– Лежать! – рявкнул я. – Слушай сюда!
Я был страшен. Из моего рта летел огонь. Отец по-стариковски пукнул от ужаса, язык его одеревенел, и он что-то промычал.
– Запомни! – шипел я. – Здесь тебе не птицефабрика, и ты тут не самый главный петух. Так что не смей кукарекать, тем более при постороннем человеке. Дали тебе конуру – живи и не высовывайся. Я тебе не мешал трахаться со всем поселком, теперь ты мне не мешай. Я не забыл, как ты, обложив меня конфетами и печеньем, Настю-кладовщицу дрючил в соседней комнате, почти у меня на глазах. Мне было всего пять лет, но я все помню!
– Не было этого! – простонал отец, и седые волосы его взлетели.
– Я у тебя не спрашиваю! – ору, заглушая в себе сыновний страх. – Я помню, как Людка, твоя секретарша, забыла в нашей детской свою юбку, потому что была дурная мода у баб носить одновременно и брюки, и юбки. Мать на ту пору привыкла к твоим фортелям и откровенно смеялась. А я не привык. Я этого тоже тебе не забуду!
– Я тебе про баб сказал, потому что консьержки в подъезде уже жаловались, что днем и ночью к тебе девки ездят. Потом обворуют, а их обвинят, – опять попытался встать отец.
– Лежать и слушать, я сказал! – кричу. – Мне плевать на твоих старух. И запомни: гораздо проще содержать сто баб, а не одну, как ты говоришь. Если бы у меня была одна баба, ты тут и месяца бы не удержался. Она бы тебя мигом выжила. Ты семьдесят лет с гаком прожил, а так и не понял, что урон нашей семье нанесла не сотня твоих случайных потаскух, а одна-единственная библиотекарша, к которой ты полхаты перетаскал. Так что живи и радуйся, что я ни на ком еще не женился!
– Сынок, успокойся, а то сердце сорвешь! – взмолился раздавленный отец. – Не кричи. Я уеду скоро. Я не буду тебе мешать. Купи мне билет, я уеду. – И глаза его затуманились.
Этим он меня срезал. Я, как проколотый воздушный шар, испустил дух и вылетел из дома.
По дороге в редакцию я купил бутылку водки. Казарин с редактором уже вернулись. Они облагодетельствовали одинокую Сашкину тетку и поставили на могиле бабушки хороший, но дешевый памятник. Казарин рассыпался передо мной в благодарностях за помощь. Я почти не слышал этого. Внутри меня гудело эхо минувшего боя. Я заманил Сашку к себе в кабинет и разлил по стаканам водку.
– Не расстраивайся, – сказал Казарин, вытирая усы, – у всех мужиков с отцами напряги бывают. Видимо, Зигмунд Фрейд прав. Тут Эдипов комплекс.
– Эдип – это который мифический герой и отца убил, сам того не зная? – напрягаю память.
– Да, – кивает Сашка, – и женился на своей матери. А когда узнал правду, проколол себе глаза.
– Иди ты со своим Эдипом знаешь куда?! – вскочил я со стула.
– Знаю, – спокойно ответил Сашка и перекрестился: – Прости нас грешных, Господи!
Вечером Казарин уехал, обещая принять меня в Москве, как положено. Но почему-то направился в Минеральные Воды. Мы с редактором провожали его на вокзале и оба молча отметили этот странный факт.
– А почему ты на юг едешь, а не домой – в столицу? – не постеснялся спросить мой шеф.
– Да так. Дела… – уклонился от ответа Сашка.
– Темнит что-то Санек, – подытожил позже редактор.
Я был убежден, что не увижу Казарина еще лет десять. Домой после провожаний я пришел поздно ночью. Пьяный и отупевший от самоедства…
Целую неделю мы умудрялись с отцом не встречаться даже на кухне. Я терзался, вспоминая его молящий взгляд и фразу: «Успокойся, сынок, а то сердце сорвешь…» Надо было просить прощения и каяться, но мешали упрямство и гордыня.
– Андрей, что вы наделали? – орал в трубку Сашка. – Как вы могли? Тут на каждом столбе, на каждой секции забора, на общественных туалетах висят страницы из вашей газеты со статьей про «Иуду»…
– Откуда ты звонишь? – опешил я.
– Из предвыборного штаба Тугаева, – хрипел в трубе Казарин.
– А что ты там делаешь? – удивляюсь.
– Как что? Я же был у него пресс-секретарем до увольнения из армии. Мы с ним душа в душу…
– Так ты же собирался уходить в православную газету, а Тугаев – скрытый исламский экстремист и просто гнида, – начинаю кричать.
– Фильтруй базар, Андрей, тут все прослушивается! – меняет тон Сашка. – У Тугаева мать русская.
– Да мать его за ногу! – срываюсь я.
