— Нет, — оборвал секундную паузу Аркадий, — ты еще подрасти, детка. Нам брат твой нужен. Вот расскажешь, где он, и мамку бить не будем.
— А что, Аркаша? — из-за его широко плеча выглянул сосед, полицай Николай, — смотри, а она уже девка! Вполне годится. — Он, отставив винтовку, словно хорек, подскочил к Шуре и под изумленные возгласы Акулины и сестер с силой рванул за домотканое платье вниз. Ткань лопнула и сползла, оголила неокрепшие девичьи грудки. — Ой, — вскрикнула в ужасе Шура, и, прикрыв их руками, побежала во вторую большую комнату. Николай рванулся за ней. — Стой, Шурка! Я давно на тебя глаз положил. — Догнав девочку, он остервенело, обхватил ее за талию и притянул к себе. Глаза его ошалело смотрели на белизну молодых грудей и расширялись от вожделения. Из-за рта шла вонь от перегара и гнилых зубов. Шура затряслась в истерике, — Мама, мама! — кричала она и пыталась вырваться из цепких и грязных рук соседа. Похотливый Николай рванул платье вниз и, повалил Шуру на пол. В комнату сразу за насильником, на крик дочери влетела Акулина и попавшейся под руки скамьей огрела Николая по спине. — Уди от греха, — убью…! — кричала мать. — Отпусти Шуру! — кричали набежавшие Катя и Клава и наносили тумаки детскими кулачками куда попади, отнимая его от Шуры. Николай взвыл от боли и откатился в сторону. Аркадий и третий полицейский, ржали как кони, от разыгравшейся утрешней трагикомедии. Они и предположить не могли, что их напарник склонен к педофилии и может вот так дерзко в присутствии людей броситься на жертву, мгновенно теряя разум.
— Все, хватит! — оборвал Аркадий смех и общий вой, стоявший в доме. — Подымайся скотина, — он ногой несильно ударил дружка. — Пойдешь в карцер.
— За что, Аркаша? — возмутился обиженно Николай, поправляя на себе одежду.
— И ты у меня спрашиваешь, за что? — зазвенел в голосе Аркадий, — Что за утро сегодня? Все меня о чем то, спрашивают. — Сузив глаза, цыкнул, — за то самое, — и указал на штаны. — Ширинку застегни, Аника-воин. Тебя придурок первого партизаны повесят на березе, если узнаю о том, что ты было вздумал. А за тобой и нас! — Аркадий зло, без подготовки, сжав зубы ударил того в солнечное сплетение, — На…! Гадина! Получай! Это на память от меня юродивый.
— О…х, — согнулся Николай, задыхаясь от боли. Сознание помутилось, и он упал, корчась на полу.
— Собирайся Акулина, с нами поедешь, — выдавил злобно дальше Аркадий.
— Куда еще?
— В Журавичи, в комендатуру, там будешь вспоминать, где твой сынок хорониться.
— А как же дети, Аркадий? Пропадут ведь без меня?
— Выживет твой приплод, тетка, не беспокойся. Видишь, как вымахали они за годы войны. Не узнать. Цыцки выросли, значит и все остальное тоже. Руки на месте. Прокормятся.
Подымайся, хватит валяться, — пнул Аркадий гневно ногой еще лежащего Николая. — Семен? — обратился он ко второму подчиненному, — подыми эту скотину и выведи на улицу, пусть отдышится собака. Учудил, так учудил. Жди сейчас беды…
Через десять минут полицейская подвода, куда усадили связанную Акулину, отъехала от хаты Дедушкиных в сторону Журавичи, довоенного районного поселка, где размещалось ныне районное управление вспомогательной полиции порядка и безопасности…
— Не реви, Шура, — одернула Катя сестру. — Сама виновата. Одевайся быстрее. Побежим за мамой, надо посмотреть, куда ее повезли.
— А я? С кем останусь я, сестричка? Мне страшно, — задала вопрос Кате семилетняя Клава, дергая ее за рукав, пока та быстро надевала на себя теплую одежду.
— Вот что Клава, ты не хнычь, побудь одна. Мы быстро сбегаем за мамой, только посмотрим, куда ее повезли и назад домой. Может, мы сможем маме, чем-то помочь. Поняла? — рассудила ситуацию по-взрослому Катя. Было видно ее явное лидерство среди сестер, и те подчинились ей беспрекословно.
Выбежав на проселочную улицу, девочки поспешили догонять удалившуюся повозку.
— А ну, вон пошли! — прикрикнул на них Аркадий, когда девочки приблизились к ним. — Сойду, ремнем отлуплю.
Те, отстали. Однако их подростковые фигурки маячили сзади повозки до самого райцентра. Они, то прятались, то перебежками, как две маленькие собачонки, не чувствуя усталости, бежали за мамой.
По приезду в Журавичи, Акулину бросили в подвал. Но, когда в полицейской управе, появился офицер службы безопасности оберштурмфюрер СС Кранке, ее привели на первый допрос. Кранке вальяжно сидел за столом, а вокруг него сзади крутился начальник управления Кирилл Ястребцов.
— Эта она, господин оберштурмфюрер, мать партизана Дедушкина.
