Гонзик уставился на потолок.
— А зачем мне выкрутасы! Ты из тех людей, которым не следовало бы бояться слова «коммунист», а я не стыжусь своих убеждений. Да, если хочешь знать, я коммунист, и отец мой тоже коммунист, потому его и засадили в концлагерь. В партию я вступил потому, что с ней правда, дружище. Правда для всех справедливых и честных людей.
Кованда тихо сидел на стуле у постели, держа в руках кепку и рукавицы. Он поднял глаза на Гонзика и встретил его добрый, открытый взгляд. Кованда улыбнулся и встал.
— Ну, я пойду, — заторопился он и снова надел кепку. — А то, пожалуй, Гиль меня хватится и будет скучать.
Он надел рукавицы и медленно пошел к выходу. Гонзик быстро сел на постели.
— Кованда! — воскликнул он.
Тот обернулся уже у самой двери.
— Ну, что?
— Так ты мне ничего на это не скажешь? Ни словечка? Не скажешь, что ты обо мне думаешь?
Старый Кованда подтянул на шее шарф и взялся за ручку двери.
— Что я о тебе думаю? — задумчиво произнес он, разглядывая сапоги. — Скажу. Скажу, что я в жизни не встречал еще такого хорошего парня, как ты. Такого… — он поднял воротник пальто, — чтобы был мне так по душе! Ну, будь здоров! — Он открыл дверь и заговорщицки усмехнулся. — Будь здоров, красный!
И он осторожно прикрыл за собой дверь.
— Ну, пошли, — сказал Кованда и положил Карелу руку на плечо. Тот встал со стула и взял с полки походный котелок.
— Одно мне обидно, — добавил Кованда, — что я останусь без обеда. Без этой самой овсяной бурды. — Он наклонился над койкой, скатал свои старые рабочие брюки, потом надел кепку и взял брюки под мышку. — Для общего блага приходится человеку жертвовать и хлебом насущным.
Они вышли из комнаты и по коридору пошли к лестнице.
— Ну, дуй, — сказал Кованда и, остановившись у лестницы, закурил сигарету, потом быстро шагнул в клозет, находившийся прямо против комнаты, где жили немцы.
Карел медленно спустился по лестнице в первый этаж.
У дверей кухни выстроилась длинная очередь. Франтина и Йозка открыли двери настежь, поставили там стол, и на него большие дымящиеся котлы и стали раздавать овсяный «айнтопф»[34].
Карел прошел вдоль рядов проголодавшихся ребят и стал перед Миреком, который был уже близко от котлов.
— Не лезь без очереди! — закричали стоявшие сзади и забарабанили ложками в котелки. Мирек обернулся и закричал:
— Спокойно, ребята, спокойненько! Он тут стоял передо мной.
Подходили все новые люди, вернувшиеся с работы, очередь росла, несмотря на то что повара работали быстро.
— Сегодня все идет, как по маслу, — громко сказал Карел, подвигаясь вперед. — Обед из трех блюд!
Ребята засмеялись.
— «Айнтопф» сегодня жирный, — крикнули сзади. — Франтина сказал, что Гюбнер положил в котел большую восковую свечу. То-то полакомимся!
— Копун! — покрикивали сзади на Франтину. — Шевелись, лежебока!
Получившие свою порцию шли вдоль очереди к лестнице. Некоторые уже по дороге прикладывались к котелку.
— Я этого есть не стану, — заявил Эда Конечный и показал свою ложку. — Тут черви.
Ребята не поверили.
— Значит, у тебя мясное блюдо, — шутили они. Беги, пока Гюбнер не увидел. Видно, он перепутал и налил тебе из немецкого котла.
Карел подставил котелок, и Франтина наполнил его. Карел испытующе заглянул повару в глаза.
— Это верно, что там черви? — громко спросил он.
Франтина испуганно посмотрел на Карела.
— Не ори, — шепотом умолял он. — Я тебе уже говорил, что да.
Карел не отходил от котлов, хотя за ним нетерпеливо теснились остальные. Он зачерпнул своей ложкой похлебку и внимательно рассматривал ее.
— Восемь червей, — громко сказал он и обернулся к стоявшим сзади. — Ребята, восемь червей в одной ложке. Неужели мы будем это жрать?
Парни, стоявшие в длинной очереди, разом сгрудились около Карела, запрудив коридор. Ефрейтор Гюбнер, резавший у окна мясо, подбежал к двери.
— Was ist denn los?[35] — гаркнул он, вытирая руки фартуком.
— Ишь ты, мясо режет, — восклицали задние, приподнимаясь на цыпочки и заглядывая в кухню. — Для кого это, поваришка?
Карел поднял свой котелок и сунул его под нос Гюбнеру.
— Герр ефрейтор, — сказал он по-немецки. — Вот это рота должна есть? Этого собака жрать не станет!
