Но картину портили упрямые и тупые поселковые. «Почему они не выходят из кольца? – думал глава. – Ведь их же никто не тронет. От бомб и снарядов именно они больше всех пострадают, а потом будут еще сильнее ненавидеть и меня, и русских…» Председатель всматривался в человека, бредущего со стороны селения, надеясь, что за ним потянутся остальные.
Хамовитые солдаты из комендантского «придворного» взвода рассупонили на сдавшемся одежду в поисках ножа или гранаты. Но тот был пуст от оружия.
– Веди его сюда! – крикнул Балакин с крыши, и солдаты повели пленника, направив ему в спину автоматы и резко покрикивая.
– Может, переводчиков позвать? – осторожно спросил Постников, прищурив водянистые глаза.
– Не надо, тут твоих переводчиков, – дернул скулой Балакин и, повернувшись всем телом к чеченцам, сказал:
– Переведите, ребята!
И те гурьбой, включая молчаливого офицера из Федеральной службы безопасности, подошли к Балакину.
Сдавшийся был мужчина лет под тридцать, с карими глазами, большими и красивыми, с тонким прямым носом и молодой жидкой бородкой, и если бы не коротко стриженная голова, сильно смахивал бы на Иисуса Христа с русской иконы. Серо-голубая одежда пленника оказалась вблизи просто голубой джинсовой парой, но грязной и забрызганной мелкими капельками высохшей крови, как перья у обезглавленной курицы, брошенной в пыль судорожно хлопать крыльями и фонтанировать струей из обрубка шеи.
– Где Шамиль? – спросил Балакин.
– Я ничего не знаю. Я простой крестьянин, я не араб! – залепетал в ответ на русском сдавшийся. – Я не воюю против федералов.
– Почему в крови? Ранен? – не смягчался Балакин.
– Бомба разорвала жену, от нее ничего не осталось, только кровавая пыль… – И чеченец вдруг начал плакать, стыдясь своего плача и стараясь улыбаться белозубым сухим ртом, и речь его от такой душевной работы получалась медленной.
Балакин не знал, что спросить дальше. Все молчали. Дикие голуби снова сели на крышу дома и заворковали. Авиационный посредник чуть в стороне шепнул шефу артиллерии про пленного:
– Все брешет. Никакой он не крестьянин. Точно: араб натурализовавшийся. Глянь, как он одет и какое у него лицо нежное – как с иконы.
– Черт их тут разберет, – вздохнул артиллерийский начальник.
Пленник вытер ладонями глаза и робко что-то сказал по-чеченски.
– Что он говорит? – спросил Балакин.
– Воды просит, – перевел офицер ФСБ.
– Чего? – скривился Балакин.
– Воды просит, – повторил офицер.
Балакин со злостью плюнул и развернулся к упрямому онемевшему поселку.
– От сучары! – протяжно сказал он вслед своему взгляду и, повернувшись к ополченцам, поставил точку допросу: – Уберите его отсюда!
И те пошли поить пленника водой из фляг, согретых жестоким солнцем.
– Горский! – обернулся Балакин к артиллерийскому начальнику. – Начинай!
«Комиссар» Постников вздохнул и грустно посмотрел на Балакина и Горского.
– Как скажете, – развел руки шеф артиллерии, посмотрел на затвердевшего «комиссара» и тут же пожалел, что так отозвался на приказ Балакина.
Балакин засек странные переглядывания Постникова с Горским и молниеносно возмутился:
– Ты что?! – Очки не скрывали сдвинутых мохнатых бровей.
– Да нет, – заменжевался Горский, – мы всегда готовы…
– Горский! – не отступал Балакин. – Что с тобой?!
Постников хмыкнул, кривя бледные губы.
– Все нормально, товарищ подполковник! – У шефа артиллерии забегали глаза. – Через минутку начнем, – и он схватил телефонную трубку.
Балакин долго смотрел на него, потом оглянулся на Постникова, уставившегося в одну точку, выбранную где-то в поселке, и достал сигарету. «Переглядываются они, – думал зло, – политики хреновы… гуманисты… Тут своих беречь надо, а не чужих считать…» И, обернувшись опять к Горскому, металлически отчеканил:
– Работать так, чтоб пехота свободно могла войти в поселок. А то вы умеете – землю поковыряли, каблуками щелкнули, и капец – цели, мол, подавлены. А мы потом «двухсотых» по всей России возим!
Затянулся дымом, выдохнул, сбросил пар и вспомнил про авиацию.
– А вы, товарищ подполковник, чего ждете? – спросил у авиационного посредника. – Поднимайте своих! Что мы здесь, до ночи будем этого Шамиля высиживать?!
Высоким голосом запел снаряд, вздрогнул от удара поселок, и прозрачный железный огонь слизал кривое деревце, торчавшее возле крайнего сарая, густо побитого оспой пулеметных очередей.