— Да? корошо. Отчшен корошо. — Гестаповец внимательно посмотрел на женщину. Поднялся из-за стола, обошел ее, разглядывая со всех сторон. В правой руке он держал стек, которым похлопывал себя по сапогу.
— Ви знайт, — Кранке остановился напротив женщины и приподнял стеком вверх ее подбородок, — мы можем вас повесит за укрывательств партызана, — он презрительно смотрел ей в глаза.
Акулина молчала, один ее глаз, левый, был опухший в кровоподтеках и закрыт. Правым, она в упор смотрела на оберштурмфюрера, что еще скажет ей фашист в черной форме. За время войны она познала простую истину. Надо больше молчать, пусть распыляются те, кому это надо. Так берегутся силы. Второе, бойся военных, одетых в черную форму, а это: гестаповцев и их прислужников, полицейских. Третье — попав к ним, не жди ничего хорошего.
— Если вы нам скажет, где ест партызаны, — продолжал на ломаном русском говорить немец, — или придет ваш сын добровольно, то мы вас отпустим домой к детям. Вашего сына мы не тронем. Он поедет Великий Германия на работы. Это великая честь для него. Сколько детей имеет Акулина?
— Пять.
— Пять? — удивился гестаповец. — Это есть корошо. Мать пятерых детей, это похвально. Подумайт о них. О их здоровье. Так, где ваш сын? — Он посмотрел на начальника полиции.
— Михаил Дедушкин, господин оберштурмфюрер.
— Микаэль Дэдушкин. Говори женщин.
— Я не знаю где мой сын. Он пропал в 41 году, больше я его не видела.
— Врет она, все врет, господин офицер, — громко произнес Аркадий, вступив, без разрешения в разговор и сделал один шаг вперед от двери. — Его видели наши люди в поселке. Видели и дали нам знать.
— Это прафда? Ба-бушка? — гестаповец еще раз обошел вокруг Акулины, разминая руки в перчатках.
— Не знаю я пан офицер, — выдавила сдавленно Акулина, сжавшись, поняв, что сейчас ее начнут бить.
И в тот момент, Кранке, белобрысый немец, лет тридцати, садистски, нанес ей удар «хук справа», в голову.
Акулина отлетела в сторону и, падая, на пол, потеряла сознание. Гестаповец подтянул правую перчатку на руке и властно подошел к начальнику полиции. — Далше ваш черед господин Ястребовичш.
— Ястребцов, господин оберштурмфюрер.
— Не все ли равно, — ехидно улыбнулся немецкий офицер и похлопал по щеке полнеющего начальника, стоявшего на вытяжку перед эс-эсовцем. — Делайте дело господин началник. Доказывайт свою преданность.
— Слушаюсь, господин офицер.
— Три дня вам на сбор молодеж для отправки в Великий Германия. Не выполняйт, вас ожидайт участь этой ба-бушка. Вы понял все, господин Ястре-бовитчш или как вас…
— Ястребцов, господин оберштурмфюрер.
— Ястре-бцоф, — офицер гестапо выговорил, наконец, фамилию начальника полиции поселка Журавичи.
Когда гестаповец ушел. Ястребцов подозвал пальцем Аркадия Шидловского. — Что хочешь, Аркадий делай, но выбей показания из этой партизанки. Поучись у немцев. Иголки под ногти или пальцы в дверь. Еще подсказать?
— У нас другие методы, не хуже чем у немецких костоломов…
Акулину Дедушкину продержали в подвале управы два дня, затем перевели в местное гестапо. Но и там из нее не выбили показаний о сыне. Она просто не знала, где находится партизанский отряд и где был ее сын в данный момент.
Девочки, в это время, собрали подписи с двухсот дворов близлежащих поселков и отнесли их в полицейскую управу, о том, что их мать ни в чем не повинна. Кроме того, Михаил, узнав, о положении матери и детей, повесил тайно на дверях местных полицейских предупреждение, что если упадет хоть один волос с ее матери и сестер, то эти карательные методы будут направлены по отношению и к их семьям…
— Через две недели, Верочка, меня отпустили и привезли на повозке домой: избитую, изувеченную, больную. Ходить, после этого, как ты знаешь, я почти не могу…
Терпеть и жить, жить и страдать, вот женский удел, если другой судьбы не дано. Но руки на себя накладывать не смей, до последнего вздоха, моя доченька….
— Хорошо, мама, я выживу. Обязательно выживу. Мы будем жить, — прошептала во сне Вера, впервые с улыбкой на лице…
Берлин — Восточный фронт. 5 июля 1944 года.
Рейхсканцлер Германии, несменный председатель НСДАП (национал-социалистической немецкой рабочей партии), он же вождь немецкого народа, Адольф Гитлер не любил заниматься текущей канцелярской работой. Просмотр ежедневных докладных записок, сводок с фронтов, информативных бюллетеней, проектов различного рода документов и принятие по ним решений, тяготило его. Он всячески, если можно было, откладывал время на их изучение. Он всегда подчеркивал, что всякий документ должен отлежаться, что всякая проблема может разрешиться сама по себе, если ее не торопить. Тем не менее, почти каждый день, по часу времени он уделял документам внимание.
