Васечка, встретив злобный взгляд Клыка, который ожидал от него ответа, лишь недоуменно пожал плечами:
— Я в таких вопросах не разбираюсь…
— Ну и дурак! И я тебе, как дураку, поясняю: не надо было царя нашего, Николашку, свергать, а если уж свергли, то можно было одной революцией обойтись — февральской!.. А то ещё одну придумали, прости Господи, — Великую Октябрьскую да ещё и социалистическую…
Митька нехотя похрустел огурцом, разжёванную смесь выплюнул под стол.
— А евреев почему я не люблю, так это потому, что это они — суки, жиды потрохатые! — все революции организовывают н делают. Троцкий там, и ему подобные…
— Извините, господин старший полицейский, — робко кашлянул Васечка, — но, по-вашему, выходит, что и Ленин… еврей?
— Ну, я точно не знаю, хотя слух идёт, что нечистых кровей Ульянов жид, а всё-таки, я думаю, есть у него в крови нечто еврейское… Ладно, — Клык строго стукнул кулаком по столу, — хватит рассуждать! Одевайся, к Верце Хомяковой идём.
— Извините, но сегодня ж ведь не к ней очередь идти! — удивился Васечка. — Мы сегодня…
— Заткнись! Много будешь знать, — ощерился Клык, — все зубы повыбиваю! Понял? А если понял, то молча следуй за мной!
И первым шагнул за порог хаты.
Верца Хомякова гостей совершенно не ждала. Особенно таких. И совсем особенно — Клыка! Она растерянно, с заметно начинающим расти испугом, прижавшись спиной к тёплой стене, печки, смотрела на вошедших.
Васечка смущённо отвёл взгляд в сторону. А Митька Клык криво усмехнулся:
— Ты что, своих не узнаёшь?… Ну и ну!..
И по-хозяйски плюхнулся на некрашеную скамейку.
— Ты вот что, Верца, сваргань-ка чего-либо на стол. Жрать особо мы не хотим, так что не очень старайся с закусью, а вот самогончика твоего мы по-тя-нем! С удовольствием!
Хомякова на скорую руку собрала на стол, выставила и бутылку.
— Садись и ты, хозяйка! — скомандовал Клык. — Вот так-то! А теперь — наливай!..
Верца плеснула вонючую и крепчайшую жидкость в два стакана, затравленно взглянула на полицая.
— Чего вылупилась, как курица? — хохотнул он. — Поднимай стакан, женщина, пей! Первой пей!
— Я не могу!.. Не буду я!.. Не могу!.. Отстаньте вы, ради Бога!..
— Цыть, баба! Я здесь власть, и я здесь командую!.. Поэтому заруби себе на носу: что скажу, то и исполняй! Пей, пока я добрый, пока я не разошёлся во всю правду!
Верца, всхлипывая, с отвращением медленно выцедила самогон. Её невольно всю передёрнуло. Митька Клык довольно ухмыльнулся, чуть повернул голову к Васечке:
— Послушай, ты, сынок безусый: сдёрни-ка ты отсюда на полчаса! Да смотри, пацан, далеко не уходи, — понадобиться можешь. Уйдёшь, — застрелю! Ты меня знаешь… — и тут же. позабыв о Васечке, похотливо уставился единственным глазом на Верцу.
Васечка, не глядя в молящие о помощи несчастные глаза Верцы, торопливо и неуклюже кинулся к дверям. В сенях, как и в тот, прошлый раз, остановился; схватившись обеими руками за голову, он чуть слышно, с отчаянной тоской простонал:
— Да что же это делается!..
А в хате действительно что-то делалось, и это юный полицейский слышал слишком уж явственно: там что-то гремело и разбивалось, истошно и обречённо кричала и выла Верца, беспрерывно на разных нотах громыхал бас Клыка. Васечка, ужаснувшись, крепко-накрепко зажал уши, чтобы ничего не слышать, и уже хотел было испуганным зайцем метнуться во двор, как вдруг дверь из хаты с громким треском распахнулась и через порог спиной вперёд стремительно вылетел Митька Клык. С ходу он сбил с ног не успевшего понять в чём дело Васечку, и оба они вмиг оказались лежащими на холодном земляном полу. Спустя мгновение Митька вскочил, рука его судорожно дёрнулась к повязке на глазу, но её там не оказалось, а рука скользнула лишь по чему-то липкому и горячему. Он поднёс её к полыхающему бешенством глазу и увидел кровь.
— А-а, сука! Ты меня бить будешь?! В кровь!.. — заревел в ярости Клык. — Застрелю, проститутку!
И он коршуном бросился в хату. Не соображающий ничего от стремительно развивающихся событий Васечка стремглав кинулся вслед за ним.
Клык, схватив автомат, направил его на вмиг переменившуюся в лице Верцу, стоявшую с половником в руке, и резко нажал на спусковой крючок. Васечка, не помня себя, схватил Клыка за пояс сзади и изо всех сил рванул его в сторону; пули из автомата, просвистев мимо головы чуть не потерявшей сознание Хомяковой, впились в стену за её спиной. А Клык и Васечка, потеряв равновесие, упали. Клык был значительно сильнее и опытнее юного полицейского, и он так двинул его локтем в солнечное сплетение, что Васечка сразу же задохнулся и, страшно выпучив глаза, скрючился на земле, судорожно суча ногами.