Глава местной власти заиграл желваками, морщины на его темном лице обозначились четче, и хищный нос заострился. Он возбужденно зашагал по крыше дома, согнав диких голубей. Из поселка побежали люди. Женщины волокли за собой детей, мужчины – тюки и сумки. Бывший главный механик мысленно возблагодарил Аллаха за то, что тот услышал его молитвы и внушил сельчанам мудрость. Особист тут же побежал с крыши вниз, чтобы организовать работу фильтропункта и отсеять боевиков, которые могли попытаться выйти, смешавшись с мирными жителями. И над всеми ними летели равнодушные снаряды, прессованным воздухом разгоняя птиц. Горский огня не прекращал.
– Ну-ка, соедини меня с пехотой, – сказал Балакин усатому красавцу-связисту, – хватит ей загорать.
…Через три часа постоянно сидевший на связи Балакин наконец услышал то, что хотел. Командир пехотинцев доложил, что окружены в доме остатки банды, и Шамиль, кажись, там.
– «Кажись» или точно там?! – прорывался сквозь треск эфира Балакин.
– Что, Шамиля взяли? – сухо поинтересовался Постников.
– Пока нет, – так же сухо ответил Балакин.
– Ну что ж, я поеду туда, – как бы размышляя вслух и тем самым не роняя свою персону, испросил разрешения «комиссар» у Балакина.
И получалось, что он первым из штабных ринулся в бой, да еще со своими агитаторами, а вот он, Балакин, торчит без пользы на КП, пока пехота истекает кровью, выцарапывая из норы Шамиля – гордость «чеченского сопротивления».
Выдержав паузу и заручившись молчаливым согласием Балакина, Постников живо спустился с крыши и пошел к бронетранспортеру своих переводчиков. А Балакин, уязвленный инициативой «политработника», стал лихорадочно думать над планом ответного шага, чтобы взять реванш.
– Как там дела? – сдерживая волнение, спросил глава местной власти, боясь, что не всю банду перебьют, и сухое его тело напряглось под серым пиджаком.
– Скоро закончим, – ответил Балакин, сдерживая неприязнь к чеченцу за то, что загребает жар чужими руками, но все же, не сдержавшись, брякнул: – Ваши-то «милиционеры» что-то не шибко в атаки ходят…
– Наши люди «по-вашему» воевать не хотят, – съязвил чеченец, – плюс боятся нажить кровников, к тому же чувствуют недоверие к себе с вашей стороны.
Балакин продолжать разговор не стал. Он вдруг вспомнил о пленном.
– Где этот человек? – спросил Балакин у вернувшегося особиста, незаметного и ничем не выделявшегося гражданской одеждой. В бой он не рвался и проторчал всю атаку на крыше дома.
– Это родственник Шамиля, – спокойно, уважая себя, ответил особист, – мы хотим с ним поработать.
А Балакину Бог или черт подсказал, что к Шамилю надо бы ехать с пленником.
– Приведите его ко мне, – твердо гнул свое Балакин, – у меня люди гибнут в бою. Пусть дорогу показывает. Он поселок знает наверняка.
…Тревожно улыбавшегося пленного Балакин посадил в бронетранспортер комендантского взвода, сам сел рядом с водителем и рванул к окруженному дому, где изредка постреливали. Бой продолжался только здесь. Вокруг шумно дышали раненые коровы, стонали приваленные стенами овцы да выли женщины в подвалах, стиснув привыкших к смерти молчаливых детей. Поселок вонял сгоревшей взрывчаткой. На мертвых боевиков, валявшихся тут и там на улицах, медленно оседала взбаламученная бомбами пыль.
Бронетранспортер Балакина, с христоподобным пленником внутри, тормознул возле дома, подпираемого мокрыми спинами уставшей пехоты. Над догоревшими крышами поселка летали мусульманские призывы агитаторов. Но Шамиль сдаваться не хотел. Он укрылся в доме с несколькими оставшимися в живых людьми и выставил в окна пулеметы.
– Можно, конечно, подогнать танк и разнести эту халабуду вдребезги пополам, – докладывал обстановку раскрасневшийся от беготни по поселку комбат, как бы испрашивая одобрения начальника на такой финал операции.
– Нет, этот вариант не подходит, – закрутил головой Балакин. – Тут же Шамиль! Его во всем мире знают, вторую войну за нос всех водит. Его живым надо брать.
– Живых только в кино берут, – рискнул вольничать комбат, немногим моложе Балакина, с седеющей головой и кривым носом, раздавленным в драке в пору жениховства.
Балакин задумался, глядя в пролом стены на кирпичный нестарый дом, покорябанный осколками и пулями. Дом с выбитыми окнами стоял посреди двора. От его стен отскакивали и кружились по округе усиленные аппаратурой надрывные призывы к боевикам сдаваться. И Балакин не выдержал. Подойдя к агитационному бронетранспортеру с задраенными люками, он нетерпеливо постучал кулаком по броне и этим вызвал наружу сидящего рядом с водителем «комиссара». Водянистые глаза Постникова уставились на Балакина в ожидании чего-нибудь военно-опасного. Но Балакин рявкнул:
