— Что будем делать с ним? — спросил я Колесова. — Брать или не брать с собой? Оставлять его здесь одного нельзя — рискованно: все-таки служил немцам. Брать — тоже определенный риск.
— А если он наврал насчет штаба? — в свою очередь, спросил Колесов. — Пусть уж идет с нами. Последнюю проверку учиним.
Я обернулся к Егорову.
— Ваше мнение, Афанасий Петрович?
— По-моему, брать!
Якубов был тоже за то, чтобы Терешкин шел с нами.
— Я понимаю, — сказал он, — оставлять, значит, убить. А зачем торопиться с этим делом? Может, парень и в самом деле не совсем пропащий.
Терешкин стоял у двери халупы, в нескольких шагах от нас. Не знаю, слышал он наш разговор или нет, но, видимо, догадывался, что сейчас решается его судьба.
Я подозвал его, положил руку ему на плечо.
— Ты, Семен, идешь с нами. Это последнее боевое испытание для тебя.
Терешкин вытянулся, козырнул.
— Спасибо, товарищ командир. Можете не сомневаться!..
Рязанов вложил в его автомат полную обойму и дал две запасные.
Еще раз проверив полную боевую готовность каждого бойца отряда, я скомандовал:
— Егоров и Терешкин — головные. Пошли!
Продвигались мы вперед медленно, буквально на ощупь. Нигде ни огонька. В этой тьме неистовствовала, выла пурга. Егоров и Терешкин вели нас через какие-то пустыри, по безмолвным улицам и переулкам, вдоль сожженных домов, груд развалин и исковерканных заборов. Терешкин отлично знал расположение всех полицейских постов, но ни постовых, ни патрульных на улицах не было. Они отсиживались где-то в домах, в тепле, полагая, очевидно, что в такую ночь вряд ли в городе может случиться какое-нибудь чрезвычайное происшествие.
В западной части города, примыкавшей к железной дороге, обстановка была, однако, совсем иной. По улицам, буксуя на снегу, с ревом пробиваясь сквозь сугробы, часто проходили грузовые и легковые автомашины. Тут светомаскировка почти не соблюдалась. В домах горел свет, не выключали свет фар и шоферы. Все чаще попадались патрульные группы из гитлеровцев. Порой они проходили очень близко от нас. Заслышав их приближение, мы ложились на снег, пропускали их, затем двигались дальше, к «штабной» улице. Мы с Егоровым следовали по пятам за Терешкиным. Колесов и Якубов шли слева и справа от него, что называется, впритирку. Кто знает, что было на уме у этого парня?
Ведь он не просто остался в городе, а стал полицейским, иными словами — врагом Советской власти. Не ради ли спасения своей шкуры он так быстро переметнулся к нам, убил своего напарника — фельдфебеля?
Подобные мысли все чаще лезли в голову, и я уже сожалел, что доверил Терешкину автомат. Впрочем, он мог бы прекрасно обойтись и без автомата. Ему было достаточно заорать во все горло, рвануться к патрульным, и сразу завяжется смертельная схватка, из которой вряд ли кому из нас удастся выбраться живым. Конечно, еще не поздно убрать его и сейчас, Егоров доведет нас до штаба и без него. Но найдем ли мы в действительности штаб на том месте, о котором говорил Терешкин? Не провокация ли это?
Мы пересекли какой-то двор, подошли вплотную к невысокому забору.
На улице, по другую сторону забора, стояло несколько грузовиков, крытых брезентом. Впереди в домах тускло светились окна.
Терешкин подошел ко мне, указал на противоположную сторону улицы:
— Вот он, штаб! — И объяснил: — На углу слева — караульное помещение, на углу справа — гараж. В соседних кварталах расквартирована рота охраны. Там же живут и офицеры штаба.
— А где оперативный отдел, не знаешь? — спросил я.
— Прямо перед нами.
— Где стоят часовые?
— Двое у калитки, двое во дворе у крыльца и подвижной пост за домом.
Я взглянул на наручные часы. Светящиеся стрелки показывали десять минут двенадцатого.
К особняку подкатила легковая машина. При свете ее фар мы с трудом разглядели трех. офицеров, подошедших к калитке. Вспыхнули ручные фонарики часовых. Короткий разговор. Прибывшие офицеры вошли во двор. Снова, уже во дворе, зажглись два фонарика. Значит, Терешкин сказал правду: два часовых у калитки, два — у крыльца.
Много ли, мало ли людей находилось в эту позднюю пору в доме — никто из нас, разумеется, не знал. Возможно, там были одни дежурные, а возможно, все сотрудники отдела не прекращали работу и ночью. Ведь это был главный отдел штаба — оперативный.
