Славка как в воду канул. Узнал о нем Балашов случайно. В палате лежало восемь человек. Двое выписались. Принесли новых. У одного из них была раздроблена плечевая кость. Руку замуровали в гипс, закрепили подпоркой, упирающейся в поясницу. Такой вид «упаковки» раненые называли в шутку «самолетом». Солдат с «самолетом» оказался словоохотливым. У него был неиссякаемый запас всяких фронтовых былей и небылиц. Даже бывалые фронтовики слушали его с интересом.
Как-то вечером Люся, поставив раненым градусники, присела возле Балашова, поправила ему подушку. Он попросил напиться. Солдат с «самолетом» рассказывал очередную историю. Балашов следил, как Люся взяла графин, вытащила пробку, налила воды в стакан. Вдруг она вздрогнула, прислушалась к тому, что говорил солдат. Володю поразила перемена в ее лице. Оно напряглось, побледнело. Володя тоже насторожился.
— Славяне не растерялись, — рассказывал солдат. — Скрутили генерала по рукам и ногам, а за компанию и оберста. И ходу! Фашисты опомнились. В погоню! Лейтенанта сразу намертво. В сердце. Отчаянный был лейтенант.
Люся выпустила из рук стакан. Ударившись о пол, он раскололся на куски. Девушка шагнула к раненому с «самолетом». Воцарилась тишина. Люся намеревалась что-то спросить у солдата, но, закрыв лицо, выскочила из палаты.
Балашов встревоженно спросил:
— О ком ты рассказывал?
— Про разведчиков, елки зеленые. Тот лейтенант Миронов, наверное, ей как-нибудь приходится.
— Миронов? — выдохнул Балашов.
— Вот именно. Эх, елки зеленые! Балашов сразу замерз. Уж очень ощутимо заныла рана на спине.
— Слушай, друг, — спросил он. — Точно знаешь, что лейтенанта насмерть?
— Сам не видел. Что не видел, то не видел.
Хлопцы передавали. В нашей дивизии Миронова кто не знает? Все знают.
Люся появилась в палате с опухшими глазами, молча проверила градусники, собрала осколки от стакана и, не проронив ни слова, с плотно сжатыми губами, удалилась. Восемь пар глаз настороженно следили за каждым ее движением.
«Не может быть! — сам себе возражал Балашов. — Не может быть! А Люся-то любит его. Любит!»
Недели через две Люся впервые после той истории улыбнулась Балашову. Он понял: она чем-то обрадована.
— Письмо, — сказала девушка. — От Славы. Сегодня получила.
— Живой?! — воскликнул Балашов.
Она утвердительно кивнула головой, она не могла говорить. Губы ее дрогнули. В глазах блеснули слезы. Старалась улыбнуться.
— Поплачь, — тихо, чтоб не слышали другие, посоветовал Балашов. — Легче будет.
Через некоторое время о подвиге лейтенанта Миронова скупо сообщили газеты. Разведчики смелым налетом овладели штабной землянкой, захватили двух высокопоставленных гитлеровских офицеров.
— Ай да Славка! — радовался Балашов. — Молодец!
В госпитале Балашов пролежал до февраля сорок четвертого года. Комиссия предоставила ему шестимесячный отпуск, но старшина отказался от него. Домой не поехал, попросился в полк. Просьбу его удовлетворили.
К весне Балашов перевелся в одну из резервных частей, которая квартировала в районном городке недалеко от фронта. Его назначили старшиной стрелковой роты. Бойцам нравилось, что новый старшина, в отличие от многих себе подобных, по мелочам не придирался, всегда был справедлив и любил порядок. Никто не догадывался о его боевом прошлом. А то, что у старшины не было орденов и медалей, мало кого смущало. Что ж тут такого? Просто не приходилось быть в настоящих переплетах, не выпадало случая показать себя. Беда невелика: попадет полк на фронт — вот и покажет себя старшина.
Но однажды случилось такое, что взбудоражило всю роту. Балашова срочно вызвали к командиру полка, подполковнику Морозову. Старшина, идя в штаб, терялся в догадках. Морозов не знал его лично, да и Балашов видел командира полка раза два, не больше. Дежурный по штабу провел старшину в комнату, в которой находился подполковник. Очутившись там, Балашов растерялся. Кроме Морозова, были в комнате еще двое — генерал-майор и полный высокий военный без знаков отличия. Генерал сидел вполоборота. Балашов четко щелкнул каблуками, вскинул руку к козырьку, собираясь обратиться к генералу за разрешением доложить подполковнику о прибытии.