Гюбнер побагровел, на лбу у него вздулась вена. Он сильно ударил по котелку. Похлебка брызнула на рубашку Карела. Вокруг раздались возмущенные возгласы. Карел схватился обеими руками за стол, на котором стояли полные котлы, и одним рывком перевернул его. Котлы с грохотом полетели со стола, похлебка хлынула на каменный пол. Задние ряды навалились на передние, и все вместе ворвались в кухню. Гюбнер отскочил к окну и схватил большую поварешку. Но едва он замахнулся ею, кто-то подставил ему подножку и сорвал с плеч петлицы. Обезоруженный ефрейтор яростно размахивал кулаками.
Франтина испуганно забился между котлов и, сложив руки, умолял всех товарищей: «Ради бога, опомнитесь, ребята!» — Йозка злорадно хохотал и, указав на окно, крикнул: «Мясо!»
Ребята быстро расхватали жареное мясо, нарезанное тонкими ломтями, и буханочки белого и черного хлеба. Эда Конечный проталкивался к дверям, прижимая к груди пачку маргарина. Ладя Плугарж нес жестянку с повидлом, держа ее высоко над головой, другие парни набирали в котелки картофельное пюре из большой кастрюли. Пюре досталось только нескольким, — остальные, озлобленно галдя, толпились вокруг Гюбнера.
В тот момент когда Карел перевернул стол, Мирек бросился во второй этаж и вбежал в комнату немцев, где были только фельдфебель Бент, Гиль и Нитрибит. Все трое валялись на койках.
— Hilfe![36] — задыхаясь, кричал Мирек, отчаянно жестикулируя в сторону второго этажа, откуда в распахнутую дверь доносился шум. — Küche kaputt![37]
Трое немцев вскочили и кинулись к двери. Мирек бежал впереди по лестнице. Едва они исчезли из виду, как дверь клозета открылась, и Кованда на цыпочках проскочил в комнату немцев. Он прикрыл за собой дверь, быстро огляделся, сощурив глаза, и бросился к стене. Расстегнув три кобуры, висевшие там на портупеях, он вытащил пистолеты и запасные обоймы. Все это Кованда спрятал за пазуху, заправил рубашку в брюки и туго подтянул пояс. С минуту он прислушивался у дверей, потом на цыпочках пересек коридор и скрылся в клозете. В мгновение ока он завернул пистолеты и обоймы в старые брюки, перевязал пакет веревочкой, проскочил по пустому коридору в левое крыло здания и по другой лестнице спустился во двор, где уже сгущались сумерки. Под прикрытием развесистых каштанов Кованда перелез ограду, весело ухмыльнулся и, насвистывая, быстро зашагал в город.
Гиль ворвался в кухню, как большой, тяжелый мяч, растолкал всех и, пробиваясь к Гюбнеру, раздавал удары направо и налево. Бент проталкивался за ним, награждая оплеухами ближайших парней. Нитрибит остался у дверей и, сложив руки за спиной, брезгливо наблюдал происходящее.
Ребята стали отступать. Они скользили по залитому похлебкой полу, спотыкались и падали; не удержался и Гиль, он грохнулся, увлекая за собой Франтину, который попался ему на пути. Ефрейтор поднялся, весь измазанный овсяной гущей, вне себя от ярости. Глаза его налились кровью. Он схватил валявшийся рядом стул и поднял над головой. В этот момент в коридоре появился капитан Кизер и остальные немцы, с которыми он в зале третьего этажа проводил совещание. Шум в кухне привлек их внимание, и они остановились в дверях, глядя на эту сумятицу. Парни, которым удалось раздобыть кое-что в разгромленной кладовой, испуганно ринулись в коридор, но окрик капитана заставил их вытянуться в струнку.
— Ja, was ist denn los?[38] — прохрипел возмущенный капитан, подергивая плечами. — Hübner, was ist denn eigentlich los?
Повар Гюбнер, изрядно помятый и грязный, задыхаясь, отрапортовал, указывая на Карела. Тот нагнулся, поднял валявшийся на полу котелок, зачерпнул им немного «айнтопфа», оставшегося в котле, и подал капитану. Кизер долго смотрел на овсяный «айнтопф», и злость его сразу угасла. Он ткнул пальцем в сторону Карела:
— Vierzehn Tage verschärft, — и в сторону остальных: — Wegtreten![39]
Парни быстро разбежались по коридорам, опасаясь, что у них отнимут остатки немецкого пайка, которые им удалось урвать.
— Всем явиться ко мне через пять минут, — приказал капитан немцам и, придерживая болтающийся кортик, быстро пошел по лестнице.
Гиль, Бент и Нитрибит торопливо приводили себя в порядок в своей комнате, собираясь идти к капитану. Гиля обтерли мокрым полотенцем и стерли с него «айнтопф», потом все трое, почти одновременно, потянулись к портупеям на вешалке. Первым открыл кобуру Нитрибит и, не веря глазам, сунул туда руку. Несколько секунд он не вынимал ее и, разинув рот, глядел на Гиля.
