Если при самих немцах бендеровцы все же имели какой-то страх и лютовали, но с оглядкой на фрицев, то после их ухода бесчинствам не было и предела. Беспредел, который они чинили против сельчан, иначе как адом и не назовешь. Расстрелы, повешения, сожжения, изнасилования, пытки и всевозможные изощренные надругательства над личностью стали нормой их поведения. Получив безграничную власть над селом, они объявили себя новым сельсоветом, со своими бандитскими законами. Каждый крестьянин обязан был начинать работу с первыми петухами и оканчивать вместе с заходом солнца, Перерыв полагался днем, в обед. На обед – вода и сто граммов хлеба. Ослабленные пожилые люди не выдерживали адского голодного труда в полях, на пастбищах и фермах и умирали. Их тут же сваливали в общую яму, и когда она наполнялась пятью-десятью трупами засыпали. Эдакие братские могилы. Сельчане, из тех, кто помнил имена, ставили им крест, где были вырезаны их инициалы, и продолжали тяжкий каторжный труд. Число трудоспособного активного населения катастрофически уменьшалось, и новые хозяева стали выгонять на поля детей и взрослых женщин. Так мать Антонины впервые попала на пастбище пасти сельское стадо. Рано утром одного дня вломился в ее дом верзила и, стукнув ее прикладом винтовки в плечо, приказал быстро собраться и идти в коровник. Не имея должного опыта и сноровки, женщина в первый же день не смогла собрать к вечеру стадо, разбредшееся по полям, за что была бита розгами до полусмерти. Ее принесли к дому, когда уже стемнело и бросили у входа. Антонина сразу почувствовала неладное. Находясь в схроне не один год, она научилась слышать землю, слышать ее вибрацию и даже тон. Ее слух стал настолько чутким, что она научилась различать шаги мамы, когда та несла ей еду или питье, когда в дом приходили чужие или соседи, она безошибочно угадывала, с доброй волей к ним пришли или с дурной. Вот и в этот раз: услышала глухой звук упавшего маминого тела, и ее сердце заколотилось, а страх от безысходности сковал все тело. Она понимала, что там, наверху, нужна ее помощь, но ранее данный наказ матери ни при каких обстоятельствах не покидать схрона удерживал ее под землей. Однако невидимая связь ребенка с родителем, та, которую называют шестым чувством, и глухие, проходящие сквозь толщу земли стоны заставили Антонину пренебречь безопасностью. Она осторожно пролезла на коленях через сырой лаз, потом протиснулась между двух глиняных стен и оказалась в узком коридоре, ведущем в центр подвала. Оказавшись у лестницы, ведущей наверх, она еще раз прислушалась к тишине и, не услышав ничего подозрительного, выбралась из подвала в дом. Внутри было пусто и темно. Но для ее глаз, привыкших жить без солнечного света и только при лучине, он показался достаточно освещенным. Она с осторожностью пробралась к входной двери и словно кошка, охотившаяся за добычей, замерла возле нее. Постояв с минуту, Антонина приоткрыла дверь, и ослепительный диск новой луны заставил ее захлопнуть. Она уже почти четыре года не видела ни солнца, ни луны. И глаза моментально среагировали на свет, а руки машинально захлопнули его источник. Внезапно за дверью она услышала треск сухостоя и грубый мужской голос:
– Гэй, хто тут е?
Антонина на цыпочках попятилась назад. К первому голосу добавился второй, более грубый и низкий:
– А ну, Василь, шмальни по хате!
– А шо, зазря пули вытрачати? Давай спалымо, тай справа с кинцем, – ответил первый голос.
– Ни. Треба шмальнуть, авось хто зьявыться.
– Хто? Колы никого нема. Нечиста сыла.
– Може, це та бабка, що мы прынеслы, може вона хлопнула двери? – спросил второй.
– Побач, вона, як лэжала, так и лэжить, а двирь хлопала. Пидэм побачим.
Антонина снова спустилась в подвал и пробралась в схрон. Гул и приближающиеся шаги заставили ее спуститься глубже, в самую потаенную часть укрытия. Теперь она могла различать только приближение и удаление. Голосов не слышала и не различала. Между тем, двое вооруженных головорезов, подошли к крыльцу, ткнули в безжизненное тело прикладом винтовки женщину. И она невольно издала гортанный стон. Бандит с грубым голосом моментально выхватил свою винтовку и выстрелил женщине в живот, она машинально скорчилась, подтянув ноги к груди. Второй стал неистово бить прикладом женщину по голове, пока не превратил ее в кровавое месиво.
– Шо ты, Василь, так засмутывся, я ж ее вбив вже.
Под землей Антонина услышала глухой отзвук выстрела. Щемящая боль пронзила юную душу. Та многолетняя невидимая нить, что связывала ее с мамой, вмиг разорвалась. Ей не надо было этого видеть, она бы смогла прочувствовать это и за тысячу верст, и даже без глаз и ушей. Сама земля в этот момент передала всю боль утраты и вложила в ее маленькое сердце, которое сжалось от горечи и на миг остановилось.
