– Есть еще и другое, только ты не знаешь. – Она немного помолчала. – Не знаешь потому, что не умеешь плакать и не понимаешь, что значит грустить вдвоем.
– Да, этого не знаю, – согласился Штайнер. – Но мы с тобой не так уж часто грустили, Лило.
– Это ты не грустил. Ведь ты – или дикий, или равнодушный, или смешливый, или храбрый, – кажется, ты это так называешь. Только все это не то.
– А что же это по-твоему, Лило?
– Это – боязнь отдаться чувству. Боязнь расплакаться. Боязнь не быть мужчиной. В России мужчины умели плакать и все же оставаться мужчинами и быть храбрыми. А твое сердце никогда не растворилось в чем-то без остатка.
– Да, это правда, – сказал Штайнер.
– Чего ты ждешь?
– Не знаю. Да и не хочу знать.
Лило внимательно смотрела на него.
– Пойдем есть, – сказала она после паузы. – Я дам тебе в дорогу хлеб и соль, как в России, и благословлю тебя, прежде чем уйдешь. Ведь ты и беспокойство, и неподвижность. Может, сам когда-нибудь посмеешься над этим.
– Не посмеюсь.
Она поставила миску с пирожками на стол.
– Садись рядом, Лило.
Она отрицательно покачала головой:
– Поешь сегодня один. Я буду подавать тебе. Ведь это твой последний ужин.
Лило не присела к столу. Она положила Штайнеру пирожков, принесла хлеб, мясо и огурцы, смотрела, как он ел, и молча приготовила чай. Неслышными широкими шагами расхаживала по маленькому фургону, словно пантера, давно уже привыкшая к слишком тесной клетке. Узкими руками цвета бронзы она нарезала ему мясо. Ее собранное лицо было непроницаемым, и Штайнеру казалось, будто перед ним какой-то оживший библейский персонаж.
Он встал и взял свою кладь. С тех пор как у него завелся паспорт, он сменил рюкзак на чемодан. Открыв дверь фургона, медленно спустился по ступенькам и поставил чемодан на землю. Затем вернулся обратно.
Лило стояла у стола. В глазах ее была какая-то слепая пустота, точно она ничего не видит и уже пребывает в полном одиночестве. Штайнер подошел к ней.
– Лило…
Она вздрогнула. Выражение ее глаз изменилось.
– Трудно уходить, – сказал он.
Она кивнула и обняла его одной рукой.
– Без тебя я буду совсем одинока.
– Куда ты пойдешь отсюда?
– Еще не знаю.
– В Австрии тебе ничто не грозит. Даже если сюда придут немцы.
– Да, это так.
Она серьезно посмотрела на него. Ее глубоко посаженные глаза блестели.
– Жаль, Лило, – пробормотал Штайнер.
– Жаль.
– Знаешь почему?
– Знаю, и ты это знаешь…
Они все еще смотрели друг на друга в упор.
– Странно, – сказал Штайнер. – Ведь в общем-то нас разделяет только какое-то время, какой-то кусок жизни, когда мы не были вместе. Все остальное у нас есть.
– Нас разделяет все, Штайнер, – мягко ответила Лило. – Вся наша жизнь…
Приложив ладони к его щекам, она сказала несколько слов по-русски. Потом дала ему ломоть хлеба и немного соли.
– Съешь его в дороге – чтоб твой хлеб на чужбине не был горек. А теперь иди.
Штайнер хотел поцеловать Лило, но не решился.
– Иди! – тихо сказала она. – Иди…
Он пошел лесом и вскоре оглянулся. Городок увеселений и аттракционов потонул в ночи, и не было вокруг ничего, кроме огромной темноты, в которой светился четырехугольник далекой распахнутой двери и виднелся маленький силуэт женщины. Она не махала ему вслед.
XVЧерез две недели Керн вновь предстал перед судом. Толстый судья с лицом круглым, как яблоко, озабоченно смотрел на него.
– Господин Керн, я должен сообщить вам неприятную новость…
Керн напряженно выпрямился. Пусть дадут месяц, подумал он, лишь бы не больше месяца! Бер как-нибудь добьется, чтобы в течение этого срока Рут оставалась в больнице.
– Верховный суд отклонил апелляцию, поданную мною по вашему делу. Вы пробыли в Швейцарии слишком долго, и поэтому к вам уже нельзя применить инструкцию о чрезвычайном положении. И потом эта история с жандармом, от которого вы сбежали. В общем, вас приговорили к четырнадцати суткам тюремного заключения.
– Еще к четырнадцати?
– Нет. Всего к четырнадцати. Предварительное заключение засчитывается полностью.
Керн глубоко вздохнул:
– Значит, сегодня меня выпустят?
– Да. Но помните: вы провели две недели не в предварительном заключении, а в тюрьме. И вся беда в том, что теперь у вас есть судимость.
