И, не прощаясь, вышел из кабинета, не обратив внимания на вскочившего Егора. Дверь за ним закрылась, но младший сержант продолжал стоять, скорее огорошенно, чем дисциплинированно.
Появился начальник училища. Молча прошел на место. Сказал,не глянув:
— Из училища ты отчислен.
— За что?.. — От горькой незаслуженной обиды у Егора совсем по-детски задрожали губы. — Я же отличник боевой и политической… На Доске почета…
— Отчислен в войска с сохранением воинского звания, — почему-то с раздражением повысил голос полковник. — Приказ подписан сегодняшним днем. Кругом марш!..
Воронеж. Тяжелая, как жесть, зелень августовских каштанов на улице Карла Маркса.
По этой улице шла Люба с чемоданом. Чемодан был тяжел, она часто останавливалась, смотрела в записку с адресом и, передохнув, волокла чемодан дальше.
Свернула на боковую улицу и вскоре остановилась перед длинным обшарпанным двухэтажным зданием с единственным подъездом. Поставила чемодан, еще раз проверила адрес и вошла в дом.
Она шагала по длинному, плохо освещенному коридору, посматривая на номера комнат. Остановилась возле одной из них, достала ключ с привязанной к нему биркой, отперла дверь.
Узкая комната с единственным окном была совершенно пуста. Люба поставила чемодан, прошла к окну и открыла форточку, потому что воздух в нежилом помещении был затхлым и спертым.
— С приездом, — сказали сзади.
Люба оглянулась. У дверей стояла совсем не старая, но уже седая женщина с живыми темными глазами.
— Давай знакомиться. Анна.
— Люба Трофимова.
— Одна?
— Сын в военном училище.
— Муж есть?
— Муж?.. Он в командировке.
— Понятно. У нас у всех — мужья в командировке. Откуда?
— Из Москвы.
Вопросы следовали быстро, и вообще это было похоже на допрос, но Люба не испытывала ни досады, ни смущения. То ли потому, что вопросы звучали заинтересованно, то ли потому, что темные глаза светились теплом и пониманием.
— Это все твои вещи?
— В камере хранения — чемодан и корзина.
— Аля, Рая! — крикнула Анна.
В дверях тотчас же появились две молодые женщины. Может быть, до сигнала Анны они стояли в коридоре.
— Привезете вещи из камеры хранения. Отдай им квитанцию.
— Что вы! — всполошилась Люба. — Я сама.
— Сама пока что будешь заново жить учиться. Освоишься — другой жене… командированного поможешь. Так-то у нас водится. Люба, в одиночку хорошо в петлю лезть.
— Но корзина очень тяжелая, — неуверенно сказала Люба, доставая тем не менее квитанцию из сумочки. Там — книги.
— Девочки, Борьку с собой захватите. Он во дворе в футбол гоняет, — распорядилась Анна.
Она командовала, но командовала мягко, как-то очень по-домашнему, и Люба сразу поняла, что перед ней — старшая. Не назначенная сверху, а избранная таковой по велению сердец и всеобщему признанию, как случается в больших и дружных семьях.
Аля и Рая, взяв квитанцию, сразу же ушли: через форточку донеслось: «Борька, тетя Аня помочь велела!..» Анна закурила.
— Ну, женам командированных денег не платят, так что самое время подумать о работе.
— Я — врач.
— А я — специалист по эпохе Возрождения. Аля — бухгалтер, а Рая — переводчица с английского. И все мы дружно трудимся на швейной фабрике, что весьма поощряется с целью перековки. У нас тут почти все — швеи. Самая престижная работа — у Полины, она — подсобница в продмаге. Кстати, о Полине. Идем к ней, она нам ящиков даст.
— Какие ящики?
— Ящики теперь — мебель. Ну, куда ты свои ложки-плошки поставишь, на окно?
— Нет у меня ни ложек, ни плошек, — улыбнулась Люба. — Всю жизнь на казенных тарелках прожила. Муж у меня — офицер… то есть…
— Офицер — это замечательно. Идем за ящиками.
Кабинет медицинского чиновника областного масштаба. Хозяин был сух настолько, что очки его держались на хрящеватом носу только каким-то чудом. Он читал официальную бумагу, брезгливо морщась и все время раздраженно встряхивая ее.
Люба сидела напротив, с беспокойством наблюдая за его странно демонстративным поведением.
— Ну, и чего вы хотите? — с откровенной неприязнью спросил начальник, закончив чтение.
— Я хочу работать по специальности.
— С такой характеристикой?
— Простите?.. — Люба растерялась.
— Нет, уж вы простите! Халатность, бесконечные отлучки с места работы, прогулы и, наконец, рукоприкладство.
— Какое рукоприкладство?
