— Чего ходишь здесь?
За пазухой были листовки. Улучив момент, Кормильцев сшиб с ног обоих и скрылся. Вечером Михаил рассказал об этой встрече Демидову:
— Салина я знаю. Осенью 1916 года он кузнеца Евстигнея Егорова за выступление против обсчета рабочих в кутузку отправил.
Но Демидов сурово отчитал юношу:
— Действовать надо осторожно, обдумывать каждый свой шаг при выполнении задания.
Вот уже третий день ремонтировал Михаил сарай во дворе комендатуры. Наступали сумерки. А за пазухой у Михаила — последняя листовка. Миша пролез в щель сарая, очутился возле забора, быстро приклеил листовку. Незаметно вернулся и продолжал отесывать балку. Из раскрытых окон кабинета коменданта доносились голоса. Комендант что-то сказал. Судя по сиплому басу, ему ответил Бычков, помощник коменданта.
— Спокойно, говоришь? — вдруг закричал комендант. — А это что? Покажи-ка ему, Рогожин, эту бумагу! Совсем ведь еще свежая, клей даже не просох.
На крыльцо вышли Бычков и Рогожин. Помощник коменданта позвал Кормильцева:
— Иди-ка сюда, парень. Не видел, кто проходил здесь только что?
— Он, — мотнул головой на Рогожина Михаил.
— Знаю, — поморщился Бычков, — а еще кто?
— Не знаю, не видел, — пожал плечами Михаил.
— Ну и дурак, — отвернулся помощник коменданта.
Оба белогвардейца ушли. Миша собрал инструмент в ящичек и занес, как это он делал и раньше, в сарай. Отряхнув с пиджака и брюк маленькие щепочки, вышел со двора комендатуры. Бычков и Рогожин были уже далеко, и Кормильцев, не оглядываясь, скрылся в проулке.
5
Фельдфебель Долгодворов резко распахнул дверь, прошел, пьяно покачиваясь, к столу.
— Вот что, Екимов, — сурово глянул он на Василия Яковлевича, — явишься к двум часам дня к его благородию господину Норенбергу.
— Зачем?
— Они мне не докладывают.
Сам посмотрел кругом, увидел жену Екимова — Прасковью — и подумал, что у нее, наверное, припасена бутылочка горькой настойки.
— Вот что, — сдвинул брови Долгодворов, — вы как насчет самогонки, а?
— Не занимаемся, — коротко ответила Прасковья.
Долгодворов хмыкнул, побарабанил пальцами по столу.
— Ну, ну, — повернулся к Екимову, — понял меня? Ровно к двум. Опоздаешь — пороть буду, ясно?
Не дождавшись ответа, Долгодворов вышел из землянки.
Жена бросилась к Василию Яковлевичу.
— Зачем это, Васенька? — тревожно спросила она. — Неужто пронюхали?
— Не должны, — помолчав, сказал он. — Не стал бы Норенберг посылать за мной Долгодворова, сам бы нагрянул.
Екимов терялся в догадках: зачем потребовалось Норенбергу вызывать его? Неужели схватили ребят на станции Потанино, где они должны были поджечь ночью три вагона с углем? Сумела ли Настя Собакина с Леной Овечкиной вчера вечером доставить в солдатские казармы листовки?
Не торопясь, шел он от поселка через жиденькую березовую рощицу. Времени впереди много. Надо сообщить своим, что вызвал Норенберг. Начал моросить мелкий дождь. В кустах послышался приглушенный голос совы.
«Странно, почему это она днем кричит?» — глянул туда Екимов и рассмеялся: возле дерева стоял Максим Филиппович Семенов.
— Долгонько ты идешь к Норенбергу, — сказал он, подходя. — Я изрядно успел промокнуть.
— Откуда ты знаешь, что он меня вызвал?
— Начальник милиции урядник Топилин сказал об этом телефонистке Анне Царевой. Говорит, Норенберг решил, что ты имеешь какое-то отношение к операции по уничтожению угля на станции Потанино.
Екимов задумался.
— Слушай-ка, Максим Филиппович, почему Топилин рассказывал все это телефонистке? Не кроется ли здесь подвох?
— Я раздумывал об этом. Говорил кое с кем из старичков, что знали семью Топилиных. Упорно стоят на том, что два его брата служат в Красной Армии. Но старший брат — в уездной жандармерии. Он и помог уряднику получить должность начальника милиции.
Максим скрылся в кустах. Екимов пошел дальше. Теперь он знал, зачем его вызывает Норенберг. Но волновал один вопрос: какую связь нашел Норенберг между потанинской операцией и им? Что натолкнуло поручика вызвать в контрразведку именно его, Екимова?
Войдя в кабинет Норенберга, Василий Яковлевич невольно вздрогнул — на диване, рассматривая журнал, сидел урядник Топилин.
