— Решение единственное, — ответили ему. — Военный Совет фронта поручает вам осуществить его.
— Мне?
— Никто, нигде и никогда еще не делал такого… Но послезавтра утром у нас на столе должен лежать проект приказа о создании ледовой дороги через Ладогу!
Разговор был окончен. Генерал встал, козырнул и вышел из кабинета.
Кабинет генерала был внизу — попроще, потесней. Он кивком пригласил к себе двух молодых офицеров, дежуривших у двери. Закуривая, сказал им:
— Завтра на девять утра пригласите ко мне… — Офицеры привычно вынули блокноты, — ведущих сотрудников инженерного управления фронта, командиров восемьдесят восьмого мотостроительного батальона и шестьдесят четвертого дорожно-эксплуатационного полка, начальника Ириновской железнодорожной ветки, профессора Молчанова из университета…
— Он эвакуирован в Казань, — сказал один из офицеров.
— Ага… Ну кто там остался с его кафедры, гидрологов, специалистов по ледовому режиму озер и рек… — Генерал ходил по кабинету, обдумывая, чтобы никого не забыть. — Из автодорожного института…
— Все специалисты оттуда мобилизованы, работают в транспортном управлении фронта.
— Тем лучше… Знающего человека от водолазной службы… Секретаря Приладожского райкома партии, смотрителя Осиповецкого маяка и двух-трех старых рыбаков из тамошней рыбацкой артели…
— Далековато. Успеем ли к утру?
— Ничего, ночь длинная, возьмите машину, разбудите. — И продолжал диктовать: — Директора областного бюро погоды, управляющего Гужтрестом, директора тарной фабрики, директоров обоих авторемонтных заводов… А сейчас соедините меня с начальником автохозяйства фронта.
Три фронтовые потрепанные полуторки въезжали в Ленинград. Остановились у КПП в начале длинного проспекта. Часовой взял документы у солдата-шофера.
— Раненых везешь?
— Здоровых, — коротко ответил шофер.
В кузовах тесно сидели солдаты в ватниках, ежась от ноябрьского холода и ветра. Тлели огоньки самокруток. Некоторые выглянули через борт.
— Петёк, это Невский? — спросил коренастый крепыш с веселыми чуть выпуклыми глазами Коля Барочкин.
Высокий солдат, длинношеий и большеглазый, Петр Сапожников молча покачал головой. Его молодое лицо было точно обожжено огнем фронта, загрубело. Он смотрел на родной город, узнавая и не узнавая. Перегороженные укреплениями улицы. Разбитый снарядом дом. Перевернутый искореженный трамвай.
Полуторки двигались набережной Фонтанки мимо хмурых особняков с выбитыми стеклами.
— Сейчас будет мост, а по бокам статуи — знаменитые копи Клодта, вот там Невский, — кивнул Петр.
Показался мост и перспектива Невского, но коней на мосту не было — пустые постаменты.
Поворот, другой. И на всех улицах то тут, то там их встречали разбитые бомбежками дома. Петр привстал.
— Вот сейчас за углом мой дом будет, третий.
Полуторки свернули на набережную канала.
— Цел? — сосчитав, спросил Барочкин. Старый петербургский дом смотрел на канал окнами, крест-накрест заклеенными газетными полосками. Петр, не отрывая взгляда от дома, полез через борт..
— Куда?! Под трибунал захотел?! — Силой швырнул его на доски кузова Барочкин. — Прибудем на место, отпросимся!
В аллеях старого парка, вблизи окруженного флигелями дворца, меж мраморных пьедесталов и голых деревьев, рядами стояли полуторки, горели костры, слышался шум моторов, стук молотков и визг напильников. Здесь формировался автомобильный батальон.
Петю Сапожникова и Барочкина вел по аллее маленький остроскулый и остроносый старшина с красным лицом и быстрыми птичьими глазами, с рыжеватыми усами над губой, делавшими его старше своих лет. Должность его была — помкомвзвода, фамилия — Чумаков.
— Сколько за рулем? — коротко спросил он Барочкина.
— Трешница, — выразительно показал три пальца Барочкин.
— Это что за фразеологии? — Голос у Чумакова был резким.
— Три года.
— А вы? — спросил Чумаков Сапожникова.
— Три месяца.
— Подучим, — недовольно поморщился Чумаков.
— Старшина, покормить бы нас сперва не мешало, — с улыбкой сказал ему Барочкин.
Чумаков обернулся и осуждающе покачал головой:
— Вам сегодня в части фронтовой паек выдали. Небось, с утра срубали?
— Хоть баланды бы, бак заправить, — не сдавался Барочкин.
