Спустя какое-то время сидевший рядом со мной мужчина сказал:
— Что, парень, не повезло тебе. Ты сам кто?
— Артем…
— Русский, а с грузинами песни поешь! — удивился все тот же голос. — Значит, ты с ними против нас воюешь.
— Нет, я попал в деревню случайно. Шел в Армению к другу. Что вам от меня нужно? Я даже не знаю, кто вы такие! Откуда мне знать, кто с кем воюет?
— Э-э, не прикидывайся дурачком. Скажи еще, что в гости приехал к любимой бабушке. Ну, рассказывай, откуда ты?
— Я вам правду говорю: направляюсь в Армению к другу, а из-за войны приходится добираться на перекладных. Заблудился и долго не мог найти прямой дороги, а в деревню попал совершенно случайно. Могу вам адрес назвать, проверьте. Друга Борисом зовут. Борис Голубев.
Сидевший на телеге стал совещаться с двумя пешими сопровождавшими. Они говорили что-то на своем языке. Я так и не понял, то ли это были грузины, то ли абхазы, то ли осетины. Кто их там разберет?.. Одним словом, — горцы.
Часа два, наверное, мы тряслись в телеге по утренней прохладе. По дороге нас догнала еще одна подвода. Наконец, судя по крикам запоздалых петухов, мы въехали в селение. Повозка остановилась, и меня куда-то повели. Скрипнула дверь. Втолкнув внутрь какого-то помещения, мне сняли с головы повязку. Я исподтишка осмотрелся. Это был, скорее всего, сарай или просторный амбар, освещаемый лишь проникающими через щели лучами солнца.
Но разглядеть мне его не дали, открыли люк в земле и толкнули вперед:
— Лезь в яму!
Послушно спустился по ведущей в подземелье лестнице. Люк надо мной закрылся. В подвале было еще несколько узников. Кто-то из них вскоре чиркнул спичкой, зажег лучину и осветил мое лицо. Я увидел унылые лица троих кавказцев и совсем лысого старика, который своим гордым видом сразу вызывал уважение. Один из молодых спросил, как меня зовут, потом назвался Хфитисом и представил других. Старик, помедлив, назвался сам.
— Зови меня Георгием, — сказал он с тяжелой отдышкой.
Мне почему-то сразу захотелось называть его на церковный лад, отцом Георгием. Он все время кашлял и просил пить. Видимо, у него был жар. Оглядевшись, я увидел жбан с какой-то жидкостью и плоскую чашку подле него.
— Это что, вода? — спросил я.
— Да, — вяло ответил Хфитис.
Я налил в чашку воды и, нерешительно нащупав в кармане носовой платок, вынул его. Рассматривая нарядные узоры по углам, вспомнил Таисию. Потом, вздохнув, смочил платок в воде и приложил к голове старика.
Мой вздох не остался незамеченным. Старик посмотрел на меня с благодарностью и спросил слабым голосом, указывая на платок:
— Тебе дорога эта вещица?
— Да, отец.
Потом наступило долгое тягостное молчание. Я осмысливал, что со мной произошло, состояние было подавленное. Вскоре один из парней начал приставать ко мне с дурацкими вопросами, на которые я не мог дать ответа. Он очень боялся, что его убьют или продадут в рабство. В принципе такая перспектива ждала и меня…
В отличие от этого парня больной старик держался достойно. Потом нытика и еще одного парня забрали. Нас осталось трое.
— Не бойся, — говорил мне отец Георгий. — Скоро меня выручат, и тогда, если все будет в порядке, я тебе тоже помогу.
Не очень верилось немощному старику, который слабел день ото дня. Время тянулось страшно медленно, и в любую минуту нас могли вывести и расстрелять где-нибудь в овраге…
От баланды, которую нам раз в сутки спускали на веревке в ведре, меня поначалу тошнило. Потом как-то привык. В придачу к баланде каждому бросали маленький, черствый кусок хлеба. Свой я отдавал совсем ослабевшему старику.
Через несколько дней увели Хфитиса.
— Ну вот, — сказал старик, еле шевеля губами, — скоро придут за мной.
— Да нет, отец Георгий, вас не убьют, — успокаивал я его.
— А кто тебе сказал, что меня убьют? Нет, меня выкупят. Им меня убивать нельзя, невыгодно.
Я не стал допытываться, понимая, что старику трудно говорить, хотя мне было интересно узнать, кто он такой и как попал в плен.