– Это все очень серьезно, старичок, – не унимается Казарин. – Накат на вас пойдет страшенный. Газета с твоей статьей уже на столе у министра обороны и у начальника Генштаба. В суд на вас подадут как минимум. А наш предвыборный актив просто свирепствует. Я как могу сдерживаю тут всех. Говорю: они отличные ребята, сами не знают, что сделали. Видимо, под чьим-то давлением…
– Какое, к черту, давление, Саня? – улыбаюсь зло. – У нас своя четкая позиция…
– Старичок, может, вас просто купили? – стреляет в лоб Сашка.
– Ты думай, что говоришь! – закипает во мне возмущение.
– Андрей, ты даже не представляешь, что тут творится! Такая грязь, такой ужас! Да еще вы со своим «Иудой»! Удар ниже пояса. Чтоб военная газета и так полоснула по генералу! Нам старики-ветераны звонят и возмущаются: «Хотели за Тугаева голосовать, а он, оказывается, проходимец!» Республика просто наводнена вашей газетой… Прошу тебя: больше ничего не публикуйте! Вы нас на дно пустите.
– Саня, хватит, я понял. Ты приедешь?
– Да, буду послезавтра. Встречай. Надо тетку проведать и надпись посмотреть на памятнике бабушке – Володя обещал доделать. Заодно поговорим. Привет шефу и девочкам-сестрам. Очень хотелось бы их увидеть, – уходит от политики Казарин, и я внутренне размягчаюсь: выборы выборами, а дружба дружбой.
– Девочек увидишь. Жду. Обнимаю.
Редактор сидит рядом и слушает наш разговор.
– Я тебе не говорил, но теперь скажу, – переводит дух шеф. – Утром звонил какой-то баран с кавказским акцентом, представился «патриотом республики» и сказал, чтоб ты гроб себе заказывал. Будь осторожен!
– Реакция естественная, – улыбаюсь. – Но ты понял, что наша торпеда утопила Тугаева?
– Не говори «гоп», – вздыхает редактор. – Я вот жду торпед в свои борта… Выборы злы, пройдут и козлы…
Казарин приехал, как и обещал. Полдня он рассказывал о предвыборной войне и довел нас до нервного истощения. Визит к тетке и на кладбище наметили на завтра.
– С отцом помирился? – спросил Сашка, когда мы расстались с шефом и я повез его домой.
– Нет, – признаюсь. – После того раздора в июне так и не общаемся. «Дай червонец; купи молока; что приготовить на ужин…» – вот и все разговоры. Никак не созрею до извинения.
– Баб водишь? – закидывает удочку Казарин. Ему до лампочки мои отношения с батей. Он думает о ласках для своего любимого тела.
– Понятно, – улыбаюсь я. – Гормон играет и зовет. Не волнуйся, сестер я предупредил. В девять часов подъедут. Но у Ольги, которая тебе полюбилась, критические дни. Будет третья сестра, которая замужняя учительница.
– Да ты что! – вскидывает брови Сашка и разглаживает усы. – Будет свежачок! И Танечка анекдотчица-богохульница?..
Мы входим в квартиру и видим спину удаляющегося отца. Казарин не успевает даже поздороваться.
– Вот так всегда при моем появлении в хате, – шепчу Сашке.
– Ничего, я думаю, все рассосется, – миролюбиво говорит Казарин и снимает туфли…
В сентябре в девять часов уже темно, и я не включаю свет, когда нахожусь в комнате не один. Из девятиэтажки напротив прекрасный обзор, а штор на моих холостяцких окнах нет. Не хочется потешать соседей живой порнографией. Однако Наташка-учительница в горизонтальном положении работает редко, еще реже с военными. Я, наверное, единственный офицер среди ее клиентов. Поэтому она всегда интересуется звездочками, эмблемками, званиями, шевронами и прочей армейской мишурой. Пока я суетился на кухне, она напялила мой китель и фуражку и, включив свет в спальне, стала смотреться в окно, как в зеркало. Женщины любят примерки.
Снайпер, видимо, сидел на крыше девятиэтажки напротив. Он увидел человека в фуражке, непохожего на Казарина, и выстрелил. Пуля попала Наталье в голову, сорвала фуражку, и светлые волосы ее рассыпались, выдавая в мишени женщину. Стрелок понял, что ошибся. Но на звук разбитого стекла и грохот падающего тела среагировал отец. Его комната с той же стороны квартиры, что и моя спальня. Он вскочил с постели и включил свет. Тут-то подрастерявшийся снайпер и понял, кто его настоящая цель. Мы с батей похожи. У нас почти одинаковые фигуры. Стрелок знал квартиру и знал Казарина. Ему и в голову не могло прийти, что я живу с отцом. Он всадил ему пулю в спину, и старик грохнулся на пол всей мощью своего тела.
– Саня, сука! Ты что, сказал своим абрекам, куда едешь?! – закричал я, стоя на четвереньках. – Выруби свет везде! Тебя не тронут!
Танька визжала возле трупа сестры, а мы поползли к дергающемуся в предсмертных конвульсиях отцу.
– Я дал только телефон, старик! Только телефон! – полз за мной Казарин. – В предвыборном штабе должны были знать, где я. Ведь второй тур, напряг борьбы – дикий….