– Это я как-нибудь переживу.
Судья удивленно взглянул на него:
– Все-таки было бы лучше, если бы ваше имя не фигурировало в картотеке осужденных. Но ничего не поделаешь.
– Меня выдворят сегодня?
– Да. Через Базель.
– Через Базель? В Германию? – Керн мгновенно оглянулся.
Он был готов тут же выпрыгнуть из окна и бежать. Ему рассказывали о нескольких случаях выдворения эмигрантов в Германию. В большинстве случаев это были беженцы, едва успевшие выбраться оттуда.
Окна были открыты, зал суда находился на первом этаже. В небе сверкало солнце. За окном колыхались ветви яблони, дальше виднелась изгородь. Перемахнуть через нее нетрудно, а там – за изгородью – свобода!
– Вас направят во Францию, не в Германию. Близ Базеля проходят две наши границы – немецкая и французская.
– Нельзя ли доставить меня к границе через Женеву?
– К сожалению, нельзя. Базель – ближайший пункт. У нас строгие указания. До Женевы намного дальше.
С минуту Керн молчал.
– Значит, меня перебросят во Францию? Это точно? – спросил он затем.
– Ручаюсь!
– А из тех, кто попадается вам без документов, вы никого не перебрасываете в Германию?
– Насколько мне известно, никого. Такое может случиться разве что в пограничных городах. Но и об этом я, кажется, ничего не слышал.
– Но женщину вы ведь наверняка не отправите обратно в Германию?
– Конечно, нет. Лично я, во всяком случае, никогда не сделал бы этого. А почему вы спрашиваете?
– Без особой причины. Просто мне приходилось встречать женщин без документов. Для них все это еще намного труднее. Поэтому я и спросил.
Судья вынул из дела бумажку и показал ее Керну:
– Вот распоряжение о вашей высылке. Посмотрите! Теперь вы верите, что вас направляют во Францию?
– Верю.
Судья положил бумажку обратно в папку.
– Ваш поезд уходит через два часа.
– Значит, доставить меня в Женеву никак невозможно?
– Никак. Из-за беженцев мы несем большие расходы по железнодорожным перевозкам. Имеется строжайшее указание всякий раз доставлять их к ближайшему пограничному пункту. Тут я вам действительно не могу помочь.
– А если я сам оплачу проезд, меня отвезут в Женеву?
– Тогда, пожалуй, другое дело. А вы этого хотите?
– Нет, у меня не хватит денег. Просто спросил.
– Зачем же задавать лишние вопросы? – сказал судья. – Будь у вас деньги, вы должны были бы оплатить билет и до Базеля. Но я не стал выяснять этого. – Он встал. – Прощайте! Желаю вам всего хорошего! Надеюсь, во Франции дела ваши пойдут на лад! Надеюсь также, что вскоре все изменится!
– Да, может быть! А то мне бы хоть сейчас в пору повеситься.
Керну не удалось известить Рут о своем положении. Посетивший его накануне доктор Бер сообщил, что еще с неделю ей придется полежать в больнице. Керн решил написать Беру, как только окажется на французской границе. Самое главное он теперь знал: Рут наверняка не вышлют в Германию, а если у нее будут деньги на билет, то ее, возможно, доставят прямо в Женеву.
Ровно через два часа за ним пришел полицейский в штатском, и они отправились на вокзал. Керн нес свой чемодан – накануне Бер забрал его в овчарне и принес ему.
Они подошли к какому-то сельскому трактиру. Окна зала на первом этаже были распахнуты. Здесь пел мужской хор под аккомпанемент нескольких цитр. У окна стояли два певца в одеждах альпийских горцев и исполняли на тирольский лад песню с переливами. Закинув друг другу руки за плечи, они ритмично раскачивались. Полицейский остановился. Один из певцов, тенор, оборвал пение на полутакте.
– Где же ты пропадаешь, Макс? – спросил он. – Все ждут тебя.
– Служба! – ответил полицейский.
Певец смерил Керна небрежным взглядом.
– Получается ерунда какая-то! – пробурчал он неожиданно низким голосом. – Выходит, спевка нашего квартета опять срывается?
– Ничего подобного. Через двадцать минут я вернусь.
– Это точно?
– Точно!
– Ладно! Но помни – сегодня надо во что бы то ни стало разучить двойные переливы. Смотри не простудись!
– Нет, что ты!
Они пошли дальше.
– Разве вы не поедете со мной до границы? – спросил Керн немного спустя.
– Нет, мы придумали другой способ перебрасывать вас на ту сторону.
Вскоре они дошли до станции. Полицейский разыскал машиниста.
– Вот вам пассажир! – объявил он, показывая на Керна, и вручил машинисту распоряжение о высылке.
– Счастливого пути, сударь! – добавил он с неожиданной для подобной ситуации учтивостью и зашагал прочь.
