Халтулла поведает о том, что знакомый старик рассказывал ему в детстве страшные вещи о русских. Этим небылицам афганский паренек не верил. Однако находились и такие, кто принимал все за чистую монету. Когда же вошли советские войска, пропаганда стала вестись в сто раз активнее и изощреннее. И вот результат — отвоевали уже первые девять лет столетней войны, как кто-то мрачно потом пошутит.
«Знаешь, Хаятулла, — скажет тогда Степанов, — во многом ты прав. Не сочти за обиду мое сравнение: грызется свора собак. Вдруг появляется медведь. Псы, забыв свои обиды, собачьи распри, бросаются на него и начинают дружно рвать. Причем так, что шерсть летит клочьями. Вот и у вас… Воевали племена, вошли мы, американцы и довернули их тонко и умело на нас. А учитывая забитость, неграмотность, сделать это было совсем нетрудно. Вот тебе и «джихат» — священная война».
В этом Хаятулла со Степановым согласится.
Алексей не раз будет вспоминать поговорку: «Афганистан можно пройти, но нельзя покорить». В правоте ее ему придется убеждаться постоянно. Девять лет потребуется, чтобы это поняли другие и вывели наконец войска. На долю последних и выпадут цветы, объятья и поцелуи, о которых мечтали еще первые, те, кто вошел в Афганистан в семьдесят девятом…
6.
Утреннее небо затянули серые облака. Ночью Степанов сильно замерз, хотя гостеприимный товарищ и уступил носилки и одеяло. Проголодавшись, завтракал с офицерами и прапорщиками батальона. На раскладном столике лежал нарезанный тот самый хлеб, который везли из Кабула. Другого не было. Да здесь и не приходилось думать о деликатесах…
После завтрака принялся за работу. Спрятавшись от начавшегося дождя в кунг автомобиля, тщательно изучал все представленные документы, говорил с офицерами. Работа была интересной, поэтому продвигалась быстро — в боевой обстановке бумаг меньше и написаны они короче. Кое-что пришлось неоднократно уточнять, но сделать это оказалось несложно: все на местах. Кроме, конечно, убитых и раненых. Но о них говорили командиры, товарищи. Вспоминали тепло и с затаенной болью. К полудню уже представлял целостную картину боевых действий батальона за прошедшие недели.
Мясников занимался своими делами. Его интересовала связь.
После обеда собрались под тентом у Лозинского. Сапер Федоров предложил переброситься в дурачка — у него была затасканная колода карт. Позвали Митрофанова. Дождь кончился, и Сашка подал идею вытащить ящики, заменявшие стол и стулья, на свет. Так и сделали. Устроились за крайней БМД прямо на поле у арыка. Федоров неторопливо и степенно раздал карты. Два дня назад он так же спокойно и невозмутимо шел впереди колонны, отыскивая и обезвреживая мины. Бронегруппа двигалась по ущелью. Постреливали засевшие в горах душманы. Вдруг идущая впереди БМД наскочила на мину. «Саперы, вперед!» — подал команду Ивановский. И Федоров со своими ребятами пошел. Пошел под огонь… Больше в том ущелье не подорвалась ни одна машина.
Много заслуг у сапера. Но все же начальство его недолюбливало. Не в чести был. За свой независимый характер, за то, что не тянулся, не щелкал каблуками и не смотрел преданно в глаза, мысленно держа при этом фигу в кармане…
— Леш, слушай анекдот… — вспомнил о чем-то во время игры Федоров.
Он был в паре со Степановым и как раз давил Лозинского, по старой дружбе подбрасывая тому один козырь за другим.
— Ты, наверное, знаешь начальника связи батальона Мишукова? Ну маленький такой, «карьерист» — в тридцать девять лет уже старший лейтенант… Вот вошли в кишлак. Народу — ни души. В Пакистан убежали или в горы… Не знаю. Одним словом, посмотрели все — пусто. А Мишуков дотошный мужик. Все отдыхают на окраине, а он исследует окрестности. Вдруг слышим выстрел. За ним второй, третий… Ивановский, лежа на броне, спрашивает Туманова: «Эдуардыч, что там такое?» Олег приподнялся и видит, как выбегает из-за дувала Мишуков. Бледный, испуганный. Лица нет. «Душманы в доме, — кричит, — душманы!..»
— Скорее всего поживиться чем-то хотел, — засмеялся Лозинский.