— За провал на экзамене по «Краткому курсу Всесоюзной Коммунистической партии большевиков». Вот, черным по белому, — он внушительно потряс характеристикой. — Со ссылкой на документы и свидетелей.
Лицо Любы постепенно каменело, и сквозь эту, еще не ставшую непроницаемой окаменелость проступала такая человеческая боль, что исхудалый начальник спросил нормальным человеческим голосом:
— Воды?
— Благодарю, — Люба встала и, качнувшись, вышла из кабинета.
Цех старой швейной фабрики. Гул от множества работающих швейных машинок. Мелькают женские руки, бежит полотно, ряды сосредоточенных женских лиц. Анна, Аля, Рая…
И — Люба.
Вдруг — ликующий крик:
— Девочки!.. Девочки!..
По проходу цеха бежала молодая женщина, потрясая газетой.
— Ежова сняли, девочки!.. Ежов — враг народа!..
Комната Анны. Такая же узкая, как и все прочие комнаты бывшей казармы швейной фабрики. В ней сегодня шумно и отчаянно весело. На досках, положенных на ящики и накрытых простынями, — скромная закуска тех времен, вино, кружки и чашки вместо рюмок, разнокалиберная посуда.
За столом — одни женщины. Кто плачет, кто восторженно что-то говорит, кто звонко хохочет на грани истерики. И все — вразнобой, все перебивают друг друга.
— Теперь жизнь изменится, сестрички! Все изменится!..
— Господи, столько горя… И за что, за что?..
— Узнал все-таки товарищ Сталин правду!.. Узнал!..
— За товарища Сталина, подруги!.. За нашего отца и заступника!..
Ликуют осиротевшие, чудом избежавшие каторги жены, дочери, сестры врагов народа. Счастливыми слезами взахлеб плачет Люба.
Только Анна молчит. Курит одну за другой. И пьет.
Дождь. Затяжной, нудный, осенний. Попрятались все, кто мог. Пусто на улицах. Облетают каштаны.
По пустынной улице шел мужчина в старом, видавшем виды ватнике, намокшей шапке-ушанке, в грубых разбитых сапогах.
Таким он и ввалился в комнату.
— Алешка!..
Люба так закричала, что соседки бросились к ней. А она целовала небритое родное лицо, что-то говорила, смеялась сквозь слезы и снова целовала…
Алексей опомнился первым. Оглянулся на дверь, которую забыл закрыть за собою…
…Увидел женщин, что столпились в открытых дверях, в коридоре. Увидел их лица, их глаза…
Все понял, отпустил Любу, низко поклонился женщинам и тихо сказал:
— Простите нас.
Анна осторожно закрыла дверь.
Проникавший сквозь окно тусклый свет уличного фонаря кое-как освещал комнату. Кухонный стол со шкапчиком, две табуретки, два поставленных на попа фанерных ящика, накрытых белым полотном… Ничего больше не было в этой комнате, но зато все это являлось собственностью Трофимовых. Без инвентарных номеров.
Да еще стояла узкая железная койка, на которой они лежали, тесно прижавшись друг к другу.
— Я знаю, что ни о чем нельзя расспрашивать, — шептала Люба. — Но все-таки позволь один вопрос..
— Один — можно.
— Откуда ты узнал, что я в Воронеже?
— Коваленко сказал. Бывший комдив Коваленко. Он тебя сюда и направил.
— Он… тоже?..
— Он погиб, Любаша.
— Прости.
— Знаешь, может быть, даже и неплохо, что Егорку отчислили в войска, — меняя тему, сказал Алексей. — Послужит, похлебает солдатской каши, а там, глядишь, и снова — в училище.
— Я такая счастливая, такая счастливая!.. — вдруг невпопад горячо зашептала Люба. — Только одно смущает, Алешенька. Рыдают сейчас все мои сестрички во все свои подушки…
Рыдали. Но не все.
Анна не рыдала. Просто не могла уснуть, курила, и груда окурков давно переполнила консервную банку.
Утро здесь было хлопотливым. Сновали по коридору женщины в домашних халатиках, кипятили чай, в очередь варили каши. В очередь и умывались, поскольку местные удобства не могли вместить всех желающих.
Алексей вышел в коридор в чистой — и когда Люба успела ее выстирать? — гимнастерке без знаков различия, подпоясанный солдатским ремнем, и сразу оказался в центре суматошной беготни: кто-то даже повизгивал, прикрывая голые плечики ладошками. Хмуро глядя строго перед собой и беспрестанно бормоча: «Виноват!» — Алексей добрался до нужной ему комнаты и постучал.
— Входи, раз не заперто, — раздался усталый голос Анны.
Алексей открыл дверь, спросив на всякий случай:
— Можно?
— Знала, что заглянешь, — сказалаАнна. — Картошки хочешь?
— Жена ждет, — улыбнулся Алексей, сев напротив нее. — Завтракайте, я покурю.
