– Я еще ни разу не отъезжала так далеко от деревни, – сказала Пат. – Это и есть дорога домой?
– Да.
Она молча смотрела вниз, в долину. Потом вышла из машины и, защитив глаза ладонью, стала смотреть на север, словно могла отсюда различить башни нашего города.
– А это далеко?
– Около тысячи километров. В мае мы с тобой спустимся с гор, и Отто приедет за нами.
– В мае, – повторила она. – Боже мой, в мае!..
Медленно садилось солнце. Долина ожила, тени, недвижно лежавшие в складках местности, теперь вдруг начали бесшумно вспархивать и карабкаться все выше и выше, точно какие-то огромные синие пауки. Становилось прохладно.
– Надо возвращаться, Пат, – сказал я.
Она взглянула на меня, и неожиданно лицо ее словно раскололось от боли. И тут я понял, что она все знает. Знает, что уже никогда не окажется за этим беспощадным хребтом на горизонте. Она это знала и хотела скрыть от нас, так же как мы хотели скрыть это от нее. Но на какое-то мгновение выдержка изменила ей, и из ее глаз хлынула вся боль мира, все его страдания.
– Поедем еще немного дальше, – сказала она. – Поедем самую малость вниз.
Я переглянулся с Кестером.
– Поедем…
Она устроилась рядом со мной на заднем сиденье. Я обнял ее одной рукой и укрыл нас обоих пледом.
– Робби, милый, – прошептала она у моего плеча, – теперь мы как будто бы едем домой, возвращаемся в нашу прежнюю жизнь…
– Да, – сказал я и подтянул плед, укрывая ее с головой.
Чем ниже мы спускались, тем быстрее темнело. Пат полулежала, укутанная пледами. Она просунула руку мне на грудь, под рубашку. Кожей я чувствовал ее ладонь, потом ее дыхание, ее губы и – слезы.
Осторожно, чтобы Пат не заметила разворота, в следующей деревне Кестер, объехав по большому кругу рыночную площадь, медленно направил «Карла» в обратный путь.
Когда мы вновь переезжали через хребет, солнце уже исчезло, а на востоке между поднимающимися облаками повисла бледная и ясная луна. Мы ехали обратно. Колеса в цепях, монотонно шурша, катились по дороге, стало совсем тихо, я сидел неподвижно, боясь шелохнуться, и чувствовал на своем сердце слезы моей Пат, словно там кровоточила рана.
Через час я сидел в холле. Пат была у себя, а Кестер отправился на метеостанцию – узнать, ожидается ли снегопад. Вечер выдался серый и мягкий, как бархат. Сквозь легкий туман проглядывал месяц в венце. Вскоре появился и подсел ко мне Антонио. Поодаль от нас, за одним из столиков, сидело какое-то, я бы сказал, пушечное ядро в грубошерстном спортивном костюме с чрезмерно короткими штанами «гольф». Младенческое лицо с толстыми губами и холодными глазками венчал круглый розово-красный и совершенно лысый череп, голый, как бильярдный шар. Рядом сидела узкокостная худая женщина с глубокими тенями под глазами и с каким-то молящим, горестным взглядом. Пушечное ядро было явно оживлено, голова его непрерывно двигалась, ладошки описывали в воздухе гладкие и округлые линии.
– Как все-таки чудесно здесь, наверху, просто удивительно хорошо! Эта панорама, этот воздух, это питание! Тут тебе действительно должно быть просто здорово…
– Бернгард… – тихо сказала женщина.
– Действительно здорово! И мне бы так когда-нибудь. Так тебя лелеют, так ухаживают за тобой! – Он залился маслянистым хохотком. – Впрочем, ты достойна этого…
– Ах, Бернгард, – уныло произнесла женщина.
– А что, а что? – радостно гудело ядро. – Ведь лучше и не придумаешь! Ты здесь просто как в раю! А ты знаешь, что творится там, внизу? Не знаешь! А мне завтра снова надо погрузиться в эту кутерьму! Благодари Бога, что ты так далеко от всего этого! Я же очень рад – воочию убедился, как тебе здесь хорошо.
– Да нехорошо мне, Бернгард, – сказала женщина.
– Что ты, милая, – бодро затараторил Бернгард, – хныкать не надо! Что же тогда говорить нашему брату! Ни минуты передышки, везде сплошные банкротства… Не говорю уже о налогах… Хотя работаем-то мы, в общем, с охоткой…
Женщина ничего не ответила.
– Экий бодрячок! – сказал я Антонио.
– Да еще какой! Я наблюдаю его с позавчерашнего дня. Любая попытка его жены что-то сказать разбивается о его неизменное: «Да здесь же тебе просто чудесно!» Он, знаете ли, ничего не хочет замечать – ни ее страха, ни ее болезни, ни ее одиночества. Видимо, давным-давно живет в Берлине с каким-то себе подобным пушечным ядром женского пола, а сюда приезжает раз в полгода и, потирая жирные ручки, наносит жене, так сказать, протокольный визит. А сколько жизнелюбия в этом типе, помышляющем только о том, что удобно ему! Лишь бы ни во что не вникать!.. Такое здесь часто можно увидеть.