— Ах ты, сволочь! — дико закричал Митька на своего помощника. — Так ты заодно с этой хуторской потаскушкой?! Неблагодарный!.. А-ну, становись к стене! Становись рядом с ней, подонок! Сосунок недоношенный…
Васечка с трудом поднялся, согнувшись пополам, проковылял к Верце Хомяковой, которая ещё стояла, словно парализованная. Клык вновь поднял автомат, уверенно навёл его на Верцу и Васечку.
— Ну, подонки хуторские… молитесь! — хрипло приказал он, прожигая их насквозь единственным глазом. — Сейчас я отправлю вас прямым сообщением в рай!.. Безгрешных!.. Хотя, почему это я должен вас спроваживать на тот свет безгрешными? Нет, голубчики вы мои, сейчас вы у меня согрешите…
Митька наморщил свой лоб, придумывая что-то из ряда вон выходящее, и тут взор его наткнулся па повязку, сорванную в схватке Верцей с его покалеченного глаза. Он поднял её, приладил на своё место и, ещё раз поглядев в лица своих жертв, вдруг нехорошо хихикнул.
— Так значит, Верца, ты, сучка, побрезговала мной, не дала… побаловаться, поиграть с тобой в любовь… Чёрт с тобой! Не хочешь меня ублажать — и не надо… Однако, я надеюсь, что ты не откажешь и дашь… моему юному напарнику, Васечке… Он ещё не-це-ло-ван-ный! И ты сейчас будешь его сов-ра-ти-тель-ни-цей!
Верца Хомякова сразу же поняла всю гнусность задуманного Клыком, и лицо её из бледного стремительно перекрасилось в белый цвет. Васечка же из всего, сказанного Клыком, абсолютно ничего не понял. Он с каким-то детским испугом всматривался в свирепо-ядовитое лицо своего шефа и мучительно думал о том, пожалеет ли он их с Верцей или же непременно убьёт. А Клык, упиваясь своей властью и своей местью, уже командовал:
— Раздевайтесь догола!.. Оба!.. Чего стоите, сволочи большевицкие? Верца, ты баба горячая, помоги неопытному парню раздеться!
— Не надо! — в отчаянии прошептала Хомякова. — Зачем?… Зачем мальчика… Давай уж с тобой, проклятым… Уступлю…
Митька зло рассмеялся, — поздно, дескать, — а потом, резко оборвав смех, угрожающе поднял автомат:
— Считаю до десяти!.. Раздевайтесь и… сношайтесь! При мне… Я любоваться буду… Ну!..
Тут смысл злобной мести Клыка непокорной Верце Хомяковой наконец-то дошёл и до Васечки. В голове у него сразу помутилось, он умоляюще взглянул на своего шефа:
— Господин старший полицейский!. Дяденька!..
— Прекрати, сыпок безусый!.. У тебя уже были женщины? Спал ты с ними в постели или в соломе?
— Н-нет, н-не б-было… Не с-спал…
— Прекрасно, значит сейчас свершится чудо, и у тебя будет женщина, и сейчас ты станешь настоящим мужчиной!..
— Н-но…
— Молчать!.. Я ещё раз повторяю, что считаю до десяти. Время пошло! — Клык угрожающе повёл дулом немецкого автомата перед лицами Васечки и Верцы.
— Васечка, миленький! — запричитала-заголосила Верца. — Ох и стыдно!.. Боже, милостивый!.. Нам придётся покориться своей участи… Убьёт ведь, изверг поганый!.. Мне себя не жалко… Тебя жалко!.. Ещё и не жил на свете белом…
И она, низко опустив голову и роняя на руки горючие слёзы стыда и бессилия, принялась раздевать Васечку этими самыми мокрыми, дрожащими от страха и унижения руками. Васечка, обречённо закрыл глаза, в бессилим припал к Хомяковой, неумело, стыдливо и вынужденно заползая рукой ей под кофту…
… Потом, весь опустошённый и безразличный до всего, Васечка шёл вслед за Клыком и то и дело всхлипывал. Клык, не оборачиваясь и не замедляя шага, презрительно бросил через плечо:
— Заткнись! Ты магарыч мне поставить должен от великой радости: впервые женщину попробовал… Это же ведь— наслаждение…
Васечка в своих далёких и потаённых мыслях очень хотел сорвать с плеча винтовку и всадить горячую свинцовую пулю в широкую спину Митьки Клыка, но это его желание, к его же великому сожалению, было несбыточным — и от настигшей его опустошённости, и особенно от страха, который всегда внушал ему старший полицейский Митька Клык. Сегодня Клыка Васечка стал бояться ещё больше…
Жара. Страшная жара. И уже на исходе первый месяц лета 43-го… Зной, казалось бы, усыплял, заставлял расслабляться буквально всех — и рядовых, и генералов. Но сильно уж дремать, по правде говоря, не приходилось: сквозь усыпляющий июньский зной с каждым днём всё острее и острее чувствовалось приближение покуда ещё неизвестных, но, по всему видать, грозных событий. По тем данным, которыми располагал Павел Алексеевич Ротмистров, свободно можно было предположить, что эти самые надвигающиеся грозные события на всю катушку развернутся не где-нибудь, а именно на орловско-курском и белгородско-харьковском направлениях. Это уж точно! Ведь именно здесь советские войска,
