неслось по верхушкам сосен и разлеталось еле слышимым ветром по лесу. И березы шелестом листвы аплодировали и рукоплескали им. Так пришла осень, а за ней – зима. В сорок первом выдалась она не на шутку суровой, и, чтоб как-то сохранить тепло в землянках, приходилось непрерывно топить буржуйки. Тонкие серо-белые струйки дыма поднимались из-под земли до самых верхушек сосен и невольно выдавали свое расположение немецким разведгруппам. Немцы уже осенью догадались, что в лесах сформирован партизанский отряд, и даже несколько раз засылали разведгруппы и агентов, завербованных из местных. Но все разведгруппы сталкивались с непроходимой частью заболоченного леса, где тропы были известны не многим даже внутри отряда, а завербованные агенты, сумевшие пробраться к отряду, ломались при первом же допросе и по законам военного времени тут же уничтожались. Командование вермахта несколько раз предпринимало попытки добраться до отряда, но безуспешно, и, в конечном счете, перестало засылать диверсантов, построило на окраине города наблюдательный пункт для круглосуточного мониторинга горизонта леса, усилило его пулеметами и легкими семидесяти пятимиллиметровыми пехотными пушками. А партизаны выживали. Зима в лесу – это само по себе война. Холод, голод. Скот, угнанный летом с пастбищ и не набравший веса, помер в начале ноября. Что было возможно, спрятали в специально оборудованных схронах, остальное съели. Вылазки в город сократились из-за угрозы быть убитым, да и маршруты подходов к нему изменились. Теперь напрямую через опушку было нельзя, и продотряд, состоящий в основном из пяти пацанов лет этак шестнадцати и одного командира лет двадцати, пробирался в город окольными тропами. Путь занимал в одну сторону почти целый день, и обратно ночь. Иногда приходилось задерживаться в городе из-за внезапно начавшейся снежной бури. А после нее, когда покров снега достигал пояса и тропа была полностью занесена, поход отряда с провизией мог растянуться на сутки. Пацаны возвращались с обмороженными конечностями. У некоторых начиналась гангрена, и тогда ее мама принимала решение об ампутации, по-другому спасти отмирающую конечность не представлялось возможным. И все же они мужественно шли изо дня в день за провизией в город, в пугающую неизвестность. Были и такие, кто не доходил вовсе, замерзал. Маленькие герои большой войны. Ранняя весна не принесла облегчения. Снег стаял, залив талой водой землянки, выгнав людей наружу. Заготовленные за предыдущее лето дрова для буржуек заканчивались, пища – тоже из-за невозможности ее доставки в отряд по причине размытых ручьями и мелкими озерами путей и троп. Началась цинга. Чтобы как-то повлиять на оздоровление отряда, ее мама начала готовить отвары из высушенных сборов летних трав. Что это были за сборы, никто не знал, но то, что они действовали, было заметно. Через неделю после приема сборов цинга сама собой улетучилась, у партизан, истощенных длительной зимой и отсутствием витаминов, появился блеск в глазах, наполненный жизненной силой. И даже ночи, доселе сковывающие тело и пронизывающие его своим холодом, казались теплее. Сборы пили все, от мала до велика. Вместо чая, еды и даже сна, потому как бодрили и придавали недюжинные силы. Однажды командир отряда подошел к ее маме и спросил:
– Валентина Львовна, скажите мне на милость, чем же вы нас таким поите, что отряд хоть сейчас готов идти в бой?
– Да так, ничего особенного, – отвечала ему мама. – Мелисса, одуванчик, эфедра, петрушка, хрен и, конечно же, полынь. Ее я побольше кладу в отвар, она и придает сил.
– А вот бы нам, как потеплеет, перед боем, какой-нить придумать отвар, чтоб силенок солдатам подбавить. Мы, как окрепнем, так и двинем на город, иначе они нас тут перещелкают за лето как семечки.
– Это можно, добавлю я сюда зверобоя, ну и ты, Степан Михалыч, по сотке грамм сообразишь, и будет боец, что надо. Горы своротит, и не заметит.
– Ну, ладно, Валентина Львовна, договорились, а пока обучай своим премудростям девчат, они нам ух, как будут нужны.
Пришло тепло, лес зазеленел молодой листвой, ушла вода из землянок, и солнце их осушило. Отряд вернулся к обычному укладу. Бойцы по-прежнему обучались военному делу, а девушки – медицине. Она тоже продолжила постигать азы врачевания у мамы. Только вот что-то витало в воздухе. И она это чувствовала своим не по-детски сообразительным умом. И вот это что-то беспокоило ее, не давало ей сосредоточиться на обучении. И уже когда совсем стало тепло, командир собрал весь отряд и объявил о масштабном наступлении, в котором они тоже примут участие и первое крещение боем. Само наступление было назначено на первые числа мая.
