Зазвонил телефон. Комендант схватил трубку, просипел:
— Ты, Забара? Погоди малость! — и, прикрыв ладонью трубку, нарочито сердито сказал посетителям: — А ну, братва, выметайтесь в залу! Накурили, наплевали! Не кабинет, а хлев, ей-богу! — и вновь приложил трубку к уху. — Слухай меня, Забара! Ты встречку помалу освобождай! Выпускай до меня груженые!
Посетители тихонько, на цыпочках, следом за Кольцовым и Гольдманом, освободили кабинет военного коменданта.
* * *
Вечером их прицепили к первому же прибывшему из Белгорода эшелону, и они покинули Харьков.
Команда морячка оказалась на редкость дружной, частью состоящая из хозяйственных мужиков, крестьян. На каком-то полустанке они добыли кипяток. Одно купе превратили в столовую. Из своих вместительных сидоров извлекли хлеб, лук, немецким тесаком мелко порезали увесистый шмат сала и разложили всю эту снедь на нижней спальной полке. На второй нижней хозяином уселся морячок и ещё трое, которые постарше. Остальные стояли в проходе или же забрались на верхние полки и уселись там, по-мусульмански подобрав под себя ноги. Еду передавали им наверх.
После того как поужинали все свои, морячок подошел к Кольцову, кашлянул, чтобы обратить на себя внимание.
— Может, не откажетесь чуток повечерять. Я — Жихарев, начснаб Девятой. Вы, насколько я запомнил, Кольцов? У вас тоже день, гляжу, выдался колготной. Проголодались небось?…
— Ничего, до Снегиревки потерпим.
— Зачем же терпеть? Или все еще обижаетесь?
— Пока причин не было.
— Вот и договорились. Зовите своих. Разносолов нету, а хлебом с салом поделимся до самой Снегиревки. Кипятком тоже. Он хоть и не чай, а все же душу греет.
После ужина все перемешались — свои, чужие. Сбивались в кучки, разговаривали о наболевшем. Лишь один Гольдман немного побродил по вагону, а затем забрался на верхнюю полку и уснул.
К Кольцову подсели трое из компании морячка: пожилой, который проверял удостоверение, мужичок-боровичок и угрюмый крестьянин со злыми глазами.
Пожилой сказал Кольцову:
— Вы, конечно, извините, но имеется вопрос, а задать некому.
— Спрашивайте. Если сумею, то отвечу.
— Приезжал до нас в полк этот… как его… лектор. Грамотнющий! Про Карла Маркса рассказывал, про то, как он представляет нашу дальнейшу коммунистическу жизнь. Но шибко непонятно говорил. Слова все вроде русские, по отдельности понятные, а все вместе разуму недоступные. Вроде как-то по-иностранному. А вопрос такой: какая власть будет при коммунизме? Кто будет нами править? Промеж себя мы так решили, что будет царь. Как же без царя? Но будет он наш, коммунистический. Может, Ленина назначат, или кого другого?
Кольцов вспомнил свою недавнюю поездку в Париж.
Ехал он с делегацией крестьян, которая благодаря хлопотам норвежского ученого Фритьофа Нансена направлялась на конференцию, чтобы поучаствовать в ней и в конечном счете склонить французов отказаться от помощи Врангелю продовольствием и боеприпасами, и даже попытаться уговорить их прекратить войну с советской Россией.
Тогда-то он и стал свидетелем спора крестьянских делегатов о будущем переустройстве России.
Раньше, в семнадцатом году, лозунг «Мир народам, фабрики — рабочим, земля — крестьянам!» был понятен всем. Он служил далекой, но желанной целью. А сейчас, когда дело приближалось к окончанию войны, многие стали задумываться: а как все это будет выглядеть на деле? «Мир народам!» — тут все ясно и объяснения не нужны. А дальше? Как будет выглядеть новая власть? Каким образом получат рабочие фабрики, а крестьяне землю?
Каждый толковал это по-своему, и толкований было великое множество. Потому, как никогда в мире такой власти ещё не было.
Трое мужичков с интересом ждали, что ответит им комиссар. Он-то поближе к власти.
— Вопрос не простой, — после некоторых раздумий, чистосердечно ответил Кольцов. — Боюсь, я на него тоже не сумею внятно ответить. У меня, как и у вас, было не так много времени, чтобы во всем разобраться. Да и книг про это пока еще очень мало.
— Тогда спрошу по-другому, — не унимался пожилой. — Скажите, почему вы за эту власть воюете? Вы-то больше нас во всем разбираетесь. Значит, как-то представляете наше будущее? Чем оно вас завлекает?
— А вы? Вы, почему воюете? — вместо ответа спросил Кольцов.
