Теоретически можно было вернуться назад. Подготовившись к бою, разместив команду по местам – и спокойно уничтожить русских из собственных двух пулеметов, с безопасного расстояния, пользуясь возможностью маневра и приличным запасом патронов. Но после произошедшего это не было бы fair play, и пойти на такое честный Альфьери не мог. Во всяком случае, так его понял я.
Я еще долго смотрел назад, наблюдая, как медленно шедший плот исчезает в далеком мареве. Альфьери распечатал пачку сигарет и заявил:
– В конце концов, мое задание другое. Патрулировать район. Извещать о неприятельских кораблях. Вот я и ищу корабли. А гробить своих людей – увольте. Надеюсь, вы не станете об этом сообщать?
– О чем? Я ничего не видел.
– И мы ничего не видели… Да… Ты что-нибудь видел, Тебальди? У меня надежная команда, Росси. Один за всех.
Над головой послышался гул. Мы стремительно вскинули головы. Установив источник звука, Альфьери печально добавил:
– А вот от воздушных ребят матросикам уже не уберечься. Храброе люфтваффе исполнит наш долг до конца. Им легче. Для них всё то, что копошится внизу, – абстракция.
Над нами, гудя, пролетел пикировщик, курсом на юго-восток, как раз в ту сторону, где скрылся русский плот.
* * *
На следующий день, вернувшись в Симферополь, я принялся готовиться к отъезду. К вечеру вещи лежали повсюду: на столе, на диване, на стульях. Фотопленка, блокноты, одежда, всяческие мелочи, которых, как водится, оказалось неожиданно много. Все это нужно было растолкать по чемоданам, постаравшись ничего не испортить – задача, так и не ставшая привычной, несмотря на годы странствий.
Оберштурмфюрер Лист заявился ко мне неожиданно. Он был здорово навеселе и нагл как никогда. Моя входная дверь была не заперта, и он просто ввалился в прихожую, споткнувшись там обо что-то и очень громко выругавшись. Потом проорал:
– Росси, вы дома? А это я. Пришел к вам попрощаться.
Я ответил достаточно резко:
– Ну так входите, коли пришли.
– Вхожу, вхожу. Ну, где тут можно сесть?
Я показал ему на стул, заваленный блокнотами. Лист раздраженно махнул рукой и ограничился тем, что положил на стол фуражку. Блеснул облысевший череп.
– Ладно, Росси, я могу и стоя. Поздравьте меня, я пополнил коллекцию.
– Какую еще коллекцию?
– Вы забыли? Вы забыли наш исторический разговор? Когда мы с вами шли и говорили о театре? О польках, шведках, чешках, сербках. Вот угадайте – что их всех объединяет?
– Понятия не имею.
– Вы темный человек. Их объединяет то, что все они носители христианской культуры. Европеянки, чтобы их…
– Что дальше? – оборвал я его. Вопрос означал – какого черта ты сюда приперся?
– Дальше? А вы забыли, что у нас было дальше? Дальше было… Ладно, ерунда. Дело в том, Росси, что я неплохо развлекся сегодня с одной бабенкой. Из тех, что регулярно моются и не забывают о духах и маникюре. И представляете, она оказалась татарочкой. Я сначала сомневался, стоит ли рисковать рейхсмарками, чертовка хотела рейхсмарок. Но не был разочарован. Буря и натиск под покровом восточной стыдливости. Не сменить ли мне профессию и не заняться ли миром ислама? Что скажете, dottore?
– Смените, – ответил я. Данная рекомендация означала – убирайтесь и поскорей.
Лист, однако, меня не понял.
– Нет, – подумал он, – все-таки я присяду. Вот сюда. Вы не против?
Он подошел к столу, подвинул к центру разложенную там одежду и нахально уселся на край. Хихикнув, сверкнул зубами.
– Знаете что, Росси? У меня появилась интересная мысль. Чисто научная. Филологическая. Которая объясняет множество разных вещей. Практически всё. И я вам ее выскажу.
Я убрал со стула блокноты и сел напротив, положив ногу на ногу.
– Ну, давайте, высказывайте. Ежели мысль приходит, то как же не поделиться.
– А вы злопамятный… Слушайте. Ученому мужу в голову не придет, а такому неученому идиоту, как я, пришло. Знаете, почему германцы всех сильнее на войне? Немцы, чертовы британцы, плутократы-янки?
– Почему же?
– А потому, что у нас исторически другое к ней отношение, чем у вас, романцев, и славян. Вот это я вам и докажу. Какого рода слово «война» в итальянском? Во французском? В испанском?
– Женского, – ответил я.
– А в русском?
– Тоже женского.
– То-то же. И в польском женского, и в чешском. Кстати, по-чешски, я проверил сегодня по словарю, она называется… – он сделал паузу, – «валька». Правда, смешно? Жалко, не знаю, как будет «война» по-сербски. Не помните случайно?
– Нет, не помню.