– Эта женщина здесь давно?
– Да уже около двух лет.
Через холл с хохотом прошла стайка молодежи. Антонио засмеялся:
– Они с почты. Послали телеграмму Роту.
– А кто такой Рот?
– Человек, которому вскоре предстоит уехать отсюда. В телеграмме они ему сообщают, что ввиду эпидемии гриппа в его родных краях отправляться туда не следует, а надо, мол, побыть еще какое-то время здесь. Такие шутки тут в ходу. Ведь им-то самим придется остаться, понимаете? Наверняка придется.
Я смотрел в окно на серый бархат померкших гор. Все это неправда, подумал я, не похоже на действительность, так не может быть. Санаторий не более чем сцена, на которой люди слегка играют в смерть. Когда в самом деле умирают, это, должно быть, страшно серьезно. Мне захотелось догнать этих молодых людей, похлопать их по плечу и сказать: «Ведь здесь только салонная, мнимая смерть, не так ли? Вы просто веселые актеры-любители, и вам нравится играть в умирание! Потом вы все воскреснете, встанете и будете раскланиваться, разве нет? Кто же умирает из-за чуть повышенной температуры или хриплого дыхания? Смерть не бывает без стрельбы, без ран. Уж это-то я точно знаю…»
– Вы тоже больны? – спросил я Антонио.
– Естественно, – с улыбкой ответил он.
– Какой же тут замечательный кофе! – шумело по соседству пушечное ядро. – Попробуй найди такой в Берлине. Ты живешь в стране с молочными реками и кисельными берегами.
Кестер возвратился с метеостанции.
– Я должен ехать, Робби, – сказал он. – Барометр упал, ночью, вероятно, будут снежные заносы, и завтра мне уже не пробиться. Сегодня вечером у меня последняя надежда выбраться отсюда.
– Хорошо. Мы успеем поужинать вместе?
– Да. Только пойду и уложусь.
– Я с тобой, – сказал я.
Мы собрали вещи Кестера и отнесли их в гараж. Потом вернулись за Пат.
– Если что случится, Робби, сразу звони мне, – сказал Отто.
Я кивнул.
– Деньги ты на днях получишь. Какое-то время сможешь продержаться. Делай все, что необходимо.
– Да, Отто, – сказал я и после паузы добавил: – Дома у нас осталось несколько ампул с морфием. Ты сможешь прислать их мне?
Он удивленно посмотрел на меня:
– А зачем они тебе?
– Не знаю, как у нее пойдут дела. Может, морфий и не понадобится. Несмотря ни на что, я все-таки не теряю надежды. Но стоит мне остаться одному, и надежда улетучивается. Я не хочу, чтобы она страдала, Отто, чтобы превратилась в сплошной сгусток боли. Возможно, они и сами будут давать ей морфий, но, если я смогу ей помочь, мне будет спокойнее.
– Значит, морфий тебе нужен только для этого? – спросил Кестер.
– Только для этого, Отто. Поверь мне. Иначе я бы тебе ничего не сказал.
Он кивнул.
– Нас уже только двое, – медленно проговорил он.
– Да, только двое.
– Ладно, Робби.
Мы вышли в холл, и вскоре я привел туда Пат. Потом быстро поужинали – небо все больше затягивалось облаками. Кестер выкатил «Карла» из гаража и остановился у подъезда.
– Ну, Робби, всего тебе хорошего, – сказал он.
– И тебе, Отто.
– До свидания, Пат. – Он протянул ей руку, глядя в ее глаза. – Весной приеду за вами.
– Прощайте, Кестер. – Пат задержала его руку в своей. – Я так рада, что еще раз увиделась с вами. Привет от меня Готтфриду Ленцу.
– Передам, – сказал Кестер.
Она все не отпускала его руку. Ее губы дрожали. Вдруг она подошла к нему вплотную и поцеловала.
– Прощайте, – пробормотала она сдавленным голосом.
Лицо Кестера словно озарилось ярко-красным пламенем. Он хотел еще что-то сказать, но отвернулся, сел в машину, рванул с места и не оборачиваясь понесся вниз по спиральной дороге. Мы глядели ему вслед. Машина прогрохотала по главной улице деревни и пошла крутыми виражами вверх. Бледный свет фар скользил по серому снегу… Одинокий светлячок. На вершине подъема Кестер остановился, встал перед радиатором и помахал нам рукой. Его темный силуэт выделялся на фоне света фар. Потом он исчез, и мы еще долго слышали замирающее гудение мотора.
Пат стояла, подавшись вперед, и вслушивалась, покуда что-то еще было слышно. Потом повернулась ко мне.
– Значит, отплыл последний корабль, Робби.
– Предпоследний, – возразил я. – Последним буду я. И ты знаешь, какой у меня план? Хочу подыскать себе другую якорную стоянку. Комната во флигеле перестала мне нравиться. Не вижу, почему бы нам с тобой не поселиться рядом. Я попытаюсь получить комнату поблизости от тебя.
