И вот сейчас, доедая кашу, я посматривал на конверт, лежащий на пулеметном диске. Он был склеен из коричневой — оберточной бумаги, и на нем во многих местах отпечатались следы грязных пальцев, Я даже представить себе не мог, какими путями шло это письмо, ведь все селения на север от нас были заняты фашистами.
— Везет! — сказал Вася. — Мне за все время прислали только одно, да и то коротенькое, вроде записочки: «Живы, здоровы, тебе желаем того же». И все… Вот кому пишут, так это Левке. Почти каждый день…
Я выскреб со дна котелка остатки каши и, облизав ложку, засунул ее за голенище. Потеряв две штуки, я убедился, что нет места надежнее; не мешает и никуда отсюда не выскочит. Потом разорвал конверт.
…Однажды, спрыгнув с крыши сарая, я напоролся босой ногой на гвоздь. Доска лежала в траве, и гвоздь высовывался из нее на полпальца.
Я даже почувствовал, как острие скрипнуло по кости, Ногу рвануло такой болью, что я на целую минуту ослеп. Гвоздь оказался ржавый, полусогнутый, он с трудом вытянулся из ступни. Я выдавил из раны как можно больше крови, чтобы не пошло заражение, и до черноты прижег рану йодом. После обеда в ступне только слегка покалывало, да круглой подушечкой вздулась небольшая опухоль. Вечером я пошел в кино. И там, в середине сеанса, меня вдруг охватила непонятная противная слабость. Тело окатило холодным потом, зрительный зал стремительно сузился, а экран превратился в мутное, слабо мерцающее в темноте пятно. Потом долгой, мучительной спазмой сжало сердце, и я на момент перестал ощущать себя.
Вот так же долго и мучительно сжалось у меня сердце, когда я дочитал письмо до конца. Я, наверное, так сильно побледнел, что Вася тряхнул меня за плечо:
— Что с тобой, Ларь? Что-нибудь дома случилось, да?
— Дома, — сказал я, не слыша своего голоса. — Вернее, нет… Вернее, это не дома…
— А что?
— Подожди, Василь… Плохо. Все очень плохо…
— С матерью что-нибудь?
— Нет… Это не с матерью… С матерью все хорошо… С матерью все в порядке… У меня, Вась, отца… под Самурской…
— Эх, ч-черт!.. — выдохнул Вася и затих рядом со мной.
И я был благодарен ему за это. Мне не нужно было сейчас никаких сожалений и никаких разговоров. Ничего было не нужно — ни этой ячейки, ни пулемета, ни этой долины, ни даже солнца над головой. Все потеряло смысл, кроме белого страшного листа бумаги, который я держал в руке.
«…Пришло извещение, что отец погиб 7 сентября во время атаки у станицы Самурской…» — стыли перед глазами строчки, написанные карандашом. Остальное расплывалось в тумане.
«…7 сентября у станицы Самурской… 7 сентября…»
Я закрыл глаза, чтобы не видеть этих режущих строчек, и вдруг передо мной всплыла яркая, отчетливая картина: вечер, кухня в нашем уютном доме, взъерошенные волосы отца, и его радостный смех, и блеск его глаз, в которых отражался синенький огонек спиртовки.
…Мы увлекались всем.
В книжных магазинах в то время продавались тоненькие книжки — брошюрки под названиями; «Самодельные фотоаппараты», «Паровые машины», «Физика вокруг нас». В подзаголовках значилось; «Для умелых рук». Отец однажды купил мне целую серию таких книжечек, и мы целый вечер просидели над чертежами двигателей. Потом я начал строить паровую машину с котлом из консервной банки и с цилиндром из латунной охотничьей гильзы двенадцатого калибра.
Отец принес с завода пригоршню свинцовых пломб. Мы расплавили их на примусе и отлили в алебастровую форму красивый маленький маховик с изогнутыми фигурными спицами. Застывая, свинец покрывался тончайшей синеватой пенкой. Она морщилась и расправлялась от нашего дыхания. Я очень боялся, что отливка не удастся. Однако готовый маховик был гладким и внушительным на вид. Легко можно было представить себе, что он из настоящей стали.
Испытание проводилось на кухне.
Мы поставили котел на специальный проволочный таганчик, налили в баночку денатурата и подожгли. Голубое с желтым пламя поднялось павлиньим хвостом. Хвост расплющился о днище котла, растрепался синеватыми перьями.
Мы с отцом ждали, В его блестящих глазах отражались круглые бока цилиндров и двигались голубые огни, Он прикусил нижнюю губу и сильно сопел носом, В тот момент мы оба были мальчишками.
В котле зашипело, потом заклокотало, из предохранительного клапана вырвалась прозрачная струйка пара, и вдруг суставы машины выпрямились, толкнули кривошип, и маховик завертелся, набирая скорость. Фигурные спицы слились в сплошной полупрозрачный диск. От них потянуло легким ветерком.
