Признаюсь тебе искренне: я не выдержу пыток, выдать всех. Разве такой сообщник нужен вам? Извини, Георгий, но я прошу больше не трогать меня.
Да, он раскрылся полностью. На этом можно было закончить разговор, все стало ясно. Однако в последнюю минуту, словно ощутив потребность еще раз протянуть человеку руку помощи, удержать его от падения, Синицын сказал:
— Пыток боится каждый, но есть способ уберечь себя от них.
— Какой? — В глазах Склярова промелькнула искра надежды.
— Не даваться живым в руки...
По тому, как Вадим съежился при этих словах, было ясно, что протянутая рука помощи снова повисла в воздухе. Да, можно уходить. Но не успел Синицын сделать и малейшего движения, как дверь открылась и в комнату вошла какая-то девушка. Из вежливости улыбнулась обоим.
— Добрый день!
Скляров засуетился, радуясь гостье. А может, радовался тому, что не придется отвечать на вопрос — принимает он или отвергает последний совет.
— Заходи! Ты мне как раз нужна...
Искусственная улыбка пробежала по лицу и исчезла.
— Поэтому я и пришла.
«Где-то я слышал этот голос», — подумал Синицын и, пристальнее посмотрев на девушку, ахнул от удивления. Это была Варя Ковальчук. Сделал шаг вперед, подал руку.
— Ты тоже в Киеве, Варя?
— В Киеве, — испытывая некоторую неловкость, ответила она.
От пышной ее красоты, которой уступали все девушки их курса, не осталось и следа. Лицо осунулось, исхудало, утратило свою юную привлекательность, на нем лежала печать страдания. Болеет чем-то или жизнь подкосила? А они снова вместе, Вадим Скляров и эта когда-то гордая, неприступная красавица. Синицын спросил:
— Видимо, вас можно поздравить с женитьбой?
Девушка перевела страдальческий взгляд на Склярова.
— Разве сейчас до этого? — поторопился ответить тот. — Не знаешь, где очутишься завтра: на земле или на небе.
Что делать дальше? Тратить время на пустопорожний разговор? Надо ведь непременно побывать еще у Александра Подласова, условиться с ним о заседании. Попрощавшись, пожелав девушке счастья, Синицын надел пальто.
— Вадим, проводи меня.
Во дворе спросил:
— Ты ничего не говорил ей обо всем нашем?
— Ни слова.
— И не говори.
— Этого можешь не бояться, Георгий.
Синицын резанул своего бывшего приятеля уничтожающим взглядом.
— Я не боюсь. Бояться должен ты. Патриот...
Шел на Воздвиженскую, 53 (ныне улица Ладо Кецховели), где в маленьком деревянном домике живет Подласов, а из головы не выходил разговор со Скляровым. Трус, ничтожество! Странно, как Варя Ковальчук могла полюбить такого. Как же порою бывают неразборчивы некоторые девушки, для них что блестит, то и золото. Представил Подласова. Немногословный, скромный, обычное простое лицо, не выделяющееся из общей массы. А Кожемяко... Синеглазый, низенький, как подросток, такой незлобивый и тихий, что над ним чуть ли не все в институте подтрунивали. И вот теперь видно, как благородны они оба, как высоки душой, чисты перед Родиной. Скляров только называл себя патриотом, а Подласов без мобилизационной повестки поспешил в военкомат... Когда Синицын, будучи командиром взвода истребительного батальона Сталинского района Киева, предложил Подласову работать с ним в подполье, тот не колеблясь согласился. Так же поступили Володя Снитко и Ваня Кожемяко. А спортсмена Склярова пришлось уговаривать.
Очередное заседание проводилось на квартире Вали Терещенко по улице Саксаганского, 44. Собирались по одному — Синицын, Подласов, Снитко, дежурить на улице остался Ваня Кожемяко. Он прохаживался по противоположной стороне улицы перед окнами Валиной квартиры и об опасности должен был предупредить условным знаком. Более подходящего человека для такой роли трудно подыскать. Кто обратит внимание на какого-то там паренька в сером заплатанном пиджачке и в старых измятых штанах? Возможность встретить кого-либо из знакомых тоже маловероятна: Ваня жил далеко отсюда — в районе Золотых ворот.
Синицын постучал пальцами по столу, призывая к вниманию. Сначала было встал, как полагается председательствующему, но потом сел и заговорил обычным голосом:
— На повестку дня выносятся следующие вопросы: утверждение нового состава райкома, персональное дело Склярова и третье: наши очередные задачи в борьбе против оккупантов. Изменения, замечания будут?
— Нет, — прозвучал голос Подласова.
Они строго придерживались правил процедуры, потому каждое свое заседание считали историческим. Даже вели протоколы (позднее, в связи с арестами, всю документацию пришлось уничтожить). Ведение протокола поручили Вале Терещенко. Она же должна была следить за сигналами Кожемяко и, если возникнет необходимость, выпустить всех через запасной выход.
— Предлагаю в состав райкома ввести дополнительно Валентину Терещенко и Владимира Снитко, — продолжал Синицын. — Что вы скажете по этому поводу, товарищи?
— Я буду работать, — коротко ответил Снитко.
Поднялась Валя. Она выглядела нарядно в своем полотняном, неизвестно когда подкрахмаленном платье с украинской вышивкой на воротничке, подоле и коротких рукавах. Прямо посаженную голову венчала тугая, со вкусом уложенная корона волос. Заметно волнуясь, девушка сказала:
— Я клянусь, что оправдаю доверие.
Кандидатуру Валентины Терещенко выдвинул Александр Подласов. Она была его соученицей по 54‑й средней школе, активная, дисциплинированная комсомолка, отличница учебы. Несколько лет по окончании школы они не виделись, а встретились случайно на углу бульвара Шевченко и Владимирской за неделю до прихода немцев. Девушка имела весьма грозный вид: военная форма, планшет, за спиною винтовка, на ногах кирзовые сапоги. Узнав Подласова, в сердцах напустилась на него:
«Ты почему не в армии?»
Он ответил с подчеркнутой независимостью:
«Значит, так надо».
«Надо? — Она о чем-то подумала, успокоилась и добавила уже другим тоном: — Александр, если я застряну в Киеве, позволь мне разыскать тебя. Или сам зайди ко мне. Адрес помнишь?»
«Саксаганского, сорок четыре?»
«Да. Не забудь же, Сашко, я тебя очень прошу».
«Наведаюсь».
И он выполнил свое обещание...
— А теперь персональное дело комсомольца Вадима Склярова, — огласил Синицын, выждав, пока Валя дописывала последнее предложение. — Скляров должен был быть членом райкома, но отказался работать в подполье. Какие будут предложения?
— Кто-нибудь разговаривал с ним? — спросил Снитко.
— Да. — Синицын стал суровее, словно бы не хотел об этом вспоминать. — Дважды обращался к нему Кожемяко, Скляров отказался прийти на заседание. А позавчера я сам был у него дома. Говорит: боюсь попасть в гестапо, не приставайте ко мне. Абсолютная тряпка.
