Егор не успел взять рюмку, как Люба встала и вышла с весьма недовольным видом, проворчав на ходу:
— Не могу видеть, как отец с сыном водку пьют!
— Я не с сыном, а со старшим сержантом! — крикнул вдогонку отец. Чокнулся с Егором, сказал:
— Матери хоть догадался подарок привезти?
Егор выпил свою рюмку, смущенно улыбнулся и беспомощно развел руками.
— Эх ты, тютя!
В комнату вернулась Люба. Убрала графинчик со стола:
— Я чайник поставила.
— Правильно, — согласился Алексей, закуривая.
Егор вдруг сорвался с места, кинулся к дверям.
— Ты куда? — удивилась Люба.
— Сейчас, ма! Забыл!..
И вышел.
— Ма!.. — усмехнулся Алексей.
— Он еще ребенок, — заступилась за сына Люба. — А ты его водкой встречаешь.
— Он не ребенок, а танкист, — строго поправил Алексей. — И эти три рюмки мы выпили не как отец с сыном, а как сослуживцы.
Вошел Егор.
— Мам, это тебе, — сказал он и протянул матери косынку.
— Спасибо, сынок, — растроганно проговорила Люба.
Подошла к зеркалу, повязала на шею косынку, посмотрелась и неожиданно быстро вышла.
— Куда это она? — удивился Егор.
— Сообразил наконец, — довольно проворчал отец. — Мать, понимаешь, от счастья чуть с ума не сошла…
— Пап, — вдруг перебил Егор, собрав всю свою решимость. — Мне деньги нужны.
— Зачем?
— На самолет. Поездом не успею.
— Куда не успеешь?
— Я слово дал.
— Никуда ты не поедешь! — Алексей ударил ладонью по столу, тут же, впрочем, сбавив тон. — Мать, понимаешь, без ума, а сын, понимаешь, отличник боевой и политической…
— Поеду, — упрямо перебил Егор.
— Нет, не поедешь!
— Я слово дал, отец. А ты сам меня учил, что слово, данное женщине, есть слово чести.
— Слово… — недовольно ворчал Алексей. Потом вдруг усмехнулся. — Платочек-то небось Маше вез?
Егор застенчиво улыбнулся:
— Она ждет.
— Спасибо, хоть матери подарок отдать сообразил, — Алексей рылся в карманах. — Где наши деньги?
— Наверно, в буфете.
— Все-то ты знаешь, — продолжал ворчать отец, роясь а буфете. — Тридцатки хватит?
— Хватит. Спасибо, пап.
— Спасибо, — непримиримо бурчал Алексей. — А что мы матери скажем, интересно?
В дверях стояла Люба с тремя порциями эскимо в руках.
Улыбка так и не успела сойти с ее счастливого лица.
Южный областной город задыхался от летней жары, и продавцы газированной воды с сиропами всех сортов бойко торговали своим ходким товаром. А совсем рядом с шумной площадью возле книжного магазина стоял старший сержант Егор Трофимов. Он смотрел на окна противоположного, хорошо знакомого ему дома… Потом достал зеркальце и, поймав солнечный лучик, послал «зайчика» в темное окно третьего этажа. И тут же поспешно зажал зеркальце в кулаке.
В знакомом окне появилась незнакомая мужская физиономия. Если бы на месте Егора стояла Люба Трофимова, она бы сразу узнала ее: она принадлежала коренастому мужчине, который когда-то присутствовал на ее встрече с ректором института по поводу публичной пощечины доценту Фролову.
Егор, конечно, не знал его, однако тут же поспешил на шумную площадь. Было воскресенье, в турпоходы тогда ходить было не принято, и люди — особенно на юге — стремились на улицы. На площади продавали пиво, газированную воду, воздушные шары, мороженое, и было весело каждому в отдельности и всем вместе.
Здесь Егор взял извозчика — кстати, того самого, который когда-то отвозил Любу на военный аэродром, — уселся на пружинное сиденье пролетки и сказал:
— На Овражную.
Овражная нисколько не изменилась за эти годы. Та же пыль, то же запустение, тот же несуразно длинный барак с удобствами во дворе.
И та же пронзительно бдительная дворничиха с метлой в руках. Она ничего не подметала, а, опершись о метлу, зорко блюла порядок на вверенной ей территории.
Егор сразу же узнал ее, велел остановиться рядом и спросил официальным командным голосом:
— Овражная?
— Она! — выпалила дворничиха, чуть ли не взяв метлу «на караул».
Егор расплатился с извозчиком, равнодушно прошел мимо поспешно посторонившейся дворничихи и остановился напротив барака. Не глянув на блюстительницу местных порядков, когда-то так напугавшую его, неторопливо достал зеркальце и направил солнечный лучик в одно из окон: теперь-то он точно знал, куда следует целиться.