— Мы? Известное дело, мы — за землю. Это если коротко объяснять. Потому, как если у тебя есть земля, а к ней еще две руки, то уже не пропадешь. Ни ты, ни твоя семья. Нет земли: куда податься? Только в батраки до помещика. Иного пути нет. А вы — другое дело. Вы грамотный, у вас есть до кого прибиться, вас везде примут.
— Не совсем так, — не согласился Кольцов. — Мой отец был клепальщиком на судоремонте, такая участь и меня ждала. Богатые в свой круг чужих не очень-то пускают. Грамотный, не грамотный — не столь важно. Как был мой отец для них «черной костью», таким и я останусь. И дети мои, и внуки.
— Стало быть, вы тоже за свой кусок воюете. Ну, не за землю, а, как бы это сказать, за власть?
— Нет. Мы, большевики, воюем не за власть, а за полное ее переустройство. Чтоб землей действительно владел и распоряжался крестьянин, фабрикой — рабочий. Чтоб все богатство, которое они своими руками создают, им и досталось. Чтоб все было по справедливости.
— А она есть хоть где-нибудь на свете, справедливость-то эта? — вклинился в разговор и мужичок-боровичок.
— Если богатства страны окажутся в руках народа, тогда только и возможна справедливость.
— Вот и вы, как тот лектор, — с некоторым разочарованием сказал пожилой. — Слова все вроде русские. И сперва все понятно: фабрики — рабочим, земля — крестьянам. А как поглыбже подумаешь про ту справедливость, так становится не очень-то и понятно. Вот, к примеру: одному чернозем достанется, а другому — сплошная глина. Уже неравенство. Чтоб вам понятнее: одна фабрика плуги выпускает, или там бороны, а другая — держаки для лопат. Тоже вещь в хозяйстве нужная. Ну и кто из них на своей продукции больше заработает? А вы говорите: справедливость.
— Справедливость будет устанавливаться законом. Больше работаешь — лучше тебе заплатят. Справедливо?
— Не знаю. Мне досталась плохая земля, сплошная глина. Сил в нее вкладываю немерено, а отдача втрое меньше чем у того, кому жирный чернозем достался. И как тут быть?
— Вот-вот! Где ж тут справедливость? — загудели остальные двое.
— Закон! — стоял на своем Кольцов. — С тебя государство меньший налог возьмет, а у кого чернозем — больший.
— Ну и где ж тут справедливость? Я втрое больше сил затратил, пока вырастил свое зерно, а он только слегка поднапрягся.
Загнали мужики Кольцова в тупик.
— Я думаю, закон и это учтет.
— Хорошие законы можно написать, бумага все стерпит. А вот кто их сполнять будет? И как?
— Царь нужен! — громко сказал мужик со злыми глазами. — Или кто заместо него править будет. И следить, чтоб закон справно сполнялся.
— Без царя никак нельзя! Народу какой-никакой, а царь нужен! — поддержал товарища мужичок-боровичок. — Лучше, конечно, что б наш, большевистский. А то у царских царей много родни набирается. То, понимаешь ты, сват, то брат, то кум, другая всякая родня, а еще разные кореша. Думаете, не подкинет он им чего-нибудь от свой милости, не порадеет за своих? Так закон подправят, что от справедливости одна память останется. Бедный как был, так и останется бедным.
— Государством будет управлять не царь, а сотня, может, две самых мудрых, честных и справедливых людей, — сказал Кольцов.
— А как их определишь? По физиономиям?
— Определим. Всем миром. Про хорошего человека молва далеко летит. Соберем самых лучших со всей России. Одни будут законы сочинять, а другие следить за их исполнением.
— Не выйдет! — решительно сказал первый мужик, который и затеял весь этот разговор. — Известно, человек слаб — подкупят его. Одного сразу, другого — чуток погодя. А честные и справедливые, если они останутся, ничего не смогут сделать. Потому что их на всю Россию, дай Бог, с десяток останется. А то и вовсе справедливые постепенно станут несправедливыми, и все законы станут выпускать себе на пользу.
— Такого не может быть! — убеждённо возразил Кольцов.
— Все может быть. Деньги любого человека сломают. Одного — малые деньги, а иного — тыщи.
— А ну, как опять несправедливые к власти придут и примут несправедливые законы? Что, начинай все сначала? Новую революцию? Силенок-то уже не хватит. А где гарантия, что такое снова не случится?
— Гарантия — маузер! — вмешался Жихарев, который все это время неприметно стоял в проходе и тоже слушал беседу. — Потому что людям нужен страх. Без страха рассейский народ никуда не сдвинешь, ни в какую сторону.
— Царь нужен! — снова повторил мужик со злыми глазами и, призывая к вниманию, поднял вверх указательный палец. — Только такой, чтоб из приюта, без родни и не женатый. На крайность, пущай на сироте женится. Один царь много не съест. А если с кучей родни и всяких разных дружков, такого Рассея уже не прокормит.
