— Проваливай отсюда! — не унимался Ленька Индеец.
Вера, хмурясь, отошла к забору. Ведь обидно! Бегает она не хуже всех мальчишек. А если пустить ее с этим Индейцем наперегонки, так он, пожалуй, и отстанет от нее. Он поэтому и не хочет принимать ее в компанию.
Костя, чувствуя себя виноватым, смущенно вертел фуражку. Вообще-то он не против этой девочки и согласился бы принять ее в игру, но вот ребята не хотят, особенно Ленька. Стоит заговорить о Вере, как он начинает бабой обзывать. Вера все еще стояла у забора. Она исподлобья поглядывала на крыльцо и пальцем ноги чертила по сырой земле. Тут Костя нашел выход.
— Хватит играть в поезда, давайте в лапту! — решительно предложил он.
Как раз вернулся Васюрка, а за ним приплелся воющий Витька. Прибыли и другие «поезда». Для игры надо было разделиться на две партии. Костя и Ленька были матками — вожаками, они набирали себе игроков. Мальчишки по двое отходили в сторону, шепотом сговаривались и возвращались к крыльцу. Матки поочередно отгадывали. Первыми, обнявшись за плечи, подошли Пронька и Кузя.
— На печке заблудился или в ложке утонул? — спросил Кузя, неизвестно зачем подмигивая.
— На печке заблудился! — сказал Костя.
Кузя шагнул к нему, а «утонувший в ложке» Пронька достался Леньке Индейцу.
Другая пара загадала:
— С размаху под рубаху или с разбегу под телегу?
Васюрке не с кем было сговариваться, братишка для такого дела не годился. Тогда Костя сказал Леньке па ухо:
— Возьмем Верку, она «свечки» здорово ловит?!
Ленька достал из кармана винтовочный патрон, задумался, вертя его в руках. Заманчиво иметь в своей партии игрока, который хорошо ловит высокие мячи, но ведь это же девчонка, а он терпеть их не может. Помявшись, Ленька сунул патрон обратно в карман и нехотя буркнул:
— Ладно!
Обрадованный Костя закричал:
— Вера, иди играть!
Девочка подбежала к крыльцу. Васюрка отошел с ней сговариваться.
— Ты будешь саранка, а я незабудка! — предложила Вера.
Васюрка поморщился, раскосые глаза его совсем сузились.
— Нужна мне твоя саранка! Лучше я буду пулеметом!
— А я тогда винтовкой!
— Это другое дело!
— Васюрка, ступай домой! — раздался хриплый голос.
На углу, с палкой в руках, стоял отец. Васюрка вильнул за товарищей, но отец уже увидел его.
— Ступай домой! — громко повторил он.
Делать нечего, Васюрка взял за руку братишку и побрел. Вера осталась одна, опять она в игру не попадала. Но тут Пронька закричал:
— Ребята, Ваню Лежанкин а провожают!
Из переулка показались люди, и ребята бросились им навстречу.
Глава вторая
Революция отступает
Молодой парень, слесарь паровозного депо Иван Лежанкин с первых дней революции вступил в Красную гвардию. Он уже участвовал в боях с белыми под Иркутском и Верхнеудинском, а теперь его часть отступала на восток. Иван прибежал со станции проститься с родными. Его провожала вся семья. Брат Вани, белокурый Шурка, или, как его звали в поселке, Томас Эдисон, шел впереди и нес красногвардейский карабин. Сам Иван вел под руку мать, успокаивая ее:
— Ничего, мама, все будет хорошо!
Забыв про лапту, ребятишки пошли за семьей Лежанкиных на станцию. На мосту кто-то сказал, что в депо идет митинг. Все свернули к закопченным корпусам…
Ремонтный цех был переполнен мастеровыми. Костя и Ленька протиснулись ближе к стоявшему на ремонтной канаве паровозу. На ступеньках, держась за поручни, горячо говорил высокий человек в военной гимнастерке защитного цвета. Косте сразу запомнились зачесанные назад волосы, густые черные брови и маленькие усики оратора. Говорил он, чуть-чуть картавя.
— Это кто? — тихо спросил Костя, дергая за рукав Храпчука.
— Лазо! — с уважением ответил машинист.
— Мы еще вернемся, товарищи! — крикнул Лазо и махнул фуражкой с красной звездочкой. Мастеровые захлопали твердыми ладонями…
После митинга деповские рабочие отправились на станцию. Толпой шли по путям, перешагивая и перепрыгивая через лужицы, покрытые фиолетовыми пятнами мазута. В воздухе пахло дождем, с нагорной Набережной летели, кружась, первые вестники осени — полужелтые-полузеленые листья тополей и черемухи.
Вдоль эшелона был выстроен отряд. Мужчины, женщины и дети стали прощаться с красногвардейцами. В отряде было много местных жителей. Иван Лежанкин поцеловал мать, обнял и похлопал по плечу Шурика.
