— Он не согласен!.. А кто спрашивает согласия? Молись богу, что голова осталась на плечах.
— На какой бес мне голова без Одессы-мамы?! — не унимался черноволосый.
Звали одессита Яшей. Был он очень словоохотлив, а его чрезмерный оптимизм даже раздражал удрученных людей.
Принесли одежду, и тут Яша обратил внимание на крытый жестью сарайчик, за которым поднималась ограда из колючей проволоки. Парень еще раз всмотрелся.
— Что, если попробовать? — сказал он решительно.
Такие слова напугали кое-кого, а Зюков одобрил затею.
— Давай, дружок, попробуем, авось улыбнется!..
— Иду первым...
Десятки глаз с опаской наблюдали, как Яша вылез из барака через окно и побежал к сарайчику. Он подтянулся, взобрался на сарайчик, а затем перепрыгнул через проволоку и, прижавшись к земле, пополз в сторону леса.
Зюков, не задумываясь, проделал то же самое, что и Яша. Вот и он уже на свободе. Энергично пополз прочь от лагеря. Минута, две, три... Сзади — тихо. Вскоре он также укрылся в лесу.
Утром услышал странный гул. В густом лесу — и вдруг гудит... Зюков осторожно пошел в ту сторону, откуда доносился шум. Он неожиданно натолкнулся на часового, охранявшего лесопильный завод. Хотя часовой и был в немецкой форме, но смахивал на славянина.
— Стой! Откуда идешь? Документы! — потребовал часовой на ломаном русском языке.
— Иду со свадьбы, документов с собой не брал, — придумал Зюков версию.
— По тебе не видно, что со свадьбы...
Отчаяние охватило Зюкова. Совершить такой риско-
ианный побег и так нелепо попасться снова в лапы фашистов!
— Ты здешний? — допрашивал часовой, но уже не так грозно.
— Нет, я киевский.
— А как тебя сюда занесло?
— Хотел устроиться на работу, а попал в концентрационный лагерь.
— Удрал?
Зюков молчал, гадая, чем все кончится.
Часовой потоптался на месте, осмотрелся: вокруг — никого.
— Уходи влево, если пойдешь вправо, там гестаповцы. Ну, с богом! — И добавил: — Чехи не желают русским зла.
С благодарностью Зюков посмотрел на часового и принял влево. После долгих блужданий по лесу он набрел на хутор Бодзячив, где ему помогли переправиться в партизанский отряд.
Партизаны полюбили весельчака-артиста за мужество, находчивость и, особенно, за сочиненную им песню:
Запевайте же марш наш походный!
Помни, Гитлер кровавый, одно:
Званье славное — мститель народный —
Партизану недаром дано!..
А после одного из тяжелых боев с карателями в отряде прозвучала новая песня на слова Зюкова:
Наших метких внезапных ударов Не забудет фашистская мразь,
Как казнили в тылу генералов И господ офицеров не раз.
Часто Борис Зюков вспоминал свой побег из лагеря и с болью думал о том, что его товарищ, Николай Науменко, не рискнул вырваться из плена. Судьба Науменко впоследствии сложилась трагически...
* * *
После побега Бориса Зюкова из лагеря Николай Науменко словно осиротел. Он жалел, что не бежал вместе с другом. Однако вскоре ему повезло. В лагере оставили самых сильных, здоровых. Остальных, в том числе и Николая, отпустили. Вернувшись домой, о многом передумал он.,
— Отдохнешь, а там и на работу пойдешь, — напутствовала жена.
Громко залаяла собака. За плотно закрытыми ставнями послышались шаги. Николай прислушался. Потом раздался дробный стук в дверь. Предчувствуя что-то неладное, Николай загасил лампу. Сквозь дверную толщу донесся чужой говор. «Наверное, за мной! Бежать!» На какой-то миг он остановился. «Да, но ведь меня отпустили из лагеря? Значит, недоразумение...» Стук повторился. В дверь били прикладом.
— Открывай!
И тут Науменко, сразу почувствовав себя словно в ловушке, заметался по комнате. Сомнений не оставалось: гестаповцам стало известно то, что он так тщательно скрывал от жены. За участие в подполье ему несдобровать. Николай не захотел сдаваться врагу. По лестнице он поднялся на чердак, подбежал к небольшому окошку. Тьма кромешная! «Поторапливайся!»—подстегивал сам себя.
Пока Николай возился на чердаке, Зина, его жена, открыла дверь. Со всего размаха ее ударили по лицу. Зина сначала ничего не поняла. Она подскочила к кровати и заслонила собой ребят. Гестаповцу было не до женщины. Ему приказано схватить Науменко. Заметив лестницу, ведущую на чердак, злобно скомандовал:
— Оцепить дом!
А Николай выбрался на крышу, перевел дух и... прыгнул вниз.
— Хальт! Руки вверх!