– Черт с ними, сербами, хорватами, проклятые убийцы, скорее бы они друг друга перерезали. А теперь о главном – какого рода «война» по-немецки? Правильно, мужского. Вот потому-то мы всех на войне и имеем. У нас мужское к ней отношение.
Возражать подонку не следовало, с такими вообще не следует говорить. Но победило мелкое тщеславие гимназиста начальных классов.
– Понятно. Однако в латинском языке «война» была среднего рода, bellum. В итальянском средний род, как правило, становится мужским. Было бы «il bello».
Мой ответ лишь обрадовал Листа. Как некогда обрадовали Луцака стихи поэта Михаила Кобыльницкого.
– Замечательно! – воскликнул он. – Римляне громили всех вокруг и создали великую империю. А вы сами отказались от нужного слова. Было бы «il bello», да нет… Осталась «la guerra». Результат налицо. И никакие Quinto Regimiento… Нет, во мне умер великий филолог. Что скажете, Росси?
– Не знаю, – буркнул я. Гестаповцу решительно не давал покоя коммунистический Пятый полк и казавшийся ему однофамильцем Энрике Листер. Начальное «р» в слове «рехимьенто» он произнес вполне для немца сносно – четко и раскатисто.
– Плевать. Но это не все, до чего я додумался. Знаете, в чем вы, латиняне, сильнее нас, немцев и русских? Вот в этом самом, – посредством сложенных в кружок пальцев левой руки и указательного пальца правой он весьма наглядно показал мне соитие. – И это тоже можно обосновать филологически.
Я сразу же понял, куда он клонит, и слушал бы дальше без особого интереса, если бы…
– По-итальянски и по-французски, – разглагольствовал весело Лист, – «amour» и «amore» мужского рода, а по-немецки и по-русски – женского. Ваш удел – любовь, а наш удел – война. Вы, Росси, имели Валентину Орловскую, а я ее взял и повесил. Разделение ролей… Сидеть!
С тоской и обреченностью я осознал, что больше молчать невозможно. Граница была перейдена, окончательно и бесповоротно. Самое большее – меня расстреляют. Лист продолжал балагурить, держа, однако, руку поближе к кобуре.
– Их вешали при мне, но я не стал дожидаться конца представления. Ваша Надежда была самой легкой и, я думаю, умерла последней. Впрочем, не обязательно. Тонкая шейка…
– Свинья, – прошептал я в ужасе, – грязная эсэсовская свинья.
Куда будут стрелять – в грудь, в затылок, в спину? Кто – сам Лист, Ширяев, татары? Господи, вот и всё… Елена, Паоло, простите… Наденька, Зорица, Валя…
– Хотите быть храбрым? – спросил меня Лист. – Напрасно, я слыхивал и не такое. Но мне плевать. Я ведь из простых, даром что учился в университете. Нет, если вы меня ударите, тогда вам, конечно, не поздоровится. Нападение на должностное лицо, офицера службы безопасности. Попробуете?
Я стиснул на коленях кулаки.
– Смотрится, – оценил Лист мою позу. – Но требует продолжения.
– Я не боюсь тебя, Лист.
Оберштурмфюрер скривился.
– Это временное состояние, Росси. Поверьте опыту. Боятся все. Или почти. Кроме самых чокнутых. Ну еще фюрер и дуче, кажется, ничего не боятся. Они же боги, могут себе позволить. Кстати, el Quinto Regimiento…
– Ступайте вон… Прочь!
Оберштурмфюрер усмехнулся и слез со стола. Надел фуражку с мертвой головой, прикрыв свою раннюю плешь. Поправил рукой кобуру, насмешливо посмотрел мне в глаза.
– Знаете ли, Росси, после моего разъяснения это не впечатляет. Впрочем, вы и так себя превзошли. Требовать большего от вашего брата было бы вопиющей бестактностью. Оцените, кстати, я тоже могу выражаться изысканно. Хотя в латинском не преуспел. И вот что еще, на будущее… Не все настолько терпеливы, как я, а наказания в империи куда разнообразнее, чем вы себе воображаете. Наши вожди любят, знаете ли, средневековые штучки. Гильотина, секира. Вы навряд ли можете представить, каково висеть на мясном крюке.
И он залился смехом счастливого человека. И вышел прочь, насвистывая джаз.
Голубая бухта
Капитан-лейтенант Сергеев
30 июня – 4 июля 1942 года, двести сорок третий – двести сорок седьмой день обороны Севастополя
Чтобы понять, что такое хаос, надо было в тот вечер попасть в Севастополь. Мы прикатили туда на полуторке с Фиолента, проскочив по Балаклавскому шоссе – один раз прямо под носом у немецкого танка, непонятно откуда взявшегося в нашем тылу. По счастью, это был не настоящий танк, а штурмовое орудие, без вращающейся башни, иначе бы он запросто мог залепить нам вдогонку снарядом. Очередь из пулемета ушла куда-то в сторону.
