И лишь после похорон, когда весь отряд собрался возле шалаша на поминки, ребята уселись на своем обычном месте, вокруг ведра. Взрослые расположились на траве чуть в сторонке, чтобы не смущать детей.
Но Михаил, тайно не спускавший своего зоркого, прищуренного глаза, видел, как Адамчик, разливая в привезенные партизанами мисочки суп, то и знай смахивал с глаз слезу.
— Ну хватит тебе, — кивнул ему сидевший рядом бледный и кудрявый, как двухнедельный ягненочек, суровый мальчуган. — Слезами ему не поможешь.
— А им? — огрызнулся Адамчик.
— Кому?
— Ну его детям!
— А может, у него их нету.
— Может! Может! — отмахнулся тот, наваливая чернокудрому полную мисочку. — Ешь и молчи, — говорил Адамчик, но сам еще долго ворчал: — Нету. А если столько, как вот нас. Что они теперь будут делать? Кабы хоть адрес знать. У него никаких документов не было. Даже отчества не знают. Морячок, и все. Морячок…
Трое суток отряд отдыхал и строил в лесу землянку для детей. Сруб из толстых сосновых бревен наполовину врыли в землю. А сверху замаскировали огромной сосной, специально подкопанной и поваленной в нужную сторону. Единственное оконце этого жилища выходило на солнечную сторону в самую заваль бурелома, откуда никто случайный не мог забрести. Окно было высотой не больше полуметра, зато в длину тянулось на целых два метра, чуть не во всю стенку. А дверь выходила к огромному корневищу рухнувшей в бурю березы. Посторонний человек с двух метров не мог бы заметить ничего похожего на вход в жилье.
— Главное теперь — не ходить по одному месту к речке, чтоб не сделать тропы, — наставлял Михаил Элеонору Семеновну и ребятишек.
— А можно таежную тропку устроить, — заметил Ефим.
— Как это? — заинтересовался Михаил.
— По бревнам. Вот как мы свалили сосну, так повалить десяток деревьев до самой речки, а чтоб похоже было на бурелом, пройтись и дальше, повалить то там, то тут. Бывают такие вихри, что целые гектары выкручивают, — ответил Ефим. — А по дереву не то что по траве, долго следа не вытопчешь.
— Это здорово! — одобрил Михаил. Главное, что эта тропа и зимой пригодится.
Все это слушал и Чугуев, второй день лежавший в шалаше. Он все еще не верил, что и ему из-за разболевшейся ноги придется застрять здесь не на день или два.
Для самозащиты и охраны детей партизаны оставили Чугуеву несколько лимонок, немецкий автомат, а Элеонора Семеновна выпросила себе винтовку, признавшись при этом, что и в руках ее не держала. Но Чугуев успокоил девушку, пообещав сделать снайпером.
Дав слово при первой же возможности наведаться в этот уголок, партизаны ушли к лодкам, чтобы уплыть в соседний район, поближе к вражеским коммуникациям. Самую маленькую лодку они вытащили на берег и замаскировали так, чтоб с речки в любое время года не было ее видно. Лодка эта была здесь на случай, если Чугуеву с его «дивизией», как, прощаясь, партизаны назвали детский лагерь, пришлось бы покидать свое удобное жилье.
«За голову Михаила Черного 10 000 оккупационных марок!»
Это было напечатано огромными, черными, далеко видными буквами. А ниже мелким текстом шло объяснение, кто такой Михаил Черный и почему так дорого ценится его голова.
Большая серая бумажка эта была намертво прилеплена к стенке пустого, покинутого хозяином дома на отшибе села, в которое решились наконец зайти партизаны после пятидневного путешествия по воде и глухим лесным тропам.
Село это стояло среди болот и лесов. Но и до него дошла слава о народных мстителях, которыми командовал неуловимый Михаил Черный. Правда, в приказе окружного шефа полиции Михаил Черный назывался бандитом, который якобы терроризирует мирное население, грабит и натравливает его на «освободителей».
Пока Михаил с товарищами читал и обсуждал этот приказ, из села вернулись разведчики вместе со старостой.
Почти совсем седой, с усталым морщинистым лицом и глубоко запавшими глазами староста назвался Сидором Терентьевичем Кравчуком и попросил командира поговорить наедине.
Михаил ушел с ним во двор. Они сели на колоде, в которой торчал заржавевший колун, впопыхах забытый хозяином.
— Сын мой в Красной Армии, — начал староста. — Меня немцам подсунул народ вместо Грисюка. Был у нас тут бежавший из тюрьмы мироед. Куда-то его, видно, комсомольцы загнали. Одним словом, прибрали к рукам. Вот какое у нас село. Поэтому, чтоб не навлекать подозрений, вы лучше к нам не ходите в село, а помощь мы вам организуем, какую только захотите.
