— Это еще откуда?
— Да отсюда же, отсюда, откуда еще? Не из Лондона и не из Ирана, а именно отсюда.
— Любопытно, каким это образом!
— Мне, брат, и самому любопытно, видишь ли. Но ты вот терзаешься, за всех хочешь отвечать, и за Рыдза, и за Бека, и за Андерса, и за Малевского… Все это хорошо, но бесполезно. Лучше делай пока свое нужное дело.
Голубые искры брызгали из-под напильника, которым работал Шувара, скрежет сверлил Марцысю уши.
— Говорю тебе, — убеждал его слесарь, — мы еще пригодимся, и как еще пригодимся! Только дураки могут думать, что эта война ничего не изменит.
Однако Шувара не все рассказал Марцысю. Он скрыл одну подробность, которую сам ни на минуту не мог забыть. Дело в том, что он ездил не только в Бузулук, где формировалась армия Андерса и откуда его спровадили после короткого и не слишком приятного разговора. Задолго до этого, как только началась война, он побывал в советском военкомате. Но там его категорически отказались принять в ряды армии. Напрасны были ссылки на революционное прошлое, на ударную работу в советской промышленности. Его любезно поблагодарили, сказав, что пока в нем нет надобности; конечно, в случае чего… И так далее.
Только после этой неудачи он отправился в Бузулук. Но об этом первом отказе он не упомянул в разговоре с Марцысем. Слишком болезненно пережил его. Незачем сопляку знать об этом.
Новые подробности об армии Андерса Марцысь узнал от Хобота.
— С евреями, ну, как с собаками обращаются! И не только с евреями. Там к ним немного западных украинцев и белорусов попало. Дают им жизни!.. А какая агитация ведется, не дай бог! Офицерики выфранчены, как до войны, а солдату тяжко. О войне они и не думают. Они ждут, чтобы немцы большевиков побили, а потом им Англия готовую Польшу даст. Я там повертелся — и ходу. Мерзость такая. С коммунистами без суда расправляются. И кругом воры. Продовольствия столько, что все могли бы есть вдоволь, так нет, они спекулируют, деньгу околачивают. Там один денщик хвастался, что они со своим капитаном золото скупают. Здесь золото дешево — посольство им дает монету, они и скупают. Говорит, уже полчемодана этот капитан набрал золотых портсигаров и всякой всячины. И потом… — Хобот огляделся и, понизив голос, сказал: — И потом, знаешь, чем они еще занимаются?
— Чем?
— Шпионажем. Разузнают, где аэродромы, где какие станции, склады, где какие дороги…
Марцысь остолбенел.
— Что ты говоришь? Для кого они станут шпионить?
— А холера их знает. Для англичан, что ли…
— Да ведь это союзники?!
— Ну и что с того? А может, и для немцев…
— Ну, это уж слишком!
Но тут вмешался Шувара:
— Почему — слишком? Многие из них еще до сентября у немцев на жалованье были, отчего бы им и не продолжать свою работу? Надо трезво смотреть на вещи. Видел этот журнальчик, что посольство издает? Так и пышет от него ненавистью, а ведь им еще приходится поневоле сдерживаться.
И вдруг, как бы припомнив что-то, обратился к Хоботу:
— У тебя, брат, какие-то грешки на совести есть, а? Смотри, как бы это не повторилось. Обстановка сейчас такая, что всем нам приходится отвечать друг за друга. Так ты гляди!
Загорелое худощавое лицо Хобота налилось кровью. Покраснел даже лоб.
— Вы, вы… Это про то, что я тогда в поезде тому фрукту сказал?
— Вот-вот!
Хобот хрустнул пальцами:
— Да ведь… ведь это же неправда!..
— Как, неправда?
— Ну, я только хотел, чтобы он от меня отвязался… А на самом деле было совсем другое… Скандал мы устроили с приятелями, ну выпивши были. Так вот, за хулиганство…
Шувара пожал плечами.
— Не верите? Я и бумажку могу показать. У меня есть бумажка, там все написано.
— Нашел время хулиганить!.. Но все равно, хулиганство ты тоже брось!
— Да что вы думаете, что я какой-нибудь скандалист? Просто так случилось, со всяким может случиться…
— Я тебя только так, на всякий случай предупреждаю…
— И предупреждать нечего, — обиженно огрызнулся Хобот. Но Шувара вдруг рассмеялся, и в его серых глазах блеснули веселые искорки.
— Эх, парень, парень, и врать-то ты не умеешь, сейчас и уши покраснели.
— Как это? — смутился Хобот.
— Да вот так. Ладно уж, меня не надуешь. Но, чур, уговор: что было, то было, но сейчас — ни-ни! Сейчас все по-новому, согласен?
