— Достаточными для того, чтобы командир особой команды мог прислушиваться к моим советам.
— Он иногда прислушивается к ним? — вежливо сбил с доктора спесь Скорцени.
— Можете не сомневаться, — неожиданно потускнело лицо фон Ультеха.
— Вы ознакомились с идеями князя Боргезе и его диверсионной школой? — кивнул Скорцени в сторону остановившегося чуть позади итальянского полковника, вошедшего в зал вместе с ним.
— Как и все остальные прибывшие сюда.
— Вам следует сделать это с особой тщательностью.
Доктор фон Ультех по-армейски щелкнул каблуками.
— Штандартенфюрер Ротергель, — с учтивостью официанта склонил квадратную, обрамленную сединой голову здоровенный детина, на котором мундир обвисал, словно мантия на судье. — Из проектного бюро в Пеенемюнде.
— Если я верно понял, личный представитель инженера фон Брауна?
— Оказывается, о научно-техническом штабе рейха вы осведомлены значительно лучше, чем мы предполагали, — метнул Ротергель взгляд в сторону доктора Ультеха, давая понять, что высказывает их общее мнение.
— Все вы теперь в той иди иной степени будете находиться в распоряжении особой Секретной службы СС по созданию новых видов оружия особого назначения, которую фюрер приказал возглавить мне, — , резко объяснил ему штурмбаннфюрер. — И мне неприятно слышать, что кого-то удивляет мое знание ситуации, а также технического и людского потенциалов.
— Совершенно справедливо, — поспешно согласился штандартенфюрер, еще не успевший привыкнуть к тому, что существуют такие области, в которых подчиненность определяется вовсе не воинскими чинами. — Хотел бы заметить, что господин Браун с интересом воспримет любое дельное предложение и готов осваивать любой проект, способный служить рейху[12].
— В скором времени мне понадобятся и его предприятие, и его «любимцы смерти». Тем более, что фюрер не в восторге от темпов производства «Фау-2», не говоря уже об их техническом совершенстве.
— Мы знаем, что многие наши ракеты становятся неуправляемыми, господин штурмбаннфюрер. Но, говорят, вы способны подчинять своей воле даже эти страшилища, — несколько заискивающе улыбнулся Ротергель.
— И пусть кто-либо решится заявить, что это не так. Вы, конечно же, командированы сюда имперским министерством авиации? — грозно уставился Скорцени на худощавого неказистого офицера в мундире подполковника авиации.
— Теодор Беннеке, с вашего позволения.
— Лю-бим-цы смер-ти! — воинственно рассмеялся Скорцени, оглядывая подполковника с такой вызывающей пренебрежительностью, словно перед ним выстроили весь офицерский корпус люфтваффе, на которое фюрер все чаще возлагал основную вину за поражения на Восточном фронте. — Что, наконец-то и люфтваффе решило создать эскадрильи смертников? Стыдно стало перед японцами?
— Во всяком случае военные летчики имеют свои взгляды на новые виды оружия особого назначения.
— Понятно, в смертниках-камикадзе вы не нуждаетесь, поскольку все ваши пилоты и так давно чувствуют себя смертниками.
Совершенно не интересуясь реакцией летчика, Скорцени скользнул взглядом по двум типам в гражданском, явившимся сюда вместе с вице-адмиралом Хейе. Он уже знал, что эти яйцеголовые представляли конструкторские бюро, работающие на надводный и подводный флоты. Но что представляли из себя они сами — этого он пока не ведал. Разве что так, в общих чертах.
Предложив всем сесть, «первый диверсант рейха» почти с минуту молча стоял перед ними, всматриваясь в свое внутреннее «никуда».
— С известных вам пор война приобрела новые очертания и новый характер, — неожиданно взорвался он резкой гортанной речью. — Чтобы достичь перевеса на том или ином участке фронта или хотя бы на время деморализовать противника, мы бросаем на смерть тысячи наших парней. То, что вы видели на базе «Икс-флотилии» и здесь, на озере, — всего лишь начало. Но мужество итальянских и немецких добровольцев, которые готовятся к выполнению своей высшей миссии, указывает нам иной путь борьбы. Путь, уже избранный отрядами наших союзников, японских камикадзе.