— Ну что ж, Сидор Терентьевич! Правильно решили, — одобрил Михаил. — Держитесь и дальше. Обманывайте этих гадов, но не давайте в обиду наших людей. А нам… Ну, если нетрудно, организуйте несколько буханок хлеба, можно даже просто сухарей и еще какой сможете еды.
— А мины вам не нужны случайно? — несмело спросил староста.
— Что за мины? Какие? Откуда они у вас? — встрепенулся Михаил и ухватил старика за руки.
— Военный катер в начале войны тут в речке застрял. Живым оказался один только машинист. Да и тот умирал от тяжелых ран, когда сын пробрался к нему. А Володька мой дотошный в машинах, хоть ему всего только пятнадцатый. Вот он и нашел в том катере мины, говорит, будто бы против танков они.
— Где они? Кто о них знает?
— Да кто ж, никто, кроме самого Володьки, не знает. А только я вам так скажу: очень он крепкий у меня характером… — тут старик почесал в затылке. — Он у нас последний в семье, немножко перекаленным получился…
Михаил мотнул головой, мол, не понимаю, что к чему.
— Не отдаст он вам те мины, если не запишете в партизаны, да не куда-нибудь, а к самому Михаилу Черному. Я уж ему не перечу. Все равно не удержишь.
— Но он же еще мал, — возразил Михаил.
— Да вы ему как раз под ручку будете, товарищ командир, — довольно ухмыльнулся старый отец. — Он в материн род, крепкий растет.
— Ну, если и вы не против, то я что ж, возьму.
— Но только чтоб представили его самому Михаилу Черному, — позаботился отец, — чтоб командир партизанов знал, какой мы пай вносим в его дело. Потому как мин у нас на два центнера весом будет.
— Два центнера? — недоверчиво переспросил Михаил.
— Может, немножко и больше. Так что нельзя, чтоб это добро легко растранжирили.
— Даю вам слово командира Красной Армии, а теперь партизана, что ваши мины будут рвать только фашистов, — торжественно поклялся Михаил, все еще не веря неожиданной удаче. — Ну, а сам катер где?
— Затопили на середине речки. Подальше от греха.
— Спасибо, Сидор Терентьевич! Спасибо! — Михаил горячо пожал руку старика.
— Ну так вы идите в лес. А как стемнеется, мы придем к вам. Если у вас есть какое сомнение, пошлите со мною тех двух, что уже приходили.
— Нет, зачем же, я вам верю, — ответил Михаил. — Идите сами.
— Ну, комиссар! — возвратившись в отряд, Михаил обрадованно положил руку на плечо друга. — Если это не провокация, то с завтрашнего дня мы начнем творить такие дела, что небу станет жарко.
Когда он рассказал товарищам о своей беседе со странным старостой, решили на всякий случай ждать его не в лесу, а за речкой. Возле тропинки к лесу оставить только засаду, чтоб встретила старосту, если тот пойдет, как обещал. А если обманет, засада вернется в отряд.
Старик не обманул. Он пришел в лес с сыном, притащившим на своих плечах два таких мешка, что их по одному едва перенесли в отряд сидевшие в засаде Ермачок и Саша.
Володя трогательно при партизанах распрощался с отцом и на лодке с двумя бойцами поплыл за минами.
Над рекой, с обеих сторон заросшей камышами и лозами, стояла глубокая полуночная тишина. Долго был слышен скрип уключин, быстро удаляющийся плеск весел они казались партизанам торжественной музыкой, предвещавшей начало новой, горячей, необычайно кипучей жизни.
Мины. Мины… Мечта каждого партизана! Будут мины…
— Фашисты покрыли кровью и пеплом свои путь. Ушли дальше. Дранг нах остен! — словно сам с собою рассуждая, заговорил комиссар, когда растаяли последние всплески весел. — А тут, под пеплом, под грудами развалин остались вот и мины, и пулеметы, и пушки. И самое главное, остались люди со стиснутыми зубами, с кулаками, полными жажды мести.
— Да ведь таких, как Володя, в каждом селе не один и не два, — согласился Михаил. — Собрать бы их всех в один отряд.
— Ничего, еще придет время, соберем. Или сами соберутся в такие же, а то и большие отряды. Скоро у немцев земля будет гореть под ногами!
Тайник Володи Кравчука оказался настолько надежным, что партизаны решили взять с собой только четыре мины, а остальные там же по-прежнему замаскировать. Володя вырыл яму в сухом песке, среди глухого леса, под корнями старой разлапистой сосны. Двое суток делал он подкоп под огромное дерево.
«От добра добра не ищут, — сказал Ефим, когда закончили маскировку минного склада, — лучшего места не придумаешь. А таскать их все с собой мы не сможем. Каждая, поди, по пяти килограммов». Знатоком мин и вообще саперного дела оказался только капитан Орлов. До войны он был начальником боепитания полка и так, для себя, изучил все роды мин. Он умел их даже разбирать. И когда Михаил спросил, нельзя ли приспособить к такой мине часовой механизм, не задумываясь ответил, что можно, только это будет громоздкое сооружение.
