Я не знаю, почему не рассказал матери о встрече с отцом. Наверное, я боялся наказания за «поиск приключений на свою задницу», как она обычно говорила.
Якутов к тому моменту след простыл. Они откочевали в южную тундру, в те места, где из под талого снега показались ягелевые «ковры».
С тех пор я отца не видел. Он только снился мне часто. И ещё осталось вот это… — Мганга расстегнул бушлат и распахнул его. С каждой стороны груди было подшито по длинному «конверту» из расшитой бисером замши. Верх каждого был зашнурован кожаным ремешком. Мганга аккуратно распустил ремень левого и осторожно достал из него что-то плоское бесформенное. При свете костра я разглядел, что это было крыло какой-то птицы.
— Ношу их с собой как амулет…
Я осторожно тронул крыло. Обычное крыло. Грязные порядком обтрёпанные перья…
На следующий день мы чистили частный сектор. Дома в этом квартале были старыми. Одноэтажные кирпичные постройки шестидесятых годов. С сараями и огородиками. В общем — деревня, деревней. Несколько небольших улиц и переулков.
Жителей здесь почти не было. Квартал три недели был «нейтралкой», которую без жалости обстреливали обе стороны, и потому, население почло за благо, бросить всё и укрыться до лучших времён подальше отсюда.
Два раза только встретили стариков. В одном доме жили чеченцы. Старуха, одетая во всё чёрное и прикованный к кровати тощий давно небритый старик, который, казалось, доживает последние часы.
Старуха чёрной тенью сидела в ногах старика и на, вошедших солдат, не обратила никакого внимания, что-то, негромко бормоча не то себе самой, не то тяжело дышавшему в забытьи старику.
— Эй, может помощь какая нужна? — окликнул старуху Зеленцов.
Но та лишь безразлично скользнула по нему взглядом и не ответила.
— Вот же, блин, народ! — Буркнул раздосадовано взводный, и вышел на улицу.
В другом дворе нас встретили двое пожилых русских. Невысокий, плотно сбитый мужчина лет шестидесяти и сухая как палка, рябая от веснушек женщина с жидкой причёской давно не прокрашенных и потому наполовину седых волос.
— Освободители вы наши! — Увидев, входящих во двор солдат, вдруг сорвалась на пафосный пионерский фальцет женщина. — Слава богу — свои пришли! Теперь уж мир наступит. Будь проклят Дудаев!..
Она так же неожиданно умолкла и лицо её устало закаменело. В глазах проступила безнадёжная тоска, бессильного перед чужой злой силой, маленького человека. Так прошло несколько секунд, и тут она, словно испугавшись своего молчания, вдруг схватила за руку подошедшего к ней Окинаву, и вновь сорвалась на радостный фальцет:
— Слава богу! Наши пришли! Освободители!.. — Женщина из всех сил старалась изобразить радость, но от этих её криков стало совсем тошно.
На «освободителей» мы никак не тянули…
Муж её всё это время хмуро и молча стоял рядом.
Когда подошёл Зеленцов, он так же молча протянул ему красные книжечки паспортов. Взводный быстро просмотрел их и вернул мужику.
— Оружие, боеприпасы в доме есть? — спросил взводный по обязанности.
— Нету ничего. — Ответил мужик.
— …Освободители! Теперь мир будет! — опять завелась женщина.
— Хорошо. — По лицу взводного я понял, что ему от этих криков тоже не по себе. — Окинава, оставь им пару «сухпаёв» и пошли дальше.
В углу двора я заметил свежий могильный холмик. Над ним самодельный сколоченный из деревянных реек крест.
— Кто там?
Мужик скользнул глазами к кресту и тут же посмотрел на меня.
— Мать.
— Ваша, или её? — Я кивнул на женщину.
— Моя. — Коротко ответил он.
— Умерла? Убили?
— Убили… — безразлично выдохнул он.
— Чечены?
— Ваши! — В голосе мужика вдруг зазвенела затяённая злоба.
— Почему думаешь что наши? — я почувствовал, что сам закипаю. Мужик явно нарывался…
— Чечены самолётами город не бомбят. — Холодно процедил мужик.
Я развернулся и молча вышел со двора…
Два взвода ушли вперёд по улице, а наш взвод с ротным и его группой остановился в большом кирпичном доме в середине квартала. Здесь ротный приказал развернуть радиостанцию.
Всё было тихо. Взвода уже прочистили все основные улицы и теперь шерстили прилегающие к ним проулки.
Только в одном дворе нашли отрытый окоп и небольшой блиндаж под фундаментом дома. Но было не понятно — то ли боевики готовились здесь обороняться, то ли жители выкопали себе убежище.