К концу второй, а может, уже и третьей недели, я сильно ослаб. От баланды сил не прибавлялось, ел ее скорее машинально. Сон был беспокойный, в кромешной тьме при почти полном бездействии трудно было понять, спишь ты или уже находишься в ином мире. Иногда во тьму проникал рассеянный свет, и я видел каких-то людей. Что это было: видения, галлюцинации или сны — разобрать трудно. Только прерывистое дыхание старика меня немного успокаивало: он был моей последней надеждой. Однажды Георгий совсем затих, и я, преодолев оцепенение, стал прислушиваться. Проходили мгновения, а мне казалось, что прошло уже очень много времени. Столбенея от страха, подполз к старику, нащупал его тело, приложился ухом к груди. Внезапно он начал колотиться от слабого смеха. Потом старика пробил кашель. Я поднес чашку к его губам, придерживая голову. После этого он, слабо откинувшись на скомканную телогрейку, спросил:
— Ну что, сынок, испугался? Думал, умер? Я у тебя еще на свадьбе погуляю, — затем слабой рукой нащупал мою голову и погладил по волосам.
Больше всего убивала неопределенность. Мне никто ничего не предлагал и не говорил со мной. За это время могли бы предложить мне освобождение за выкуп — не знаю, что еще может быть в такой ситуации. Возможно, они хотели меня на кого-то обменять и просто ждали подходящего случая. Но когда этот случай произойдет?! Через год, два, а может быть, никогда…
Наконец пришли и за стариком. Двое надзирателей спустились в подземелье и, обращаясь с отцом Георгием бережно, как с сокровищем, стали аккуратно поднимать его наверх. Старик властно остановил их.
— Артем, подойди ко мне, — позвал он.
Я повиновался.
— Вот, видишь, сынок, я же говорил, что меня выручат. Держись, я тебе помогу. Ты хороший человек, хотя я о тебе почти ничего не знаю. Но ты отдавал мне свой хлеб, и я этого не забуду. А платок береги. Потом постираешь, он будет, как новый, — отец Георгий улыбнулся и скомандовал на местном наречии: — Поднимайте!
Я почти плакал. Мне было жалко расставаться с человеком, к которому успел привязаться. Трудно было оставаться совсем одному без всякой поддержки.
Прошло, наверное, не меньше недели, и я дошел до полного отчаяния. Георгий про меня, должно быть, забыл или умер в дороге. А Настя? Таисия? Малхаз? Похоже, с ними тоже что-то случилось…
Помощи ждать было совершенно не от кого, а бежать невозможно — тяжелый железный люк всегда был закрыт сверху на засов. «Ну что же мне так не везет? — думал я. — Зачем согласился помогать этому Малхазу? Что им всем от меня нужно? Лучше бы сразу убили».
И вдруг произошло невероятное: за мной пришли, снова завязали глаза и повезли на телеге. Через пару часов в каком-то ущелье передали людям Георгия, которые тут же сняли с моих глаз повязку. Они объяснили, что Георгий заплатил за меня выкуп. От них же я узнал, что этот чахлый, но гордый старик не последний в горах человек.
Когда мы приехали в его хорошо охраняемый роскошный дом, он принял меня на пороге, как сына, со слезами на глазах. Мы обнялись. Старик уже достаточно окреп, и в его объятиях чувствовалась сила.
— Артем, дорогой! — радовался он, взмахивая руками, и, позвав полную женщину в цветастом платье, сказал: — Зарема, это Артем! Это он за мной, как за отцом, ухаживал!
— Проходите, проходите в дом, гость дорогой! — засуетилась женщина.
Зная обо мне только, что я путешественник, Георгий предложил пожить у него, сколько пожелаю. Ни в первый день, ни в последующие, я ни в чем не знал отказа: кушанья всегда были самые изысканные, любое мое желание удовлетворялось, условия для отдыха предоставлялись самые комфортные. Например, отведенная мне для проживания комната утопала в коврах, кровать была с огромной периной, лежа на которой, я не чувствовал своего тела.
После ужина мы с отцом Георгием переходили из просторной гостиной в каминный зал и, сидя в кожаных креслах у уютно потрескивающего огня, вели долгие разговоры. От него я узнал, что мы были в плену у банды, специализирующейся на похищении и торговле людьми. Причем похищали бандиты всех без разбора: стариков, женщин и мужчин разных национальностей. Потом людей освобождали за выкуп, либо продавали в рабство. Я старался не задавать Георгию лишних вопросов, а сам он о себе почти ничего не говорил. Даже когда в первый день, рассматривая на стене фотографию молодцеватого усатого артиллериста в военной форме, я спросил: «Отец Георгий, а в Великую Отечественную вы воевали?», — он ответил сухо: «Да. Но вспоминать об этом не люблю, — и добавил: — Это один из моих пятерых братьев. Они все погибли на войне». Долго я не решался говорить о себе настоящую правду, но однажды все рассказал откровенно — что дезертир, что пробираюсь к другу в Армению.
Думал, Георгий, воевавший с фашистами за нашу страну, меня осудит, но он только загадочно сказал:
