пехотинец. Неудобно вроде говорить об этом такому опытному и прославленному полководцу, как Петров.
Однако он все же сказал.
Петров снял пенсне, протер платком стекла.
— Тяжела папаха командующего, — с грустной улыбкой произнес он. — Ваше замечание правильное, Георгий Павлович. В самом начале десанта мы допустили неорганизованность.
— Разрешите в таком случае сделать еще несколько замечаний, — уже осмелел Громов.
— Слушаю вас.
— Первого ноября в Эльтиген высадился батальон морской пехоты и 318-я дивизия. А по-моему, следовало бы высадить не батальон моряков, а полностью бригаду морской пехоты. А 318-я дивизия хоть и прославилась тем, что год держала оборону на окраине Новороссийска и не пустила гитлеровцев дальше по побережью Черного моря, а вот в сентябрьском десанте в Новороссийский порт показала себя далеко не блестяще. Офицеры и солдаты этой дивизии так привыкли к обороне, что, высадившись в Эльтигене, продвинулись лишь на один километр и перешли к обороне, не стремясь расширить плацдарм. А если бы там была бригада моряков, то она рванула бы подальше и расширила плацдарм. Вы знаете закон десантников — только вперед, не останавливаться. А что мог сделать один батальон моряков, в котором всего пятьсот человек.
— Тут можно поспорить с вами. Однако продолжайте.