Его схватили, заломили руки назад.
— Смотри какой верхолаз! — Верзила ткнул Николая ногой в живот. Сперло дыхание, но Науменко не упал.
В ту же ночь Николая привели на допрос.
— Назови имена сообщников, — строго потребовал гестаповец. — Молчать не рекомендую!
Науменко не разомкнул уст.
— Развязать ему руки! — приказал гестаповец. — Закуришь? Пока не поздно, образумься, иначе покараем так...
— Всех не покараете,— в сердцах огрызнулся Николай.
— Повтори!
— Я вас ненавижу!
— Ах ты, скотина! — Гестаповец в бешенстве подскочил к Николаю и наотмашь ударил его по лицу. По-
том схватил чернильницу и стал бить ею по голове. Еще и еще...
Три дня и три ночи длился жесточайший допрос и издевательства. Но тяжелые побои не сломили Науменко. Он выстоял. Его выволокли после пыток в тюремный двор на расстрел. С побелевших уст сорвалось:
— Будьте прокляты! Навсегда!
...Зина не знала о судьбе мужа. Она пыталась обстоятельно разобраться в ночном происшествии. Почему дома не сделали обыск? Какие признания требовали от Николая? Но ответа на эти вопросы так и не находила...
Утренний солнечный луч заглянул в окно, осветил на стене семейную фотографию. Зина посмотрела на нее и разрыдалась. Вдруг мимо окна промелькнула чья-то фигура. В дверях остановился мужчина. Красный нос, обвисшие щеки, длинные усы, из-под шапки выбился чуб.
— Кто вам нужен? — испуганно спросила Зина незнакомца. — Кто вы такой?
Вместо ответа мужчина спросил:
— Науменко?
— Да-
— А где твой муж?
— Его сейчас нет дома.
— Жаль.
Чубатый протяжно свистнул. На пороге показалось еще трое таких же неприятных типов. Они плотно закрыли за собой дверь. Дети заплакали. Зина подбежала к ним.
— Водка есть? — рявкнул присадистый.
— И кушать. Да побольше! — визгливо требовал длинношеий с рассеченной губой.
— Вон лежит хлеб и сало, хотела дать детям, но раз голодные, возьмите.
Чубатый резко повернулся к Зине:
— Вижу, тебе живется неплохо на нашей земле! Нравится здесь? — Он громко кашлянул и пристально посмотрел на беззащитную женщину, к которой прильнули притихшие дети.
— Ты учительница? — допрашивал чубатый.
— Да.
— Детей богу молиться учишь?
— Нет.
— Значит, антихристкой стала? А просто — ведьма!
Зина догадалась, с кем имеет дело.
Чубатый кивнул молодому, веснушчатому. Тот без слов понял атамана. Мигом подался из дома, а через несколько минут возвратился с литром самогона.
— Погреемся немного, а то здесь скучная компания. Ха-ха-ха... А ты слышишь, — бросил он в сторону Зины, — накрой стол, гостей принимай! Да смотри, борони боже, если плохое задумала!
Повинуясь приказанию, Зина хлопотала возле стола.
— Ты откуда родом? — спросил ее чубатый.
— С Полтавщины.
— А чего тебя сюда занесло?
— Разве мне, украинке, сюда запрещено приезжать?
— Эге, милочка, так ты же советка!.. Разве ты поймешь наши души?! Мою, его и ихние, — указал пальцем атаман на своих дружков.
— Таких, как вы, к сожалению, я плохо понимаю... И скажу, если позволите. Как же вас понимать, коли Родиной не дорожите. Не без вашей помощи Гитлер Украину захватил. А теперь украинский народ вместе терзаете... — Зина прямо посмотрела в заискрившиеся недобрым огоньком глаза предводителя. Забыв об опасности, она пылко доказывала, что все украинцы вместе, именно все вместе, должны изгонять врага с родной земли.
— А вы чем занимаетесь? — кинула упрек в лицо заводилы.
Чубатый сидел, облокотившись на стол. Его приспешники подскочили к Зине, но заметили знак «не трогать». А Зина продолжала:
— А теперь чего же добиваетесь? Хотите старое вернуть? Да? Народ не допустит этого!
— Ну что ты в таком деле смыслишь?! — процедил чубатый. К нему наклонился длинношеий.
— Кончать? — угодливо спросил он атамана.
— Подожди, пусть погомонит. — Атаман встал, громко крикнул: — Хлопцы! Выпьем по чарочке.
В стаканы полилась зеленоватая жидкость. Крякнув и расправив усы, чубатый, а по его примеру и остальные опрокинули содержимое стаканов, громко восторгаясь:
— Ох, и хороша же самогоночка!
Пришельцы с удовольствием уминали хлеб с салом.
— Ну, чего с ней панькаемся? — не унимался длинношеий.
— Подожди, куда она денется.