«Фу… фу… фу… фу…» — деловито травил пар золотник.
— Пошла, пошла, паршивка! — засмеялся отец, и в тот же миг установка наша взорвалась с таким грохотом, что дзенькнули стекла в окне. Жидкий огонь растекся по полу. Посреди голубой лужи, скрючившись, застыли суставы машины…
Я попытался представить отца лежащим на потрескавшейся земле на окраине неизвестной мне станицы Самурской, Беленые стены хат, черепичные крыши, пыльные сады, дорога, вспаханная гусеницами танков, и на этой белесой дороге мой отец… А может быть, и не на дороге, может, где-нибудь в огородах, среди бурых плетей засохшей картофельной ботвы… Или в окопе лежал он, уткнувшись головой в сухую осыпавшуюся землю…
…Нет, не мог я представить его убитым, не мог вообразить себе родное лицо неподвижным, мертвым… Не мог…
И почему память выхватила именно тот вечер, ту паровую машину?..
Я открыл глаза, снова увидел ледяные строчки письма, и воздух комом остановился в горле.
Подошел Цыбенко, что-то спросил, Вася что-то ответил.
Сержант положил тяжелую ладонь свою мне на плечо.
— Ничего, солдат, плачь, бо слезы тоже огонь… Хорошо, когда унутри е чему выгорать… А вот колы до кинца усе выгорит, тогда пропал человек… Пропала душа в него… Колы в мене батька с сестренкой германцы замордовали, я тоже думал, что усему на билом свити кинец прийшов… А потом оказалось, що кинця-то ще нема… И не может його быти, солдат… Я вже пятерых за ридных своих положил… И ще положу с десяток. И ты зроби так же… Розумиешь? А пока плачь. От слез душа светлее становится…
…24 сентября противник ввел части моторизованной дивизии СС «Викинг» в первую линию в районе Нижнего Курпа, На этот раз гитлеровцы решили наступать через Эльхотовские ворота в направлении Орджоникидзе и вдоль железной дороги Прохладный — Грозный по долине реки Сунжа на Грозный.
…В этот день командующий войсками Северной группы доложил командующему Закавказским фронтом, что в связи с наступлением врага большинство частей и соединений, намечавшихся для нанесения контрударов, оказалось втянуто в тяжелые бои и вывести их из боя, не ослабив обороны на этих направлениях, невозможно. По мнению командующего группой, создание ударных группировок для нанесения контрударов за счет резервных частей, занимавших оборону в глубине, могло привести к общему ослаблению обороны. Командующий предлагал в сложившейся обстановке временно перейти к обороне, с тем, чтобы измотать противника в оборонительных боях и, накопив силы, контрударом нанести ему поражение…
А, А. Гречко. «Битва за Кавказ»
Сразу после обеда подвезли противотанковые пушки. Низенькие, с небольшими щитами, с тонкими, похожими на жерди стволами, они не производили впечатления грозного оружия. Скорее всего они были похожи на модели настоящих пушек. Артиллеристы отцепляли их от грузовиков и, по двое, по трое, ухватившись за хвостовины лафетов, бегом катили в подготовленные укрытия. Пушка за пушкой скатывались с дороги и исчезали в кустах, которые пышными купами росли по всей долине. Две из них установили за нашей линией, метрах в пятидесяти от ячеек, в гуще облепиховых зарослей.
От дороги к Тереку пробежал старший лейтенант, проверяя, как мы окопались. Гимнастерка его была все так же расстегнута на груди, но лицо не казалось таким жестким, как утром, Видимо, он остался доволен нашей работой.
— Главное, хлопчики, не путайтесь, — сказал Цыбенко. — Паники здесь не треба. Танк — вин тильки на вид е страшный, а колы разберешься, шо к чему, ничого страшного в нем немае. Обыкновенная машина, и усе. Пид Ростовом один хлопец гранатами подорвал аж трех. А бул той хлопец такий же, як ваш самий найминьший… ну, той… як его кличуть?.. Яньковский. От так. — Он помолчал немного. — Ще я розумию, що танки сюда не сунутся. Характер местности не тот. Здесь вон яки каменюки, что твои надолбы. А нижче к реке болото. В цих каменюках та в болоте воны сразу потеряют ход. Боны будут двигаться по шоссе та по ровному мисту. То есть вдоль зализной дороги. От тамочко их и накроють. А мы будемо отсекать пехоту. Позиция у нас добрая, ни з танку, ни з воздуха нас туточки не видно. Кусты як у том лесу. Орудиев тоже богато — сорок восемь штук. Семь пулемэтов ручных та противотанковых ружей двадцать. Та ще кое-что е… Покажемо ганцам настоящую войну.