— Ну, прощай, изобретатель!
Индейцу и Косте красногвардеец пожал руки.
— Растите большевиками, ребята!
Индеец вытащил из кармана винтовочный патрон и молча протянул его отъезжающему. Ваня взял патрон, расстегнул надетый на ремень кожаный подсумок и затолкал подарок между обоймами.
Костя видел, как дежурный по станции Никифор Андреевич Хохряков подошел к колоколу. Дважды прощально пропела медь. Крик, шум и плач усилились. Красногвардейцы стояли у раскрытых дверей теплушек. Иван Лежанкин поднялся в вагон, повернулся к провожающим и громко, красиво запел:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
В вагоне и возле него могуче и дружно подхватили:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут!
Песня всплеснулась и в других теплушках, высокой волной покатилась над вокзалом. Пели все, кто стоял на перроне.
Трижды прозвучал колокол. Эшелон тронулся. У Шурки перехватило горло. Двигаясь вдоль набирающего ход поезда, он сначала ускорил шаг, потом побежал, боясь потерять из виду брата. Эх, если бы ему побольше лет, если бы в руки ему карабин…
Костя махал отцовской фуражкой. Мимо проплывали вагоны, мелькали возбужденные лица красногвардейцев. Костя жадно вглядывался в них, хотелось всех запомнить. А песня гремела, волнуя его необычными и, как ему казалось, грозными словами.
В битве великой не сгинут бесследно
Павшие с честью во имя идей…
Быстрее, быстрее, быстрее катились теплушки. Но перестук колес не в силах был заглушить песню.
На баррикады, буржуям нет пощады!
Эшелон громыхал уже за семафором, а провожающие все еще махали руками, платками, фуражками. Ленька зачарованно смотрел на последний убегающий вагон и представлял: вот на эшелон напали белые, паровоз пыхтит и едва тянет вагоны на большом подъеме. Ваня Лежанкин уже расстрелял все обоймы, нечем стрелять и другим красногвардейцам. А тут из леса вдруг выскочил на лошади офицер, в руках у него граната, он летит прямо к теплушке. Ваня вспомнил о Ленькином подарке, загнал его в карабин и выстрелил. Офицер летит с лошади. Эшелон прорвался… Костя дернул Леньку за рубашку.
— Гляди-ка!
У станционного колокола в группе военных стоял Сергей Лазо. «Почему же он не отступил?» — подумал Костя, но тут же увидел на втором пути бронепоезд. Костя с восторгом разглядывал стройную фигуру Лазо, полевую сумку, что висела у него через плечо, наган, прицепленный к военному ремню…
* * *
Домой, в поселок Заречье, ребята шли вместе со взрослыми. Когда миновали мост, Шурка Лежанкин построил мальчишек по двое. Костя потянул Веру за руку в строй.
— Команда, шагом марш! Ать, два! Ать, два! — скомандовал Шурка и затянул:
Вихри враждебные веют на нами!
Клонился к вечеру этот незабываемый августовский день 1918 года. На горизонте полыхал багровый закат, его огненные блики играли на куполах кладбищенской церкви, падали на реку, окрашивали окна домов.
Машинист Храпчук шел с непокрытой головой. Ветерок шевелил его поседевшие, взлохмаченные волосы. В руках он нес свою замасленную фуражку. На мосту старик остановился, показал фуражкой на объятый пожаром горизонт и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Будет буря! Большая буря!..
А ночью Косте Кравченко снилось: он стоит на крыльце макаровской лавочки. На голове его фуражка с красным околышем. Мимо по настоящим рельсам проходит настоящий красногвардейский эшелон. Костя отдает честь, из вагона его замечает Лазо. «Мы еще вернемся!» — кричит он Косте и бросает на крыльцо красную звездочку. Костя боится, как бы звездочка не провалилась в щель, он хочет поднять ее, но изнутри заколоченной лавки сильно и страшно стучат…
Костя в ужасе проснулся. Было темно-темно. А непонятный стук продолжался. Раздавалась надоедливая частая дробь, с ней сливались шум трепетавшей за окном листвы и завывание ветра. Кто-то торопливо чиркал спичкой. Вспыхнул маленький огонек… Костя облегченно вздохнул, он понял, что приехал отец и стучится в окно, а мать зажигает лампу. Стекло с легким хрустом наделось на горелку, от большого язычка пламени сразу же рванулась копоть, но фитиль увернули, и ровный свет расплылся по комнате. Мать унесла на кухню лампу, открыла отцу и загремела ухватом, доставая из печки чугун. Отец, умываясь, громко фыркал и шумно плескался. Потом хлебал щи, что-то рассказывал матери. Костя приподнялся, прислушался… Вот оно что! Отец сопровождал последний эшелон Красной гвардии. Уйдет со станции этот эшелон, уйдет и бронепоезд. «Революция временно отступает!» — вспомнились слова Лазо.