Вместе с Якубовым я принял следующий план действий: бойцы-разведчики снимают часовых на улице и во дворе, становятся на их место и обеспечивают прикрытие моей группе, которая проникает в дом для захвата документов и «языка». Под грузовиками располагаются Якубов с Егоровым, Терешкиным и двумя бойцами, с тем чтобы обезопасить с улицы наши действия в доме. Операцию надлежало произвести бесшумно. Открывать огонь разрешалось только в самом крайнем случае, если гитлеровцы вдруг обнаружат и попытаются захватить нас.
Нам очень мешал шофер, торчавший у легковой машины. Он то болтал с часовыми, то, пытаясь согреться, прыгал, хлопал себя по бокам. К счастью, из штаба вскоре вышел какой-то офицер, сел в машину, и мы избавились от помехи.
Разведчики Якубова выполнили свою задачу блестяще. Перемахнув через забор, они подползли к часовым у калитки так тихо и так ловко, что те отправились к праотцам, даже не охнув. Затем были уничтожены часовые у крыльца и патрульные за домом.
Путь свободен!
Вся моя четверка поднялась на крыльцо особняка. Я взялся за дверную ручку. Что нас ждало там, за дверью: успех или смерть? Но раздумывать об этом было некогда.
В прихожей, освещенной светом электрической лампочки, за столом у телефона сидел пожилой ефрейтор. Увидев меня на пороге, он, вероятно, не сразу понял, кто скрывается под белым маскировочным халатом, и, только когда я направил на него автомат и тихо вымолвил: «Хэндэ хох!»[4] — он выпучил глаза, широко раскрыл рот, будто онемев от ужаса.
— Хэндэ![5] — повторил я.
Ефрейтор поднял руки. Колесов и Бодюков проскользнули мимо меня в коридор.
— Смотри за этим! — сказал я Рязанову.
Он вскинул автомат, направив его на ефрейтора. Тот дрожал как осиновый лист на ветру.
Я последовал за друзьями.
Захват штаба был проведен быстро. Застигнутые врасплох гитлеровцы не оказали никакого сопротивления ни в одной из комнат. Отобрав у всех оружие, мы согнали их в подвал, за исключением высокого сухопарого майора, восседавшего в отдельном кабинете. Я заставил его одеться и в сопровождении Бодюкова отправил на улицу, к Якубову. Таким образом, половина задания уже была выполнена — «язык», притом, по всей видимости, солидный, находился в наших руках. Оставалось заполучить документы. Мы обшарили ящики всех столов и сейф, стоявший в кабинете майора. Брали все бумаги, папки и тетради без разбора, торопливо рассовывали их по рюкзакам и карманам.
Перед тем как покинуть штаб, мы задвинули тяжелый железный засов на подвальной двери и заложили три зажигательные мины с часовыми механизмами в кабинете начальника отдела, под одним из шкафов в коридоре и у входа в подвал. Мины должны были взорваться через пятнадцать минут.
И все же в самом конце так удачно проведенной операции, нам не повезло. Нежданно-негаданно к штабу подкатили два гусеничных вездехода с солдатами: это шла смена караулов.
Якубов не стал дожидаться, пока разводящий обнаружит исчезновение часовых и поднимет тревогу. В вездеходы полетели гранаты, и их взрывы слились с дружной автоматной пальбой наших бойцов. Выскочив из штаба, моя четверка тоже открыла огонь и проскочила на противоположную сторону улицы.
Где-то вблизи надсадно взвыли сирены.
Караул, прибывший на вездеходах, был, очевидно, перебит нами полностью, но нам грозило окружение, и надо было уходить, не медля ни минуты… Стрельба нарастала, пули со свистом проносились над нашими головами, стучали о капоты и кузова грузовиков.
Если бы не пурга, мы, конечно, не смогли бы уйти. Но пурга и ночная темень мгновенно поглотили нас и прикрыли своей спасительной завесой.
Впереди шел Егоров.
За ним шагали Бодюков и Колесов, держа под руки Терешкина. Надо же было случиться так, что никто, кроме него, не пострадал. Одна из шальных пуль попала ему в ногу, вторая ранила в плечо.
На морозе он быстро терял кровь и слабел с каждым шагом.
— Бросайте меня, товарищи, — то и дело повторял он. — Зачем вам лишняя обуза?
— Тихо, Семен, — глухо покрикивал на него Колесов. — Все равно не бросим. Ты же вон какой здоровенный, выдюжишь…
И Терешкин, превозмогая боль и слабость, шел. Зато «язык» наш изматывал нам все силы. Он упирался, мычал, норовил выдернуть кляп изо рта. Пришлось связать его по рукам и ногам и тащить то волоком, то на плечах.
За озером мы перевязали раны Терешкина, затем с помощью рации передали на Большую землю рапорт об успешном завершении операции и просьбу встретить нас на пути следования.
