— Так точно, господин комендант! Заключенные получили от меня необходимые инструкции.
— Великолепно! — с той же двусмысленной интонацией ответил Рейнебот. — Кто же у них главный?
— Я! — выступил вперед Кён.
— Ага! — Рейнебот засунул большой палец за борт элегантной шинели и забарабанил по ней остальными пальцами.
— Конечно, Кён! Что бы ни случилось, без него никогда не обходится.
Кремер, выгораживая Кёна, пояснил:
— Он старший санитар лазарета.
— Ага! — снова повторил Рейнебот. — Вот, значит, как обстоит дело! — и кивком дал понять Кремеру, что тот ему больше не нужен.
Команда зашагала назад.
Двое сидевшие в углу вещевого склада не знали, что у них был тайный слушатель в лице Цвейлинга.
Он пришел в камеру совершенно неожиданно. Пиппиг, стоявший в проходе между мешками с одеждой и внимательно следивший за тем, что происходило в углу, его не заметил. Но Цвейлинг, взглянув на Пиппига, сразу понял, что в глубине склада творится что-то необычное. Он тихонько подкрался сзади к ничего не подозревавшему Пиппингу и своим тягучим голосом спросил:
— На что это вы пялите глаза?
Пиппиг мгновенно повернулся и в страхе уставился на открытый рот Цвейлинга. Шарфюрер криво усмехнулся и злобно сказал:
— Теперь — ни звука!
— Господин гауптшар…
— Молчать! — грозно зашипел тот на Пиппига, на цыпочках приблизился к штабелям из мешков и стал прислушиваться.
Гефель и Кропинский вышли из глубины склада, заставили проход мешками и уже направились к выходу, как вдруг очутились лицом к лицу с начальником камеры. У Гефеля застыла кровь в жилах, сердце заледенело. Но он мгновенно овладел собой. Равнодушно указав на несколько штабелей, он внешне спокойно обратился к Кропинскому:
— А потом положишь мешки с вещами сюда.
Цвейлинг тоже принял равнодушный вид.
— Разбираете вещи?
— Так точно, гауптшарфюрер, — чтобы не завелась моль.
Кропинский, хорошо владея собой, загородил проход еще одним штабелем.
Цвейлинг быстро подошел к Кропинскому, пнул его коленом пониже спины и отодвинул мешки в сторону.
В передней части вещевой камеры стоял Пиппиг и, дрожа от страха, следил за Цвейлингом, который исчез в глубине склада. Понимая всю опасность положения, Гефель и Кропинский обменивались взглядами.
Когда Цвейлинг вдруг вырос из-за мешков, малыш, спасаясь от эсэсовца, забился в угол и сжался в комок. Тут подошел Гефель. Цвейлинг растянул рот в глупой ухмылке, отчего кожа складками легка вокруг подбородка, образовав что-то вроде венца.
— Так! Ясно! Здесь завелась моль, — хитро сказал он.
Коварное дружелюбие его тона насторожило Гефеля, и он решил пойти прямо навстречу опасности. Только мужество и полнейшая откровенность могли как-то спасти положение.
— Гауптшарфюрер… — начал Гефель.
— Ну что?
— Мне хотелось бы вам объяснить…
— Ну, понятно. Как же иначе? — Цвейлинг носком сапога указал на ребенка. — Захватите-ка эту моль с собой.
Кропинский побрел за Гефелем и Цвейлингом и тоже вошел в кабинет начальника. Гефель опустил ребенка на пол, и малыш робко заполз в угол. Цвейлинг пренебрежительно махнул рукой в сторону Кропинского, и тому пришлось удалиться.
Не успел Цвейлинг сесть за письменный стол, как у ворот завыла сирена. Она ревела, как голодный хищник. Цвейлинг выглянул в окно, и Гефель воспользовался благоприятной возможностью, чтобы заговорить на постороннюю тему.
— Воздушная тревога, гауптшарфюрер! Не сойдете ли в подвал?
Цвейлинг осклабился, по-видимому силясь улыбнуться. И только когда сирена стихла, испустив гортанный звук, он ответил:
— Не-ет! На этот раз я останусь наверху, с вами.
Он закурил сигарету и стал дымить, глядя перед собой. После каждой затяжки челюсть его отвисала. Казалось, он что-то обдумывал.
Гефель, готовый ко всему, недоверчиво следил за странным поведением Цвейлинга. Наконец Цвейлинг поднял глаза на Гефеля. И опять Гефелю показалось, будто он что-то взвешивает.
— Вчера они уже были за Эрфуртом, — неожиданно проговорил он.
Гефель молчал. «Что ему от меня нужно?» Цвейлинг высунул язык, коснулся его кончиком отвислой нижней губы и долго смотрел на заключенного, который с самым безучастным видом стоял перед ним. Наконец он сказал:
— Собственно говоря, я всегда хорошо с вами обращался… — И, сощурив глаза, через щелки стал наблюдать за Гефелем, ожидая ответа. Но Гефель упорно молчал, еще не понимая, к чему тот клонит.