– Мааааамммммаааа! – прокричала Антонина.
Но там, наверху, два отморозка не слышали
Антонину. Они и не могли это услышать: заняты были своим мерзким делом. Притащив из сарая сухой соломы, они обложили ею по периметру весь дом и подожгли. Деревянная постройка моментально зарделась ярким пламенем, и пожирающий огонь поглотил в себе весь дом.
Антонина поняла, что ее подожгли, по температуре. Она увеличивалась с быстротой ветра, раздувающего огонь. Конечно, ей ничего не угрожало, благо схрон был вырыт достаточно глубоко, но поволноваться заставил, тем самым отвлекая ее от мыслей о тяжелой утрате. Капельки пота, нагреваясь от раскаленного воздуха, доставляли тысячу неудобств, растекаясь по телу. Она разделась до ночнушки и, интуитивно понимая, что снимать рубаху нельзя, дабы не раскалить тело до опасной температуры, прилегла в углу ямы, прислонившись к холодному грунту пола, что и спасло ее от перегрева.
Когда утих пожар, она не знала, так же, как и настало ли утро. Антонина проснулась от прохлады, исходящей от земли. Она оделась и пробралась в свое прежнее подземное жилище. Подойдя к боковой нише, обустроенной ранее, взяла спички, керосинку и отточенным движением зажгла ее. Блеклый мерцающий огонек от закопченной лампы тускло осветил маленькое помещение. Это была квадратной формы комната, вырытая в одиночку ее мамой с помощью кирки и лопаты, высотой чуть более полутора метров и длиной около двух. В стенах были оборудованы ниши, в которых стояли банки с солеными огурцами, патиссонами, помидорами и т. п. Тут же стояли консервированная тушеная говядина, сало. В корзине лежали яблоки и груши, припасенные ранее. В одной из стен был оборудован лаз, который вел через систему узких коридоров в подвал. У противоположной стены стояла кровать-нары, сбитая из бревен и досок, и устланная соломенным матрацем. Девочка присела, закрыла лицо грязными руками и заплакала.
Она выжила в этой страшной борьбе за жизнь. После того как село освободили от последних негодяев, жители в поисках уцелевшей утвари в пожаре наткнулись на подвал, вскрыли его и обнаружили замысловатую систему ходов и тайный схрон, в котором выживала Антонина. Была длительная реабилитация по восстановлению и адаптации девочки в обществе. И она сумела вернуться к нормальной наземной жизни. Выучилась в институте, стала большим ученым в области геологоразведки. Открыла много полезных месторождений редкоземельных металлов для нашей страны и воспитала не одну плеяду таких же ярких звезд науки, как и она сама.
Война. Что это? Почему это слово по своему фонетическому восприятию не тождественно слову «смерть», «угроза». А звучит мягко и вкрадчиво, даже по-женски привлекательно. Вот «смерть», одна гласная и пять согласных, придающих данному слову жуткое звучание. «Смерть». «Ужас». Жуть, а не слова. Даже если заглянуть в словари и посмотреть переводы на разные языки мира, «война» только у нас и близких к нам групп языков звучит мягко. А у них: War, guerra, krieg, zhanzheng[7]. А вспомните из детства: войнуха. Дети намеренно коверкали это слово, дабы придать ему более грозное значение. Но всегда находились те, кто пытался смягчить звучание и произносил: «войнушка». Неужели из-за этой небрежной фонетической особенности нашего языка мы относимся к ней как к чему-то легкому, ветреному? И не воспринимаем или не хотим воспринимать это слово со всей серьезностью его значения. А если вдуматься, война это не только смерть, страдания и ужас. Это украденное детство у детей, не зависимо от того, захватническая она или оборонительная. Германия объявила войну СССР. И что, дети этой страны стали счастливее и увидели больше солнца и тепла, больше родительской ласки? Нет! Дети везде одинаковы. На то они и дети. И так же, как наши, страдали от того, что провожали на войну своих отцов и получали похоронки, недоедали и недосыпали, прятались от бомбежек, попадали под обстрелы, погибали и умирали. Но, разве думают их родители об их судьбе, развязывая войну, пусть и не у себя дома? Нет!
Родители думают о себе, о том, как стать богаче, заработав на войне. Тем самым отбирая детство ради наживы. Простят ли им это дети? Нет! Не простят! Потому что эти дети родились и стали взрослыми в одночасье. Одним безумным приказом человек разумный лишает целое поколение детства. И ввергает в пучину страха, боли и унижения. Достоин ли такой человек носить имя «Человек»? Нет! Это не человек и даже не зверь, звери гуманнее и разумнее, это – выродок человеческой плоти. Недочеловек.