Хобот молча кивнул головой, исподлобья глядя куда-то в сторону.
Некоторое время он сторонился Шувары, хотя его послали на работу в мастерскую, которой тот руководил. Но обида скоро рассеялась. Шувара, с его спокойным голосом, с его добродушной усмешкой и умением разъяснить все трудные вопросы, легко привлекал к себе сердца. К тому же он был превосходным слесарем, и это внушало уважение Хоботу, который имел за собой лишь недолгие годы практики у пьяницы-мастера, не горевшего желанием поделиться своими скудными знаниями с учеником.
Подружившись с Хоботом и получив от него все сведения об андерсовской армии, Марцысь окончательно убедился, что жалеть ему не о чем. Но ведь это он знает лишь теперь. А сначала казалось, что это настоящая армия и что именно там его место. Все же он тогда не сумел настоять на своем, не смог убедить мать… Конечно, в сущности вышло даже лучше, но мальчика мучили сомнения в твердости его характера.
Было и еще кое-что, что ему не нравилось в самом себе. Иногда он вдруг ловил себя на хвастовстве, на стремлении показаться лучше, чем он был на самом деле. И это было особенно отвратительно здесь, где люди без всякого бахвальства, как нечто само собою разумеющееся, совершали настоящие подвиги.
Владеку хорошо — он ни о чем таком не задумывался, а жил себе, словно все вокруг делалось само собой. Но Марцысь еще с детства увлекся тем, что называлось выработкой характера. Человек должен проверять себя, управлять собой, воспитывать в себе нужные свойства, истреблять свойства излишние и вредные. Уже много лет он упражнял силу воли. Он довел в себе до совершенства уменье просыпаться в заранее назначенный час: «Проснуться без десяти семь!» — приказывал он себе с вечера. Сначала это не выходило. Он вдруг просыпался испуганный, словно его за волосы выхватили из мягкой глубины сна, и, взглянув на будильник, убеждался, что всего пять часов. Засыпал и снова вскакивал; но оказывалось, что он спал всего десять минут и до назначенного срока еще далеко. В конце концов Марцысь добился того, что просыпался — минута в минуту — в то время, которое назначал себе с вечера. Дома знали, что Владека надо силой стаскивать с постели, но Марцысь всегда встает вовремя. «Значит, можно выработать в себе все, что хочешь!» Можно овладеть своим сном — значит, и многим другим, происходящим будто бы независимо от тебя. И это необходимо, если хочешь стать настоящим человеком. Кем именно — было для него не совсем ясно, и выбор часто зависел от случайности: от последней прочитанной книги, от недавних событий. Но всегда это было что-нибудь необычайное, изумительное, прекрасное.
Иногда — капитан судна или знаменитый путешественник, иногда — полководец или изобретатель. Но во всяком случае герой. Этой основной цели и служили все мелкие упражнения воли, к которым он принуждал себя. Скажем, круглый год, вне зависимости от температуры, мытье с ног до головы холодной водой. Мать кричала, что он простудится, что это бог знает что — обтирание зимой, в холодных сенях, где вода в ведре покрывалась тонкой коркой льда! Да, сперва это было ему трудно. Пока он наливал в таз ледяную воду, кожа от одного предчувствия того, чему она сейчас подвергнется, дрожала мелкой дрожью, и все тело невольно ежилось. Вода обжигала, как огонь, перехватывало дыхание. Но вот он докрасна растирал тело грубым полотенцем, и его охватывала внезапная, неизъяснимая радость. Потом гимнастика на коврике из лоскутов, и снова радость от того, что мускулы становятся все крепче, играют под кожей. И постепенно холодная вода становится уже необходимостью, ежедневной привычкой, удовольствием. Значит, можно силой воли приучить свое тело радоваться тому, чего оно раньше боялось! Можно также научиться сдерживать гнев; если ты не позволяешь вывести себя из равновесия, это тебе дает преобладание в стычках с товарищами. Можно упражнять волю и в другом — отказаться от сладких блюд, от десертов: «Не люблю!» Мать сперва упирается: «Сладкая пища необходима», но в конце концов вынуждена примириться и лишь время от времени поворчит: «В нашем доме, когда я была маленькая, речи ни о каких таких капризах не было. Ешь, что дают, и все!» Но мать его не понимает. Ведь надо подготовиться к будущей жизни — уметь отказывать себе во всем, уметь сказать себе: «Делай так, и не иначе!» Это нужно, чтобы суметь перенести все, что переносили люди на необитаемых островах, в глубине пустынь, на вершинах гор, в самых трудных условиях, чтобы суметь посмеяться над трудностями и препятствиями.
