Но помощь все же пришла.
Все то время, когда Кирилл впервые в жизни вел через барьер диалог с генералом, а затем начал танцевать с его женой, Малявка поглубже забилась в угол, как мышь в нору, и не сводила с него настежь распахнутых глаз, и было в этих ее глазах столько неподдельного участия, что можно было подумать: Кирилл танцевал вовсе не с женой генерала, а с нею, с Малявкой, и в конце танца ее ждал чудесный приз. Но когда она увидела, что Кириллу плохо и он начал бросать вокруг отчаянные взгляды, а друзья на них не отзывались, она сразу поняла, что ей надо делать. Вскочив с места и растолкав стоявших впереди себя мужчин, эта отчаянная головушка вдруг чертом подскочила к Сысоеву и, покрепче ухватив его за руку, почти силой вытащила на середину зала, как рыбешку на сковородку, и закружила вокруг себя с таким проворством, с таким неистовством, что люди, никак не ожидавшие от нее такой прыти, теперь невольно перекочевали взглядами с Кирилла на нее и запокачивали головами в знак восхищения, заулыбались, запританцовывали, как бы подзадоривая друг друга, а потом, опомнившись, что пластинка не бесконечна, может кончиться и они тогда останутся ни с чем, сами пустились проделывать то же самое, стараясь превзойти друг друга в виртуозности и лихости.
И тогда-то Кирилл, наконец, с облегчением перевел дух и позволил себе не только послать благодарный взгляд в сторону самоотверженной Малявки, радостно вспыхнувшей под этим его взглядом, но и посмотреть впервые за все это время в глаза той, с кем танцевал.
По виду Светланы Петровны никак нельзя было сказать, что она тоже, как и Кирилл, пережила несколько не совсем приятных мгновений, наоборот, и это его несколько удивило, она показалась ему после этой бешеной скачки под сотнями глаз даже довольной и радостно возбужденной, глаза ее, несмотря на непролазную чащобу ресниц, сверкали ярко и победно, но его удивление возросло уже до предела, когда она, будто никого, кроме их двоих, в этом зале не было, вдруг склонила, правда, не настолько, чтобы это бросилось в глаза другим, ему голову на грудь и чуть слышно, одним движением губ, прошептала:
— Вы что-нибудь поняли, Кирилл?
— Что я должен понять?
— Почему мы танцуем?
— Гм-м…
Светлана Петровна выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Это ведь я сказала мужу, чтобы он заставил вас пригласить меня на танец. Вы не обижаетесь?
— Вот как?
— Вы недовольны?
— И он сразу согласился?
— Попробовал бы не согласиться. Мне так хотелось танцевать. Так вы довольны? Не обижаетесь, что все это выглядело немножко необычно?
— Какое там, я просто на верху блаженства.
Кирилл бессовестно бы соврал, если бы вслед за этой высокопарной, да и произнесенной в общем-то не совсем искренне, а так, чтобы не показаться бестактным, фразой — он все еще был удивлен и раздосадован ее счастливым видом, как если бы она предала его в опасную минуту, — вдруг не почувствовал, что это ведь и впрямь блаженство обнимать за талию эту женщину, ощущать ее упругое тело и управлять им легким нажатием руки, что это ни с чем не сравнимо — касаться щекою ее мягких, как лен, волос, вдыхать их запах, чем-то напоминающий запах каленых семечек, и видеть, как она благодарно вспыхивает под твоим взглядом, что он и в самом деле счастлив, танцуя с нею у всех на виду, да еще, к всеобщей зависти, с благословения самого генерала. И как он, пень стоеросовый, не понял это сразу, как только вышел с нею на танцевальный пятачок и она доверчиво положила ему руку на плечо, как он еще тогда не осознал безмерной смелости ее поступка — заставить мужа-генерала сделать так, чтобы он, рядовой летчик, даже не майор, а всего лишь лейтенант, пригласил ее на танец при всем честном народе? Ведь он, если говорить напрямик, уже тогда почувствовал, что дело это — ее рук, а не кого-нибудь другого. Да только как-то не придал этому значения. Он и фразу сейчас припомнил, которую она произнесла тогда с простодушной откровенностью. Ну, конечно же, это произошло так: он ее пригласил, и она, протянув ему руку, чтобы он помог ей выбраться из-за барьера, проговорила вполголоса: «Мне так захотелось с вами потанцевать». И улыбнулась она тогда тоже как-то не так, в поллица, точно была с ним в каком-то заговоре. Эх, Кирилл, Кирилл, бесчувственное и неблагодарное ты животное, если даже такое ты не сумел оценить по-настоящему и вовремя, а оценил лишь сейчас, под занавес, когда «Дунайские волны» уже заметно пошли на убыль, вот-вот стихнут окончательно, и она опять уйдет туда, за неприступный деревянный барьер, на свой Олимп, где властно восседал ее муж и куда ему, простейшему из смертных, вход был закрыт. И потом он ведь ей еще ничего такого не сказал, не успел сказать, кроме как той дурацкой фразы насчет блаженства, хотя сказать хотелось о многом. Он ведь еще не ответил по-настоящему и на этот ее отчаянный порыв, когда она, не побоявшись мужа, склонила голову ему на грудь и долго так держала ее, точно оцепенев от собственной храбрости. И он собрался было ответить ей тем же, только на мужской манер, и оглядевшись по сторонам, уже до предела напружинил поясницу, но Светлана Петровна в этот миг вдруг откинула назад голову, чтобы, верно, получше его разглядеть, и спросила не без лукавства:
— А кто эта девушка, Кирилл?