— Ничего мы здесь не найдём! — ещё утром буркнул сердито взводный, вернувшись с постановки задач. — Дураки они что ли, здесь сидеть?
С двух сторон частный сектор теснили многоэтажки микрорайонов. С любой из «хрущёвок» весь квартал был как на ладони.
День клонился к вечеру.
Скоро должны были вернуться с зачистки взвода.
Ротный подошёл к старому серванту.
За непонятно как уцелевшим стеклом, у стенки серванта стояла блёклая фотография.
Улыбающийся плотный чеченец в белом южном костюме, шляпе сеточкой. Рядом с ним чеченка без возраста с напряжённым лицом в пёстром восточном платье. Перед ними двое мальчишек лет семи — десяти. В шортах и белых рубашках. В углу фото проявителем была выведена надпись «Сочи 78».
— И где они теперь? — сам себя спросил ротный задумчиво.
— Да, небось, в какой — ни будь банде воюют или уже в яме гниют. — Буркнул Зеленцов.
— Или в московском банке деньги отмывают… — сказал ротный.
И здесь, стоявший недалеко от окна, Мганга вдруг прыгнул к ротному, сбил его с ног, подмял под себя. Одновременно с этим где-то совсем рядом оглушительно грохнула очередь, и пули вдребезги расколотили стекло серванта, перед которым стоял Кальтербрунер.
Тот час за стенкой загрохотали автоматы первой группы. Оглушительно громыхнул выстрел гранатомёта.
Лёжа на полу, ротный как рыба хватал ртом воздух, наконец, он одним движением столкнул с себя Мгангу и сел. Ему хватило одного взгляда на размочаленную пулями деревянную стенку серванта, что бы всё понять.
— Ты цел!? — Выдохнул он Мганге, который ничком лежал на полу. Мганга медленно встал сначала на четвереньки, потом выпрямился.
— Да вроде…
— Благодарность тебе объявляю, Лукинов… — тихо сказал ротный. — За спасение командира. Спас ты меня, браток…
Ротный поднялся с пола. В окно было видно, как в соседний дом забегают бойцы второго взвода.
— Пошли, посмотрим, кто там такой меткий? — уже спокойно, жёстко бросил Кальтербрунер.
В полуразбитом доме напротив наших окон, в центре разорённой взрывом комнаты, изломанный до неузнаваемости, лежал труп боевика одетый в странную не то шубу, не то здоровую доху. Поражал его рост. В убитом было никак не меньше двух метров. Вместе с дохой он занимал почти всё свободное пространство комнаты. Здесь уже был взводный второго взвода. Судя по вывернутым карманам, убитого уже обыскали.
— Гена, документы при нём были какие-нибудь? — спросил Кальтербрунер «взводного два» прапорщика Солоненко.
— Никаких. Только это. — Солоненко протянул ротному не-то четки, не то бусы. Сделанные, из нанизанных на шёлковый шнур каких-то косточек, сучков, нитяных хвостиков и просверленных камней. — В руке держал.
— И что это за хрень?
— Да кто же его знает. — Отозвался прапор. — Этого… — Он зло пнул сапогом труп. — …Уже не спросишь.
— Твою дивизию! Как он сюда пролез?
Солоненко неопределённо пожал плечами:
— Прополз наверное.
— «Пропоз наверное!»… — Саркастично передразнил прапорщика ротный. — У тебя так и Басаев с Масхадовым под носом проползут — не заметишь! Ты за эту сторону улицы отвечал- с тебя и спрос!
— Да мы всё осмотрели, товарищ майор! — Затянул жалобно Солоненко — Я сам этот дом прошёл. Ума не приложу, где эта гнида пряталась…
— Ладно! — Обрезал стенания взводного Кальтербрунер — Оружие заберите. Лукинов, Самойлов — труп на улицу выволоките. Пусть чечены его сами закапывают. И пора на базу выдвигаться.
…Примериваясь как удобнее его тащить, я всё пытался понять, что меня в убитом чечене смущало. Что-то было не так…
И вдруг я сообразил. Он же чёрный!
Лицо и руки убитого были синюшно-чёрными, словно перед смертью его окунули в школьные чернила.
Но ещё больше меня поразило поведение Мганги, который всё это время стоял как вкопанный, не отводя взгляд от убитого. И даже команда ротного не вывела его из этого оцепенения. И лишь когда все ушли, и мы остались вдвоём, Мганга наконец шевельнулся. Он подошёл к телу и осторожно, словно, боялся чего-то, заглянул ему в лицо. Потом присел на корточки рядом с ним и что-то тихо забормотал, не то напевая, не то рассказывая.
— Эй, Мганга, ты чего? — растерялся я.
Мганга поднял голову. В глазах его я увидел растерянность и страх.