Цвейлинг встал и прошел, волоча ноги, в угол, куда забился ребенок. Бессмысленным взглядом уставился фашист на маленькое живое существо, потом осторожно потрогал его кончиком сапога. Малютка отполз, насколько мог, дальше. В Гефеле каждый нерв был напряжен.
В переднем помещении у длинного стола стояли Кропинский и Пиппиг. Они усердно занимались подготовкой вещей для эшелона и в то же время все посматривали на застекленную перегородку. Они ожидали ужасной сцены и дивились, что в комнате Цвейлинга так тихо. Вот они увидели, как Цвейлинг подошел к Гефелю И сказал ему, по-видимому, что-то приветливое. Что же там происходит?
На лице Цвейлинга застыла широкая улыбка.
— Стоит мне захотеть, — сказал он, — стоит мне захотеть, и вы сегодня же очутитесь в карцере…
Он весело поморгал, в то же время пристально следя за Гефелем.
Кропинский и Пиппиг увидели, как Цвейлинг, оскалив зубы, провел себе указательным пальцем поперек гортани.
— Смотри! Кажется, дело дрянь, — испуганно прошептал Пиппиг.
Гефель стоял перед Цвейлингом неподвижно, все с тем же безучастным видом. Но мысль его лихорадочно работала. «Ему, безусловно, что-то от тебя нужно!»
Вдруг Цвейлинг поднял голову и прислушался. Злобный гул самолетов раздавался как раз над вещевой камерой. Он долго следил за угрожающим ревом, потом опять перевел взгляд на Гефеля. Оба молча смотрели друг другу в глаза, и каждый был занят своим. Маловыразительное лицо Цвейлинга не могло служить зеркалом его мыслей, и только моргающие глаза показывали, что за узким лбом что-то шевелится.
— Но я не захочу… — после долгой паузы произнес он.
— Знать бы, что он задумал сделать с Гефелем! — возбужденно прошептал Пиппиг.
И Кропинский отозвался таким же взволнованным шепотом:
— Неужели пошлет его в карцер?
Вдруг кровь бросилась Гефелю в голову. Он наконец понял смысл поведения Цвейлинга. Потрясение было так велико, что он не мог произнести ни слова. Между тем Цвейлинг почувствовал, что Гефель его понял. Испугавшись собственной храбрости, он снова сел за стол и начал бесцельно перебирать бумаги. Испытующий взгляд Гефеля лишал его уверенности, но идти на попятный уже было поздно. Решительное слово было произнесено. И он еще более доверительно промолвил:
— Пока эта моль здесь наверху, она в безопасности…
Теперь он высказался уже совсем недвусмысленно. В Гефеле боролись противоречивые чувства. Все, что до сих пор угнетало его, было отброшено одним махом, и он наконец видел возможность надежно спрятать ребенка. Он решительно подошел к Цвейлингу. Тому вдруг стало страшно. Он затряс указательным пальцем перед лицом Гефеля и прокаркал:
— Если вас накроют, виноваты будете вы, а не я! Вы меня поняли?
Отбросив всякую осторожность, Гефель ответил:
— Я вас очень хорошо понял.
Цвейлинг испугался, что зашел слишком далеко, и, сделав над собой усилие, принял обычный повелительный тон, он сердито кивнул в сторону ребенка:
— Убрать!
Гефель взял мальчика на руки и хотел выйти. Когда он был уже у двери, Цвейлинг еще раз позвал его:
— Гефель! — Они молча оценивали друг друга взглядами. Цвейлинг прищурил глаза: — Вы хотите выйти отсюда живым?
Краткое молчание. Они, казалось, подстерегали друг друга.
— Так же, как и вы, гауптшарфюрер! — ответил Гефель и поспешно вышел из кабинета.
Гефель подошел к столу, все еще сильно возбужденный. Пиппиг заметил это и благоразумно удержался от вопросов. Гефель заставил себя успокоиться.
— Отнеси его обратно в дальний угол, — сказал он, передавая Кропинскому ребенка.
Кропинский хотел что-то спросить, но Пиппиг цыкнул на него:
— Унеси, живо!
Кропинский, прижимая к груди ребенка, поспешно ушел в глубь склада.
Ожидаемая катастрофа не разразилась, но вместо нее создалась совершенно новая и пока еще не поддававшаяся оценке ситуация. Гефель был не в состоянии что-либо объяснить, но Пиппиг этого и не требовал. По тому, как он взглянул на Гефеля, видно было, что он догадывается о содержании разговора в кабинете Цвейлинга. Он и Гефель не обменялись ни словом. Гефель устало повернулся и тяжелой походкой ушел в канцелярию. Пиппиг за ним не последовал.