Она не обманулась в своем предчувствии.
Наступление, несмотря на превосходство в силах над противником, закончилось значительными потерями и переходом к глубокой обороне. Немецко-фашистская группировка нанесла сокрушительный удар, оборона фронта была прорвана, наши войска были вынуждены оставить город. Отряд партизан был полностью уничтожен. Погибла ее мама, героически спасая раненых на поле сражения, командир, уверовавший в силу отвара ее мамы, и все те, кто вышел навстречу смерти, не успев насладиться первым теплом после долгой холодной зимы. Остальных пленили и отправили в лагеря.
Ее мечте не суждено было сбыться. Она не стала актрисой, да и не мечтала уже ею стать. По-еле окончания войны и освобождения из плена, она окончила вечернюю школу, поступила в медицинский техникум, а после и в институт. Вышла замуж, родила троих детей, а дети – внуков. Как ее мама, дослужилась до главврача городской больницы и, уйдя на пенсию, от ничегонеделания записалась на курсы актерского мастерства при городском ДК. Она и сейчас там играет в самодеятельном театре пенсионеров, и у нее есть свои поклонники. И уже не важно, что им далеко за семьдесят, они дарят ей цветы и аплодируют исключительно ей, той девочке, которая все же вернула себе мечту.
История, которую я хочу вам поведать, произошла перед самым окончанием войны.
Весной сорок пятого наши войска вели бои в Берлине и по всей Европе, освобождая километр за километром, город за городом. Города Чехии, Польши, Австрии рукоплескали нашим воинам-освободителям. Страна гордилась победами своих сыновей и была преисполнена радостью в предвкушении победы. Освобожденные города силами самих горожан отстраивались и поднимались из руин. Открытые улыбчивые лица все чаще встречались на их улицах. И ничто не омрачало вкус победы. И в глухой украинской деревушке, где жила Антонина, освобожденной от фашистских приспешников ОУН УПА[6], все возрождалось к жизни. Селяне разбивали огороды, восстанавливали хаты, строили новые планы на будущую жизнь…
Когда началась война, Антонине шел тринадцатый год. Отец, уходя на фронт, приказал матери:
– Дивчина у нас гарна, так шо сбереги ее. На вулицю не выпускай, хай сыдыть дома, я возвернусь, тоды и побачим.
Наказ мужа она выполнила и дочку сберегла от немцев и от бендеровцев. Прятала по подвалам да по катакомбам, коих в тех краях было немало еще с незапамятных времен. Мужа не дождалась. Через год прислали с фронта треугольник-похоронку. Потом в село вошли немцы, бендеровцы и румыны. Бендеровцы убивали, не щадя ни малых ни старых. Ох, и лютовали. Бесы в них жили в ту пору. Могли зайти в хату и изрубить всех топором. Ничто не останавливало. Видимо, верили в черта, а не в Бога, коль позволяли себе бесчинствовать и убивать своих же односельчан. Изверги за четыре года войны загубили немало божьих душ. Ей повезло, она уцелела, и дочь ее тоже. Одному Богу известно, как ей удалось сберечь свое дитя, постоянно пряча ее, и вздрагивая от малейшего шороха или стука. За годы оккупации она построила и вырыла целую сеть лазов и схронов под собственным домом. Да так искусно, что любой нашедший хотя бы один лаз, попав внутрь, в нем и оставался. Система упреждающего заваливания грунтом лаза или схрона работала безотказно. Так, забредший однажды в дом пьяный фашист, выпив еще пару стаканов самогонки, сваренной специально для подобных случаев, решил поживиться разносолами из подвала, где внезапно для себя обнаружил потаенный лаз. Из любопытства и при притупленном чувстве опасности от ударившего в голову шнапса влез туда. Углубившись на пять-шесть метров, он обнаружил свисающую сверху бечевку, его ума хватило ровно настолько, насколько это было предложено самой конструкцией, он потянул на себя, и после нескольких неудачных попыток, обхватив двумя руками веревку, повис на ней всем своим весом, оторвав от земли ноги. Веревка через опорно-рычажную систему сдвинула тяжелый деревянный щит, который удерживал грунт, выкопанный из лаза, и многотонная вязкая глина завалила его полностью, погребая под собой всю его любопытную натуру. Потом его искали, ходили по домам, спрашивали у сельчан, но так и не нашли. А война из оборонительной, постепенно перешла в наступательную. Оставив бендеровцев в селе, фашисты передислоцировали свои войска по фронтам.
