Сегодня, в это приветливое июльское утро, дела Рейха требовали его вмешательства. Гитлер настороженно прошелся в свой рабочий, невероятно огромных размеров, отделанный в стиле барокко, кабинет Рейхсканцелярии. Он любил свой кабинет, красовался ее дорогой инкрустированной мебелью, внутренне радовался как ребенок, видя на стене у рабочего стола висящий монументальный герб с изображением средневекового рыцаря, его портретное сходство, в объятиях скелета и с чертом у левого плеча. Такая помпезность, по его мнению, нужна была, чтобы показать любому сюда входящему, основательность и незыблемость строящегося тысячелетнего Рейха, величие его вождя. Но сегодня ему было нерадостно. Сегодня ему было, как никогда, тревожно. Причина была не только в плохом здоровье, даже не в отвратительных делах на Восточном фронте. Причина лежала в его сновидении. В сегодняшнем, утрешнем сновидении.
Несмотря на то, что он поздно лег спать, до двух ночи проговорил с прислугой и адъютантом, и выпил антигазовую пилюлю Кестера против вздутия живота, проснулся он рано, в шестом часу, весь разбитый, в тревогах и в слезах. Его разбудил провиденческий сон. Во сне он увидел себя альпинистом. Он ловко, вместе с Мартином Борманом, восходили на высокую вершину Тянь-Шаня. Там они хотели водрузить знамя вечного третьего рейха. Но, в последний момент, на пике вершины, где лежали серебристые снежные шапки, где светило яркое солнце, кто-то, он не видел кто, обрезал канат. Просто молнией сверкнул клинок, и он полетел вниз в пропасть. Он кричал, но крика своего не слышал, он просил о помощи у Господа, но его лик был закрыт. И вдруг, кто-то по-собачьи прорычал, — Держись волк! — и в последний момент мощно, уцепившись пастью за веревку, потащил его наверх. У него градом потекли слезы благодарности…. Он открыл глаза. Его верная любимица овчарка Блонди скулила, напуганная его состоянием, и тянула зубами одеяло…
Рейхсканцлер, одетый в обычный партийный костюм серого цвета со значком и железным крестом на левой стороне двубортного пиджака и нацистской повязкой на рукаве медленно шел по кабинету, немного волоча левую ногу. Левая рука его висела плетью и нервно дергалась. Было заметно, что при движении, он заваливается в сторону, и не может держать равновесие. Но он отказался от чьей либо помощи и шел без поддержки. Даже не вызвал лечащего врача Морелля. С ним он решил поговорить перед обедом. Он думал об утрешнем сновидении. Оно не давало ему покоя. Он хотел побыть один в своем огромном имперском кабинете. Уединиться и подумать. Верная собака Блонди шла рядом.
Поражение под Сталинградом, неудачная попытка переломить ситуацию на Восточном фронте под Курском, открытие союзниками Сталина второго Западного фронта серьезно подкосили и до того некрепкое здоровье нацистского вождя. Нарушение зрения, особенно правого глаза, так отразилось на Гитлере, что его существенная черта характера, недоверие, приняло угрожающие размеры, а невротическая неконтролируемая критика перешла все границы. Он стал гневно реагировать на возражения и ситуации, которые ему не нравились. Он стал упрямо придерживаться только своего мнения, даже если его окружение с ним несогласно. Он стал бояться военного риска и длительных операций. Если раньше он лихорадочно торопился, то теперь он осторожничал, был упрям и главный принцип своего военного руководства видел в укреплении позиций на каждом квадратном метре. Он не оставлял захваченных территорий добровольно, даже если это было необходимо. Любое предложение казалось ему попыткой подчинить его волю. Его болезненные недоверие и подозрительность, которые вместе с приступами ярости и агрессивного упрямства уже порой граничили с безрассудством и умопомешательством.
Рейхсканцлер тихо уселся на кожаное с высокой спинкой и резными ножками кресло и посмотрел на стопку свежих газет. До них не дотронулся, но внутренне обрадовался, увидев на первой полосе свое фото в кругу детей. Он знал, ниже будет его поздравительная речь в честь 18-летия образования организация «Гитлерюгенд». — Да, да 3–4 июля 1926 года в Веймаре, он организовал национал-социалистическое молодёжное движение. Он хорошо помнит это время. Свое пламенное выступление на трибуне…Ему восторженно рукоплескали и приветствовали стоя. Ему подносили цветы…Молодежь, молодое поколение Германии поверила ему и дружно встала в строй…
— Но кто, же мне подрезал канат? — Гитлер вновь вернулся к мучащей его, пророческой, как ему показалось, теме. — Он же был почти у цели и с ним его соратник по партии, его заместитель Мартин.
