Вадим Данилов - Временно исполняющий

— Решил сказать о письме, потому как приятелями вы были…

Когда Ватолин вышел из штаба полка, густо и медленно падали крупные снежинки. Подумал: «Потому как приятелями были, поэтому сказал? Или упрекнуть хотел: не сберег, мол. Пусть. Только бы самому себя не упрекнуть. И, наверное, не упрекну, если самого себя беречь не стану».

Старший лейтенант шагал по едва протоптанной и уже скрывающейся под медленно падающими снежинками дорожке.

Мангул томился у дальней коновязи, притопывал — вконец озябли ноги. Подвал коня, подсадил старшего лейтенанта, осведомился:

— Поспешим к обеду?

— Давай! — крикнул Ватолин.

Взяли в галоп. Белый студеный вихрь хлестал в лицо. Из-под копыт летел и клубился белый-белый снег.

Нас трое, печально-сосредоточенных, седеющих, а вернее, достаточно уже седых. Двое в гражданской одежде, один в полковничьем мундире. Мы стоим у Вечного огня, зажженного в память о погибших, у их братской могилы и мемориала, воздвигнутого в честь защитников и освободителей города.

Город — вот он, справа, широкий, утопающий в зелени, залитый июльским солнцем. Слева — рукотворное море, разлившееся на месте маленькой речки, затопившее низину, истерзанную сорок с лишним лет тому назад бомбовыми и артиллерийскими разрывами, политую кровью. Большой кровью. Юные следопыты из города Львова, изучающие историю нашей дивизии, приехавшие сюда на встречу ее ветеранов, сообщили: здесь, на этом пятачке, потери убитыми в соединении были куда больше, чем на всем остальном его боевом пути. А остальной путь — это и Курская дуга, и форсирование Днепра, и освобождение Киева, Львова и много других рубежей, вплоть до самой Праги.

Да, таким было то лето сорок второго года: в то время не слышали еще мы о наших танковых армиях, не видели над собой «Илов» и «Яков». Главным нашим оружием была решимость — устоять. И стояли, повинуясь сознанию, что иначе никак нельзя, следуя приказу Народного комиссара обороны № 227: «Ни шагу назад!». Потому и полегли на этом пятачке десятки тысяч воинов.

— Повезло же нам с вами, ребятки, — уцелели, — произнес отставной полковник.

— Крепко, Ваня, повезло, — ответил бывший арт-техник, ныне инженер-строитель Сева.

И я кивнул: мол, даже не верится.

Мимо проходили люди и с уважением посматривали на нас. А нам от этих почтительных взглядов было неловко. Мы выжили, потому что полегли другие. У нас ордена и медали, а у большинства тех, что лежат в братской могиле, — ни единого знака отличия. Не успели они получить знаки, хотя и заслужили их прежде нас. Наши ордена и медали по праву принадлежат им.

…Мы стоим у мемориала, воздвигнутого в Атуевке. Так уж и буду называть эту городскую окраину, хотя настоящее ее название иное, потому что не претендую на документальность повествования, а кроме того, кто-нибудь из живущих ныне героев, узнав себя, обидится на несходство портрета с оригиналом. Или уличит меня: «Это было не так, а вот этого вовсе не было». Или упрекнет: «Скольких же ты забыл!»

Нет, не забыл, а просто не знал ох. Как можно знать всех, если их десятки тысяч. И ничего не придумал: невозможно придумать большего, чем совершили они, не успевшие получить своих наград. В той братской могиле немало героев, имена которых неизвестны. Пусть они носят придуманные мной имена.