— А-а, Екимов, — весело кивнул Норенберг, — проходите, садитесь, не стесняйтесь.
Екимов молча сел.
— Ровно в два явились, похвальная точность.
— С детства приучен матерью к точности и строгому выполнению приказов старших, — серьезно произнес Екимов.
— Заметно, заметно. Вы, кажется, служили на флоте?
— Так точно.
— И я в свое время служил в Кронштадте.
— О! Кронштадтские моряки — гордость Балтийского флота.
— Ну, не так громко, — откинулся в кресле Норенберг. — Матрос матросу рознь. Одни верой и правдой служат Отечеству, другие выдумывают разную блажь, вроде большевистских лозунгов. Что ж, коллега, давайте беседовать по душам, как моряк с моряком. Только откровенно. Я навел о вас справки, узнал, что приехали вы на копи по ранению. Думаю, что такой человек нам очень будет полезен. На всех копях происходят массовые диверсионные акты, распространяются большевистские листовки. Не сможете ли сказать, кто этим занимается?
Екимов оглянулся на Топилина, который по-прежнему углубился в журнал.
— Можете при нем, — перехватил взгляд Норенберг. — Это мой доверенный человек.
— Но мне говорить, собственно, нечего, — пожал плечами Екимов. — Я политикой не занимаюсь, с моим здоровьем, дай бог, норму выполнить в шахте. Я хочу пожить спокойно.
— Все мы хотим, — нахмурился Норенберг. — Но нам не дают спокойно жить! Я уверен, что вы знаете, кто руководит большевиками здесь, на копях! И вы мне все это расскажете, иначе…
Урядник Топилин достал серебряный портсигар с затейливой гравюрой и предложил:
— Закуривайте, господа! Хорошая папироса быстро задает верное направление мысли.
Норенберг оглянулся на Топилина, потом перевел взгляд на Екимова и усмехнулся:
— Вовремя, урядник. Каюсь, нервы подводят.
В кабинет вбежал Долгодворов, весь мокрый, в грязных сапогах, со сбитой на висок фуражкой. Он протянул Норенбергу измятую мокрую бумажку.
— Совсем свежая, ваше благородие, — переводя дыхание, заговорил он. — И число стоит сегодняшнее — 22 сентября.
— Опять листовка?
Норенберг торопливо читал. Василий Яковлевич внутренне усмехнулся. Значит, вернулся из Челябинска Егор Полещук, роздал в подпольные десятки свежие листовки городского комитета партии, и ребята начали действовать.
С силой стукнул по столу поручик.
— Какого черта ваши люди смотрят? — заорал он на Топилина. — Чем они занимаются? Пьянствуют и за бабьи юбки держатся?
Екимов не удержал улыбки.
— Им больше нечем заниматься.
Это было его ошибкой. Норенберг подскочил к Екимову, с размаху ударил его в подбородок.
— Молчать! В подвал его до выяснения!
Вбежавшие солдаты подхватили Екимова, поволокли из кабинета. Успокоившись, Норенберг сказал Топилину:
— Вот о чем пишут большевики: «Товарищи шахтеры и казаки. Кому дорога Советская власть, вступайте в партизанские отряды. Боритесь против белогвардейского насилия…» Представляете, какая опасность таится в таких вот бумажках?
Топилин видел, что Норенберг словно оправдывается перед ним за свою грубость.
— По-моему, надо все же изменить нам тактику, — ответил Топилин. — Одним битьем ничего не добьемся. Вот и с этим… как его… Екимовым надо было ровнее держаться. Насколько мне известно, этот матрос почти безграмотен. Он же болен эпилепсией. Фельдшер рассказывал, что не раз подбирали его на улице. Красные забрали было его в армию, но быстро избавились. Такие и большевикам не годятся.
— Намните ему бока и выкиньте! — махнул рукой Норенберг. — Все-таки изредка послеживайте за ним, больно складно он болтает. Попадет с поличным — расстреляю без суда.
Топилин вышел из кабинета и прошел в подвал. Открыв камеру, где сидел Екимов, сказал:
— Можешь шагать домой, ты свободен.
Василий Яковлевич настороженно смотрел на урядника.
«Странно все это, — мелькнуло в голове. — Не хотят ли установить за мной слежку?»
— Разрешите в Тугайкульский кабак зайти?
— Я же сказал, иди на все четыре, — засмеялся Топилин.
— Но казаки могут задержать меня.
Топилин молча достал из кармана бланк пропуска, заполнил его и протянул Екимову.
— Возьми. В кабаке будь осторожен. И вот еще четыре пропуска. Заполните сами.
— До свидания, — тихо сказал Василий Яковлевич, начиная верить, что урядник ведет с ним честную игру. — Мы еще встретимся.
— До свидания, товарищ Екимов!
И было непривычно слышать это слово «товарищ» из уст урядника Топилина.