— Товарищ генерал-майор, — начал было он… и осекся. Генерал поднялся и, радостно улыбаясь, шагнул к старшине. Генерал был маленького роста, черноволосый, с хрящеватым острым носом. У Балашова захватило дух. Карев! И как-то само собой вырвалось:
— Товарищ командир отряда! Иван Максимыч!
— Здравствуй, дорогой мой! — растроганно проговорил Карев. — Рад видеть тебя здоровым! — И они обнялись. Потом генерал обошел вокруг улыбающегося Балашова, как вокруг горы.
— Орел! — удовлетворенно заключил Карев. — Орел! Все такой же! Усы сбрил. И лучше! Это и есть, товарищ член Военного Совета, сам Балашов.
Член Военного Совета подошел к Балашову и пожал ему руку.
— Вижу, что орел.
Но вот лицо его посерьезнело, руки вытянулись по швам. Подобрался и Балашов, молодецки выправил грудь.
— От имени командования фронтом, — торжественно начал член Военного Совета, — поздравляю вас, товарищ Балашов, с высокой правительственной наградой — с присвоением вам звания Героя Советского Союза.
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Балашов, обрадованный и растерянный от такой захватывающей вести.
Член Военного Совета сам приколол к гимнастерке старшины Золотую Звезду и орден Ленина, по-отцовски обнял его.
Карев поцеловал Балашова по-русски троекратно и дрогнувшим голосом произнес:
— Поздравляю! Рад за тебя!
Поздравил с наградой и подполковник.
Когда Балашова отпустили, Карев повернулся к Морозову:
— Балашов командовал у меня ротой. Да! Ротой! И блестяще! А у вас?
— Старшина роты.
— Это дело поправимое, — вмешался член Военного Совета. — Звание мы ему присвоим, какое заслуживает. И заберем, товарищ подполковник, у вас Балашова.
— Зачем же? — возразил Морозов. — Должность мы ему найдем. Во втором батальоне нет командира роты.
— Как, генерал, оставим? — обратился к Кареву член Военного Совета.
— Попробуем, — отозвался Карев. — Забрать никогда не поздно.
А Балашов, выйдя на улицу, глубоко вздохнул и улыбнулся.
Сверкало теплое майское утро. Цвели яблони. С поля тянул пряный легкий ветерок. А небо голубело призывно и весело.
Хорошо!
Старшего лейтенанта Балашова демобилизовали по состоянию здоровья в первый же послевоенный месяц. Поврежденное легкое давало о себе знать болью, сухим кашлем.
— Подлечиться надо, молодой человек, — напутствовал его врач. — Непременно подлечиться. Покой нужен. И свежий воздух. Уралец? Чудесно, поезжай на Урал. Охотник? Еще и рыбак? Превосходно. Побольше в лесу, на озере. Это незаменимо.
В родной город Балашов возвращался без особой радости. Хотелось взглянуть на милые сердцу края, и грусть одолевала при мысли, что никого из родных там не найдет. Галя обещала приехать в середине лета. Василий пока о демобилизации ничего не писал. Славку жди только в отпуск и то неизвестно когда. Незадолго до окончания войны Балашов получил от Миронова письмо. Славка сообщал, что остается в армии, будет кадровым офицером. А мать…
Нет, невеселым было возвращение Владимира Балашова в отчий край. Не знал, где остановится: в своем доме или у брата? К свояченице не очень лежала душа, неприветливая она, постоянно отчуждалась от Васильевых родственников. Мать не любила свою невестку. Не ругались, но и не сближались. Неприятна она была и Владимиру. А свой дом, наверно, пуст. Может, кто и живет, да чужие.
После шумных и людных западных дорог, железнодорожных станций, заполненных эшелонами возвращающихся в Россию победителей, родной городок показался Балашову тихим и невзрачным. Хотя и до войны город был таким, да глаза у солдата стали другие: повидали разное и теперь сравнивали. Но кинул Балашов взор на вздымающиеся горы, вспомнил голубую прелесть озер — и забилось, затревожилось сердце, хлынуло что-то грустное и бодрое.
— Вот я и приехал! — прошептал Владимир, не обращая внимания на приветливые взгляды редких прохожих. Понимали земляки; солдат вернулся с фронта, на груди у этого солдата поблескивает Золотая Звезда. Нет, не простой это старший лейтенант — Герой! И прохожие особенно приветливо смотрели на плечистого солдата с чемоданчиком и с перекинутой шинелью через руку.
А вот и приземистый двухоконный домик, в стенах которого в далекий голодный год появился на свет Владимир Балашов. Палисадник, построенный Володей еще до армии, почернел от дождей, покосился. Буйно разрослась сирень, почти совсем закрыла окна.