Кирилл сделал вид, что не понял.
— Ну, с которой вы так лихо отплясывали?
— Новенькая, с «кобр», кажется, оружейница.
— Вы с нею дружите?
— Что вы, первый раз вижу.
— Свежо предание, да верится с трудом.
— Честное комсомольское!
— Перестаньте, Кирилл. Она вас любит, это заметно. И что-то в ней есть, хотя она еще совсем ребенок.
— Откуда вы взяли? Я честно говорю, только сегодня первый раз ее увидел.
— Однако пела она только для вас. Вы знаете, я даже чуточку вас к ней ревную. Как ее звать?
— Люся, Людмила. И еще — Малявка.
— Вот видите, даже Малявка.
— Это еще ничего не значит.
— Тогда почему вы оправдываетесь? Разве я вас в чем-нибудь обвиняю?
Действительно, он перед нею оправдывался. А зачем, что такое он сделал, что ему надобно оправдываться? И Кирилл, как-то неуклюже улыбнувшись, опять было попытался посолиднее внедрить свою руку у нее на талии, чтобы затем осуществить свое давешнее намерение — пусть она знает, что он оценил ее порыв, что он умеет быть благодарным, как никто другой, но в это время, как назло, вдруг кончилась пластинка, шарканье ног прекратилось, и он, тут же упав духом, проговорил уже совсем не то, что собирался: он всего лишь попросил разрешения пригласить ее на танец еще раз.
— А почему таким трагическим тоном? Вас что-нибудь пугает? — удивленно спросила она его.
— Пугает, — со вздохом признался Кирилл.
— Что же?
— Скорее — кто.
— Ах, вот даже как? Кто же?
— Ваш муж, генерал.
— Муж?
Светлана Петровна отважилась было сделать недоуменное лицо, но это ей не удалось, и тогда, чтобы скрыть замешательство и нежелание продолжать этот не совсем приличный для нее, замужней женщины, разговор, она промолвила с веселой откровенностью:
— Действительно, чтобы пригласить меня на танец, вы, как человек военный, должны будете опять попросить разрешения у генерала обратиться сначала к нему, а потом уж ко мне, а что он вам на этот раз ответит, гадать не берусь. Я не генерал, дорогой Кирилл, я только его жена. Понимаете — жена?
Это был от ворот-поворот, хотя и деликатный, и, верно, за его неуместную откровенность, во всяком случае он это так понял, и сразу отрезвел и, поспешив поблагодарить ее за доставленное удовольствие, памятуя о наказе генерала, почтительно, едва касаясь ее локтя кончиками пальцев, повел ее через весь зал к ненавистному Олимпу.
И люди опять расступились перед ними и смотрели на них с веселой завистью и нездоровым любопытством.
Впрочем, был в зале один человек, взгляд которого зависть не омрачала.
Этим человеком была Малявка.
К ней-то, к этой Малявке, неожиданно и направился Кирилл, когда, передав Светлану Петровну с рук на руки ее мужу-генералу, оказался как бы не у дел и в одиночестве в этом многолюдном зале, словно танец с женой генерала незаслуженно возвысил его перед другими и тем самым отдалил от своей ровни, которая, как и он, имела на погонах один просвет, но на Олимп не лезла. Правда, подойди он к ним, они, за исключением разве насупившегося Сысоева, конечно же, не поскупились бы ни на улыбки, ни на поздравления и даже с удовольствием похлопали бы его по спине, но все это было бы уже не то и не так, если бы он потанцевал с кем-нибудь другим, а не с женой генерала.
А вот Малявка смотрела на него не так, — она смотрела на него преданно и с восхищением, словно он совершил подвиг, и потому-то он и пошел прямо к ней, а не к своим друзьям-однополчанам, наперед зная, что она ничего ему не скажет и ни о чем не спросит, промолчит, только, может, тихо, на мальчишеский манер, улыбнется. Но это уже от смущения, а не от зависти и ехидства, или чтобы там не показаться бестактной. И на танец она его сегодня больше не пригласит. Почему, Кирилл не знал, но что-то подсказывало ему, что не пригласит. И еще он знал, что как только он подойдет к ней, она тихонечко встанет и раньше его, первой, направится к выходу, не оборачиваясь и по-мальчишески сутуля плечи, и он нисколько этому не удивится, словно она уже давно состояла с ним в сговоре, и покорно последует за нею, тоже ни на кого не взглянув.