В зале становилось душновато, однако все старались не замечать этого. И лишь когда в приоткрытое окно проник освежающий ветер с озера, рванули на себе воротники кителей и узлы галстуков, словно лихорадочно ослабляли удушавшие их петли. Пара чаек, из тех, что Боргезе специально приказал завезти сюда еще детенышами, дабы они прижились на озере, носились туда-сюда мимо окна-бойницы, гортанно копируя речь «первого диверсанта рейха», словно глашатаи, объявлявшие его волю для всех тех обитателей «Эмилии», которые не могли лично слышать Скорцени.
— Это путь, позволяющий одному добровольцу, отдающему жизнь во имя вечного рейха, спасти жизни сотен своих товарищей, забрав с собой жизни сотен врагов. Он дает возможность уничтожить важный объект противника — надводный корабль, субмарину, военный завод, — которые при иных условиях уничтожить было бы крайне сложно да к тому же пришлось бы достигать этого ценой больших потерь.
Скорцени на секунду прервал свою речь и оглянулся на возникшего в двери скелетообразного гражданского, осмелившегося войти без его разрешения.
— Простите, господин штурмбаннфюрер Скорцени, — нерешительно улыбнулся очкарик, лицо которого явно выдавало в нем полуеврея. — Газета «Фелькишер беобахтер». Я получил задание…[13]
— Меня не интересует ваше задание, господин Вейлынтейн, — прервал его «первый диверсант рейха». — Свое задание вы получите здесь. А пока, за неимением свободного кресла, постоите.
— Понял, господин Скорцени.
Отто метнул взгляд в занавешенное сосновой кроной окно, пытаясь отвлечься от обыденности, в которую поневоле втянул его своим появлением журналист, и вернуть себе высокое вдохновение, достойное духа «священного ветра».
— Мы должны сделать так, чтобы мощные разрушительные снаряды полностью подчинялись воле человека. Управляемая смертником торпеда достигнет цели даже в том случае, когда капитану судна покажется, что ему удалось увести свои корабль от ее курса. Небольшой начиненный взрывчаткой катер, нацеленный прямо в борт крейсера моряком, который заботится не о собственном спасении, а лишь о достойной гибели, превращается в меч неотвратимого возмездия. Ракета «Фау» или даже планирующая бомба может быть доведена до цели пилотом, который возьмет на себя управление этой «небесной смертью».
— Планирующая бомба с пилотом? — сдали нервы у подполковника авиации.
— Что вам показалось в этом невероятным? — мгновенно отреагировал Скорцени.
— Да странно как-то…
— Это впечатление развеется, как только мы предоставим вам право первому испытать такую бомбу в действии при выполнении боевого задания, — спокойно и вежливо пообещал ему Скорцени. И никому из присутствующих не пришло в голову воспринять его слова как шутку. В устах этого громилы с исполосованной шрамами щекой шутки как-то сами собой переходили в жестокую правду реальности.
Уже две недели фельдмаршал фон Клюге томился неопределенностью своей судьбы в ставке «Бергхоф» на правах, как ему объяснил начальник управления кадров сухопутных войск генерал Рудольф Шмундт, «гостя альпийской ставки верховного главнокомандования». При этом фюрер вел себя довольно странно. С одной стороны, он совершенно не подпускал полуопального фельдмаршала, только недавно освобожденного от командования группой войск «Центр», сколько-нибудь близко к себе; с другой — фон Клюге приглашали на все более-менее важные военные совещания, в ходе которых никто ни разу так и не поинтересовался ни его мнением, ни общими взглядами на ситуацию на фронтах. Никто ни разу! Это приводило фельдмаршала в неописуемое смятение. Никогда еще за всю свою военную карьеру фон Клюге не чувствовал себя настолько ненужным, настолько отстраненным от армии, от военных событий.
Не выдержав, фельдмаршал как-то прямо спросил Кейтеля, сколь долго может продлиться его «неуместное» пребывание в «Бергхофе» и вообще — как ему следует воспринимать свое положение.
— У нас разное толкование вашего присутствия здесь, — философски изрек начальник штаба. — В частности, у меня и у фюрера. Что касается меня, то важно, что все командующие фронтами и группами армий постоянно помнят: под рукой у фюрера и начальника Генштаба всегда есть слоняющийся без дела фельдмаршал фон Клюге, которым вполне можно заменить любого из них. Как думаете, это должно взбадривать наших полководцев?
— Обычно их взбадривают вовремя подброшенные подкрепления и свобода действий, — каждое слово шестидесятидвухлетний фон Клюге произносил так, словно пережевывал при этом кусок старой баранины. — Могу поклясться, что ни того, ни другого предоставить им вы пока что не в состоянии, позор без всякого приличия.