— Мы здесь получаем вдвое меньше, чем на передовой. До завтрева не помрете, — отрезал Чумаков. — Вот ваши машины.
Полуторки представляли собой жалкое зрелище: ободранные борта, колодки вместо колес, оторванные дверцы.
— Издеваетесь над фронтовиками? — усмехнулся Барочкин.
— Других нет — на этих будете ездить, — сурово сказал Чумаков и приподнял брезент в кузове. — Тут инструмент, запчасти… кой-какие. Приступайте.
Петя Сапожников медлил.
— Старшина, — тихо сказал он, — я ленинградец, Три месяца дома не был. Что с родителями, не знаю. Тут недалеко. Отпустите на час.
Чумаков посмотрел на него исподлобья, хмыкнул:
— Если каждого по домам распустить, не автобат будет, а дезертирство.
Глаза Петра зажглись гневом.
— Вы тут в тылу околачиваетесь, — сказал он хрипло, срываясь, — а я на фронте… Я три месяца под огнем, с самой Луги…
Маленькие птичьи глаза Чумакова тоже зло сузились.
— То-то сюда добег, — коротко выдохнул он.
Они стояли друг против друга: маленький старшина с встопорщенными усами и высокий солдат, полный молодой горячности. Коля Барочкин поспешно втиснулся между ними, легонько рукой отстраняя Сапожникова.
— Тихо, шло. Всё, всё. — И с виноватой улыбкой обратился к Чумакову. — Он это так, сдуру. Все, товарищ помкомвзвода, есть, приступаем.
Город спал под привычное глухое эхо далекой артиллерийской дуэли. В затемненном Смольном, в кабинете генерала, шло совещание. Было тесно, собралось множество людей: военных и штатских, разных по возрасту, по званиям, по занятиям. Генерал говорил, стоя у карты:
— Единственная железная дорога, которая связывает сейчас Ленинград со страной, Вологда — Череповец — Тихвин выходит к восточному берегу Ладожского озера. А дальше… Военный Совет фронта просит нас решить вопрос о возможности организации автомобильной ледовой дороги через Ладогу. У нас было время, хотя и небольшое, обдумать это. Прошу высказываться.
Некоторое время все молчали. Потом встал немолодой узколицый военный:
— По вашему поручению я изучил всю литературу по Ладожскому озеру. Ледостав в этом районе Ладоги никогда не бывает надежным. Даже в середине зимы — в декабре и январе — господствующие здесь северные ветры взламывают лед и разбрасывают его по всему озеру. Тридцать километров озерного льда в качестве автомобильной переправы — это вообще неслыханное предприятие. А при таком ледовом режиме… — И покачал головой. — Мы не имеем права обнадеживать Военный Совет и должны сказать, что надо искать иных путей…
— Иных путей у нас нет! — резко сказал генерал и повернул голову в угол, где скромно сидели несколько штатских. — Товарищи рыбаки, что скажете?
Скуластый старик в грубошерстном пиджаке и тяжелых сапогах поднялся робко — не привык говорить в присутствии стольких людей, да еще ученых и начальства.
— Да что сказать? Действительно, капризная она, губа-то… Иной раз всю зиму по берегам лед, а посередке вода течет. А то все крепко скует, а как сиверко дунет, как пушки стреляют, — лед, значит, ломает
ся. Бывает, когда с обозом идем, заночуем, ждем, ждем, значит, когда сызнова замерзнет… Иной раз вдоль полыньи идешь — где вода кончается, там и переберешься.
Тридцатилетий мешковатый человек с непослушной шевелюрой, сидевший за дальним концом стола, нетерпеливо ерзал, листая блокнот, и генерал спросил его:
— Вы из бюро погоды? У вас есть возражения?
— Да, — сразу поднялся человек и, несколько смешавшись, поправил пиджак. То есть… все, что здесь говорилось о ненадежности ледяного покрова Ладоги, верно — вообще. Но если обычно сумма среднесуточных отрицательных температур здесь составляет шестьсот-семьсот градусов, то в нынешнем году она будет порядка тысячи восьмисот… Как говорят подсчеты профессора Молчанова… Короче, — сказал метеоролог, откладывая блокнот, — долгосрочный прогноз обещает нам в этом году самую суровую зиму, какую когда-либо знал Ленинград, пожалуй, со времени своего основания…
— Этого еще не хватало, — со вздохом сказал кто-то.
— Я понимаю, — продолжал метеоролог, — для города это тяжело, но озеро станет рано — к концу ноября. И я думаю, что в этом году эксплуатация льда в качестве автомобильной дороги будет возможна.
Зазвонил телефон, генерал взял трубку:
— Слушаю, товарищ член Военного Совета…