….Сталин? Рузвельт? Черчилль?…. Они…? Но они и так каждый день отрезают от него по кусочку, ждут, когда он изойдет кровью. Нет. С ними он лицом к лицу. Кто-то из своих? Если свои, то кто? От кого ждать взмаха клинка? Гиммлер? Кальтенбруннер? Абсурд! Эти по локоть в крови. Со мной пойдут до конца. Может «Абвер», Канарис? Но он их разогнал еще в феврале, переподчинил СС. Тогда кто?… Вермахт…? Вермахт…, - Гитлер задумался.
В этот момент резко и неожиданно зазвонил телефон дежурного адъютанта. Он вздрогнул.
— Экселенц, с вами в третий раз пытается связаться фельдмаршал Буш. Он безотлагательно просит его с вами соединить.
— Кто? Буш? — оторвался от мыслительной деятельности нацистский вождь, недовольно подняв телефонную трубку, наклонившись над столом. — Что ему надо? Он же получил 5 танковую дивизию из Серной Украины. Притом целый батальон «Тигров». Он мне мешает. Скажите, что он мне мешает.
— Слушаюсь, мой фюрер.
— Впрочем, подождите Фриц, соедините меня с ним, иначе он плохо позавтракает и у него будет несварение желудка. Это плохо скажется на принятии им решений.
— Мой фюрер! — через телефонный треск, с надрывом, тревожно ворвался в трубку Гитлера голос главнокомандующего группы армий «Центр» — Положение на всех направлениях фронта резко ухудшилось. Витебск и Могилев оставлены. Генерал Гольвитцер не вышел из окружения, сдался в плен. С севера и с юга, прорвав нашу оборону, танки русских пошли на Минск. В ваших руках, только в ваших руках находятся жизни многих тысяч солдат и офицеров. Они могут еще доблестно послужить своему Отечеству и вам, мой фюрер. Прошу разрешения на отвод войск за реку Березина. Иначе…
— Нет! Нет! И нет! — Адольф Гитлер оборвал доклад фельдмаршала Буша и вскочил со своего кресла. Его посеревшее лицо выражало крайнее неудовольствие. Он моментально закипел. Его перебили от важной государственной деятельности, причем с плохими известиями. Левая рука нацистского вождя от возмущения стала сильнее дергаться и пальцами ударялась о стол. — Отводить войска запрещаю. Держать фронт. Держаться до последнего солдата. Каждый город неприступная крепость для русских…
— Мой фюрер!..
— Каждая река — непроходимая водная преграда. Бросить все резервы, остановить русских на Березине. Вот где должна быть граница с Советами…
— Мой фюрер! Бобруйск не удержать. 20-я танковая резервная дивизия понесла большие потери. 9-армия генерала Йордана с боями пытается выйти из окружения. С севера по междуречью между Днепром и Двиной и с юга со стороны южнее Слуцка на рассвете прорвав нашу оборону, танковые колонны русских пошли на Минск. Положение катастрофическое. — Вновь с трудом вставил фразу доклада о боевой обстановке на утро 5 июля главнокомандующий.
— Это малодушие фельдмаршал, — стоял на своем Гитлер. — Вам передана 5 танковая дивизии с батальоном «Тигров» из Северной Украины. Используйте каждый танк как опорный пункт. Проявляйте решительность и упорство. Упорство и настойчивость. Настойчивость и ответственность, и еще раз решительность — вот составляющие успеха. Моя вера в солдат Вермахта непоколебима…
— Мой фюрер, — умоляюще, с надломом в голосе, продолжил докладывать Буш, — упущено время. Этого явно недостаточно. В дивизии всего 159 танков, из них несколько десятков Тигров и Пантер. Они достойно встретят русские танки перед Минском. Но, перевес русских сил огромный, авиации и артиллерии в разы. Мне нечем остановить эту лавину. Я предупреждал штаб ОКВ о возможном ином развитии летнего наступления русских. Мной была передана информация о тщательно скрываемой подготовке русских армий. Но…
— Вам не уйти от ответственности, фельдмаршал, — невротически дернулся Рейхсканцлер. — Вы паникер! Вы за полгода позиционной войны разучились воевать. Разучились мыслить. Вы потеряли интуицию. Вы ослепли, до такой степени, что оставили войска и ушли в июне в отпуск, вместо того чтобы заниматься укреплением оборонительных рубежей и вести тщательную разведку. Ваши переданные предположения были пустозвоном. Документально они не были подкреплены. Вы думаете, я не помню, о чем идет речь? Ошибаетесь фельдмаршал. Память у меня исключительная. — Гитлер закатил глаза. — Мне все было доложено о проведенном рейде доблестных разведчиков, во главе с «Арийцем». Но вы, вы в итоговом докладе, переданном Кейтелю, сделали обратные выводы. Вы прозевали эту грозу фельдмаршал!…. Кстати, этот смелый юноша, гауптман Ольбрихт, где он сейчас…? Не знаете? Вы ничего не знаете! Вы не владеете обстановкой фельдмаршал! Мне жаль вас.
