уже знали, что ее зовут мадам Альбертина Плон, что она бывшая портниха, а сейчас живет на средства своих детей и внуков.
Да… У нее одиннадцать детей, а внуков не сосчитать. Постоянная квартира ее в Париже… Вы знаете Фонтенбло?.. О!.. А сейчас она гостила у дочери в Руане.
А еще через несколько минут мадам Альбертина уже извлекла из ридикюля пожелтевшие и потускневшие от времени карточки всех своих детей, и мы внимательно и сочувственно вглядывались в лица мальчиков и девочек. Вотэто Морис… а вот это Жан… Марселина… О, это была ее любимица. А теперь у нее самой свои Жак и Иветта… А вот этот Гастон… Он был очень озорным ребенком… был… Да, он погиб в Индокитае… А Жюльен и Поль погибли в Алжире… Ох… Эта война…
Вчера в Руане был премьер-министр господин Хрущев… Она тоже была на площади во время его выступления. Он очень хорошо говорил о мире, господин Хрущев. Он ведь тоже испытал много горя и знает, что такое война. Они ведь одного поколения, возможно даже одногодки, и он тоже совсем седой. Она читала в газете, что его сын — летчик погиб на войне… Тот, кто потерял детей на войне, всегда будет призывать к миру. О, она это хорошо знает. Она читала и о том, что у господина Хрущева большая семья и он очень любит детей. Ей понравилась речь советского премьера. И он так хорошо говорил о Франции. Пусть господа не подумают, что она занимается политикой… Нет… куда ей до политики… Но у нее еще осталось несколько сыновей, и она не хочет, чтобы ее дети и внуки воевали… «Вы это понимаете, господа?..»
Мы тепло улыбаемся. Да, мы хорошо понимаем это. Мы рассказываем мадам Альбертине, что, если бы она жила в Советском Союзе, она получила бы орден матери-героини. Она сначала никак не может понять — как это за детей дают орден. А потом тихо смеется. Конечно, это очень хорошо. Но ей не нужно никакого ордена. Лишь бы сохранить своих детей.
Она ведь пережила уже столько войн, много испытала на своем веку. Сама благословила своего любимца Лорана, когда он ушел в маки. Надо было освобождать родную землю. Но для чего было воевать в Индокитае? Этого она никак не могла понять.
Но… поговорим, господа, о более веселом. Хорошо, если бы все люди ближе узнали друг друга и пожали друг другу руки. Об этом тоже говорил господин Хрущев. И это ей очень понравилось. Ей показалось, что господин Хрущев совсем простой человек. На всех портретах у него такие живые, веселые глаза. Он умеет хорошо смеяться. Французы много страданий испытали в жизни, но они сохранили свою жизнерадостность. Ох как заразительно всегда смеялся ее Лоран!..
Мы вспоминаем вслух Кола Брюньона и его замечательные слова: «Доброму французу для смеха и страданье не помеха…» Но старушка, возможно, и не читала никогда Ромена Роллана.
Нет… оказывается, читала… И не только Роллана. Она знает, конечно, и Флобера, и Золя, и Мопассана… И даже современных. Мориака и Арагона…
Она с детства любит искусство. Много лет назад она плакала в театре, растроганная игрой Сары Бернар.
И… должна признаться, что приносила скромные букетики ландышей молодому Жану Габену. Вы знаете Жана Габена?..
Да, мы знаем седого Жана Габена… Мы восхищались его игрой в «Отверженных», в «Сильных мира».
Друзья давно уже подшучивают надо мной… Они знают, что я всех встречных на французской земле «допрашиваю» (в большинстве случаев безрезультатно) о знакомстве их с русской и советской литературой.
— Старик! Пора уже спросить у мадам, читала ли она Достоевского?..
На этот раз я торжествовал победу… Мадам Альбертина не только читала Достоевского… Она тут же извлекла из своего ридикюля потрепанный французский томик. «Вечный муж» Федора Достоевского… Этой повести не читали большинство моих ехидных друзей…
А старушка уже рассказывала о том, как она смотрела в Париже «Вишневый сад» Чехова. О, Чехов!.. Он был немного грустный писатель. Но как он хорошо понимал людей!.. Мы подъезжаем к Парижу. Вдали чуть намечаются контуры Мон-Валериена.
Оживленная, раскрасневшаяся мадам Альбертина внезапно грустнеет…
— Вот там, — говорит она, указывая рукой в туманную даль за окном… — Там был расстрелян мой Лоран… Говорят, господин Хрущев возложил венок на могилу расстрелянных… Это был венок и моему Лорану.
…Прощаясь, мы почтительно и нежно целуем маленькую, сухую, почти восковую руку мадам Альбертины, исколотую за долгие годы жизни сотнями иголок. Она приглашает нас в гости к себе, в Фонтенбло, дает свой адрес.
— Я люблю дружить с людьми, — растроганно говорит она, — я очень рада, что у меня теперь будут русские друзья.
…Поезд входит под своды вокзала Сен-Лазар… Париж…
Триумфальная арка. Прекрасные барельефы скульптора Рюда, которые высоко ценил Роден. «Марсельеза». Вся устремленная вперед женщина с мечом в руке вдохновляет на бой солдат революции. Напоминает знаменитую картину Делакруа.
Руже де Лилль, автор «Марсельезы», родился ровно 200 лет тому назад… Он был доволен скульптурным воплощением своей бессмертной песни.
У Триумфальной арки, средь бронзовых плит, — могила Неизвестного солдата. Неугасимый огонь.
Вчера Никита Сергеевич Хрущев возложил на могилу венок из красных гвоздик. Вот они пламенеют, эти цветы, еще не потерявшие своего аромата.
Кто был этот солдат? Имя его неизвестно. Но он не походил на изящных мушкетеров Дюма. Он был, несомненно, одним из суровых барбюсовских пуалю с барельефа Рюда.
Из тех, которых упоминают на мемориальных досках вслед за громкими именами прославленных полководцев:
«…и с ними погибло нижних чинов 526…» Или 734… Сколько таких мемориальных досок разбросано по Европе!..
В Париже создан Комитет огня. Каждый вечер несколько десятков ветеранов приходят сюда, к Триумфальной арке, с целью скорее символической, чем вызванной насущной необходимостью, — поддержать огонь на могиле Неизвестного солдата.
Это хорошая символика.
— Он был одним из наших парней, — сказал мне старый морщинистый комбаттант. Густая щетка усов, желтых, с проседью, делали его очень схожим с Марселем Кашеном. Я потом заметил, что на Марселя Кашена походили многие французские ветераны. На видавшем виды пиджаке ветерана два ряда выцветших ленточек — боевые ордена и медали…
Он был участником многих сражений. Он помнил еще Верден (там вчера выступал Хрущев… Все комбаттанты с волнением прочли его речь), форт Дуомон, высоту Круи 119. А через много лет, испытав всю горечь поражения, он участвовал в партизанских боях за освобождение Парижа от немцев. Он