И окно тотчас же распахнулось. Из него прямо на улицу выпрыгнула Маша. В тесноватом домашнем халатике и косыночке, с тряпкой в руке. Перебежала улицу и остановилась перед Егором. Оба молча глядели друг на друга и улыбались, и больше во всем мире никого для них не было.
— А я не верила, — наконец сказала она.
— Но я же дал слово.
— А мог и не приехать.
— Не мог.
— Знаешь, кто я? — помолчав, тихо спросила Маша. — Я — самая счастливая девочка на свете. Самая счастливая!..
И, шагнув, осторожно, точно боялась обжечься, прикоснулась губами к его губам. И сразу отпрянула. И тогда он, тоже осторожно и тоже чего-то боясь, потянулся к ней и поцеловал ее в ответ. Бережно, целомудренно, но дольше и крепче, чем она.
Разинув рот, во все глаза смотрела на них дворничиха. А извозчик, заулыбавшись от уха до уха, начал разворачивать свою пролетку.
— Но, милая!..
— Знаешь, мама уже год работает нянечкой в детском приюте, — почему-то шепотом сообщила Маша. — Там несчастные дети, ну, неполноценные, понимаешь? За ними надо все время ухаживать, и мама уходит на целые сутки…
— Я вечером улетаю, — пролепетал зачем-то Егор.
— Значит, тебе необходимо отдохнуть. Идем ко мне. Идем.
И, взяв его за руку, повела через улицу к несуразно длинному бараку. В левой ее руке была по-прежнему зажата тряпка.
А извозчик порожняком возвращался к стоянке и улыбался всю дорогу. Но улыбка замерла, когда он въехал на площадь: «…Над нашей родиной нависла серьезная опасность…»
Остановились трамваи, подводы, машины. Бросили тележки мороженщицы и продавцы воды: вишневый, густой, как кровь, сироп все тек и тек в стакан и, переполнив его, тяжело капал на серый горячий асфальт.
Все столпились под уличным репродуктором и ловили каждое слово в полной суровой тишине.
На городских часах было несколько минут первого.
Выступал Молотов.
Осунувшееся, почерневшее и повзрослевшее лицо Егора Трофимова. Он — в танковом шлеме, в изрядно потрепанном комбинезоне, перетянутом отцовским ремнем со звездой на пряжке.
Звучит обыденный усталый голос:
— За образцовое выполнение приказов командования и проявленные при этом отвагу и героизм наградить гвардии младшего лейтенанта Трофимова Георгия Алексеевича орденом Отечественной войны первой степени.
Сурово, без улыбки смотрит на нас гвардии младший лейтенант Георгий Трофимов.
Вокзальное здание товарной станции с прокопченной дымом вывеской «ГОРОД ГОРЬКИЙ».
На дальних запасных путях готовился к отправлению санитарный состав из разномастных пассажирских вагонов с красными крестами. К вагонам прямо по железнодорожным путям подъезжали грузовики, и медицинский персонал поезда — военврачи и фельдшеры, сестры и санитарки — выгружал из машин тюфяки, постельное белье, ящики с медикаментами, тюки с перевязочным материалом. Осматривали, считали, сортировали и разносили по вагонам.
В самом поезде бойцы санитарного отряда производили генеральную уборку: мыли щелоком полы и стенки, дезинфицировали полки, протирали ветошью стекла.
Любовь Андреевна в меховой безрукавке поверх гимнастерки с узкими полевыми погонами капитана медицинской службы шла вдоль состава, останавливаясь возле каждой машины, возле каждой группы людей.
— Не путайте медикаменты с инструментами, девочки. Все инструменты — в кригеровский. Катя, проследи.
— Есть, Любовь Андреевна.
По дороге вдоль станционных путей пожилой старшина вел строй девушек. Девушки путались в длиннополых шинелях, страдали в больших кирзовых сапогах, шли вразнобой, и поэтому старшина то и дело строго покрикивал:
— Ногу! Ногу! Левой! Левой! Р-равнение!..
В строю шла Маша Белкина. Выравнивая шеренгу, она повернула голову и вдруг увидела возле вагона Любовь Андреевну. Остановилась от неожиданности, вновь поломав строй.
— Белкина, ногу!.. — сердито закричал старшина. — Ворон считаешь? Левой! Левой!..
Маша поспешно поправила шаг.
Взвод девушек уходил по дороге, идущей вдоль санитарного поезда. Маша нет-нет да и оглядывалась на него.
— Осторожнее, девушки, — говорила Любовь Андреевна двум молоденьким санитаркам, которые снимали с грузовика большие картонные коробки. — Здесь — ампулы, не бросайте.
И пошла дальше вдоль состава.
— Любовь Андреевна! — ее догонял немолодой майор в очках с протезом вместо левой руки. — Почему опять такая поспешность? Уж который рейс не дают толком подготовиться.