— Да нет, любопытство подвело, — отозвался Володя Митрофанов. — Сунулся к дому, а душман, видно, где-то прятавшийся до этого, не выдержал и стрельнул. Нервы сдали. Думал, ушли уже все, отсиделся, а тут русский офицер… Да eщe прямиком к нему. Не иначе что-то заметил…
— Попал прямо в ствольную коробку автомата, — вставил дополнение к рассказу Лозинский, — это только и спасло Шурика. А то сидела бы пуля в животе…
— Ладно, не перебивайте, дайте доскажу. Потихоньку, где перебежками, а где и ползком приближаемся к дому. Смалят изрядно. Их там двое оказалось. У одного потом нашли фотографию. В солдатской форме снят. Дезертир, совсем свеженький — только сбежал. Санька Лозинский изловчился и гранат пять в окно зашуровал. А те стреляют по-прежнему. Им все нипочем. Дом-то добротный, каменный. Тогда Ивановский говорит: «Мы их гранатами не выкурим. Федоров, подрывай стену.» Мои быстро подтащили заряд. Подложили под глухую стену и ахнули. Не успели рассеяться пыль и дым, рванулись в пролом. Первым подбежал к душману Женька, переводчик. Афганец сидит, скрючившись и зажав намертво в руках карабин. Из носа и ушей идет кровь. Думали, концы. Второго точно, наповал. Голову камнем размозжило. Переводчик только взялся за карабин, чтобы выдернуть его из рук, а душман вдруг рывком распрямляется и упирает ствол прямо в грудь подбежавшему. Парень не растерялся. Рывком отвернул в сторону и тянет оружие на себя. На помощь к нему — Мишуков, разжимает пальцы душмана. А тот вцепился мертвой хваткой. Переводчик начинает бить афганца рукояткой пистолета. Шурик крутится и орет: «Так его, мать-перемать… Дай ты ему по голове… Ой, да не по этой!..» Подвернулся под горячую руку, переводчик и его… Мы потом полдня смеялись. А афганец точно оказался дезертиром. Передали хадовцам…
Все заулыбались. Вдруг у Степанова кто-то сзади выхватил из рук карты. Обернулся, чтобы обругать шутника и осекся — за спиной стоял Ивановский. Молча разорвав карты, он бросил их в арык и пошел неторопливым шагом к своей палатке.
— С чего бы это? — удивился Алексей. — Kaкая муxa укусила?
— Нашло на него, что ли? — поддержал и Лозинский.
— Ладно, в «преф» бы играли или еще во что азартное, а то в простого «дурачка», — разделил недовольство сапер.
Промолчал один замполит.
Настроение было испорчено. Все разбрелись по своии местам. Алексей пошел к приданным из пехоты минометчикам. Те начали пристрелку. На случай ночного нападения. Минометы, задрав свои самоварные трубы почти в самый зенит, изредка, нервно дернувшись, выбрасывали сизые облачка дыма от сгоревших пороховых зарядов, и тут же раздавался сухой и короткий звук выстрела. Повернувшись лицом к скалам, Степанов искал место попадания. Но того не было. Ожидание становилось томительным. А потом наконец где-нибудь на вершине или склоне появлялся небольшой серый всплеск. Грохот разрыва доносился тожe не сразу. Стреляли по очень крутой траектории — такими высокими были горы.
От наблюдения оторвал подошедший замполит батальона.
— Леш-Саныч, давай пройдемся, — по-дружески обнял за плечи Туманов.
— Эдуардыч, ни хрена нет настроения. Что за козел у вас этот Ивановский?
— Ну пойдем, пойдем, — настаивал товарищ.
— Не хочу, Олег.
— Ладно, скажу, Ивановский к себе приглашает, — наконец-то признался о причине своей настойчивости Туманов.
— С этого бы и начинал. Я сам с ним не прочь побеседовать. Кто мы, пацаны или офицеры?
Подошли к палатке. Это был простой кycок брезента, натянутый шалашиком на двух ветках над небольшим углублением в земле. Степанов шагнул в него и увидел майора. Приложив руку к берету, доложил о прибытии.
— Товарищ капитан, вы зачем сюда приехали? — задал вопрос Ивановский, так и не поднявшись с матраса.
— Прошу прощения: старший лейтенант, — поправил Алексей.
У него на комбинезоне были пришиты погоны с рубашки. Вот в полумраке замкомандира полка и принял эмблему за четвертую звездочку.
— Доложите, что вы сделали за день? — вновь пошел в наступление майор.
Степанов достал из полевой сумки тетрадь, раскрыл ее и заговорил. За двадцать минут нарисовал четкую реальную картину, которая сложилась в его представлении при изучении боевых документов и во время бесед с офицерами батальона. Докладывал по-штабному сухо, сжато и лаконично. За бесстрастными цифрами была та опасная и большая работа, которую провели десантники по подрыву троп и перевалов и прочесыванию ущелий на границе. Имелись и потери — тяжело ранены командир взвода Перов, замполит Дронов. Убит ротный Иван Прошин… Анализировал причины потерь, а перед глазами стоял черноусый красавец Прошин. Скромняга, хоть и разведчик, душа роты… Когда подорвалась на мине одна из машин и полетела гусеница, закрыл ее бортом своей «бээмдэшки» и вел огонь по склону горы, откуда били душманы. На ущелье обрушился весенний ливень. Триплекса заливали потоки воды. Трудно было прицелиться. И вдруг в БМД одновременно попадают из гранатомета и миномета. Кумулятивная струя ударила прямо в голову Ивану… Когда вытаскивали из машины тяжело раненного лейтенанта Дронова, замполита, он, обливаясь кровыо, шептал, теряя сознание: «Значит, не судьба… Значит, не судьба…»
