Но и этим задача подготовки к наступлению не ограничивалась. Весь передний край УРа был прикрыт минными полями и частично проволочными заграждениями. Следовало сделать проходы для наших наступающих войск.
Звягинцев был уже хронически простужен: постоянные переходы из жарко натопленных землянок на продуваемый всеми ветрами невский берег не прошли для него даром, голос его осип, лицо стало красным, губы потрескались…
Но, увлеченный подготовкой к предстоящей операции, Звягинцев не обращал на это внимания. Он не знал даты наступления, — она хранилась в строжайшей тайне, но, однако, чутьем понимал, что приказ может теперь последовать в любой день, и мысль о том, что остались еще какие-то недоделки, держала его в постоянном состоянии тревоги…
…В тот вечер Звягинцев так и не вернулся бы в штаб УРа, заночевав у одного из комбатов, но звонок Малинникова заставил его поспешить обратно.
…ВПУ Ленинградского фронта размещалось в районе деревни Березовка.
Блиндаж командующего фронтом в несколько бревенчатых накатов саперы выстроили по всем правилам военно-инженерного искусства.
Гладкие, очищенные ото льда ступени вели глубоко под землю. У входа стояли два автоматчика, и еще несколько бойцов с карабинами в руках охраняли подходы к блиндажу.
…Спустившись по лестнице, Звягинцев и Малинников оказались в просторном помещении. Пахло свежим тесом.
В приемной находилось немало генералов и полковников. Одни из них стояли, другие сидели на скамьях, расставленных вдоль стен. Среди них Звягинцев увидел и тех, кого уже встречал во время своей службы в Смольном, — генерала Симоняка и полковника Борщева. Скользнул взглядом по лицам сидящих на скамьях командиров и поклонился полковнику Бычевскому, с которым в последние дни уже не раз встречался на невском берегу.
Перед наглухо закрытой дверью, ведущей в глубь блиндажа, сидел неизменный адъютант командующего Романов. Он наблюдал за входящими военными, как бы мысленно отмечая, кто из вызванных командиров уже явился, и время от времени повторял одну и ту же фразу:
— Раздевайтесь, товарищи командиры, раздевайтесь…
В простенке находилась прибитая к стене длинная вешалка. Она уже была вся заполнена полушубками и шинелями, и теперь вновь прибывающие складывали свою верхнюю одежду на стоящий у другого простенка топчан, видимо специально для этого принесенный.
Разделись и положили на топчан свои полушубки и Звягинцев с Малинниковым.
Несмотря на скопление людей, здесь царила напряженная тишина. Люди не переговаривались между собой, как это обычно бывает в приемных, никто не курил.
— Похоже, что-то важное… — шепотом, наклоняясь к уху Звягинцева, проговорил Малинников, но тут же умолк. Собственно, ему и не надо было заканчивать свою мысль: Звягинцев понял ее без слов. Он молча кивнул.
Плотно прикрытая дверь справа от стола, где сидел Романов, казалось, гипнотизировала всех находящихся в приемной, приковывая к себе их взгляды. Звягинцев тоже неотрывно смотрел на эту дверь. Он весь был охвачен тревожным и вместе с тем каким-то щемяще-радостным чувством ожидания. Чутье подсказывало ему, что скоро, очень скоро он услышит то, во имя чего жил начиная с сентября прошлого года, с чем связывал самую главную свою мечту.
Он посмотрел на часы. Было без двух минут восемь. И в этот момент раздался негромкий звонок, заставивший Звягинцева вздрогнуть.
Романов быстро встал и, осторожно приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы войти в образовавшийся проход, скрылся за нею.
Прошло несколько мгновений, и Романов появился вновь. На этот раз он широко распахнул дверь и, став сбоку от нее, громким, с нотками торжественности голосом объявил:
— Заходите, товарищи командиры!
Мгновенно, точно эти слова прозвучали для всех как призыв к атаке, люди — и те, кто толпился в приемной, и сидевшие на скамьях — устремились к двери.
Звягинцев и Малинников несколько поотстали, давая возможность старшим по званию пройти вперед, и в итоге вошли последними.
Перешагнув порог, Звягинцев на какое-то мгновение замер от удивления. Он ожидал увидеть здесь кого угодно: командарма Духанова, членов Военного совета 67-й Тюркина и Хмеля, начальника штаба фронта Гусева, самого Говорова. Однако первыми, кого увидел Звягинцев за длинным, стоящим на скрещенных ножках-перекладинах столом, были Ворошилов и Жданов.
Маршал сидел в центре стола, Жданов находился по его правую руку и Говоров — по левую.
Звягинцев и Малинников с трудом отыскали себе место в заднем ряду расставленных параллельно столу табуреток.
Несколько минут царила тишина. Потом Ворошилов встал и звонким своим тенорком сказал с улыбкой на лице:
— Ну… здравствуйте, дорогие товарищи!
Звягинцеву показалось, что маршал очень волнуется. Может быть, волнение это прозвучало в той паузе, которую Ворошилов сделал после слова «Ну…», или в том особом ударении, которое ощущалось в словах «дорогие товарищи!».
Но так или иначе Звягинцев не сомневался в том, что Ворошилов очень взволнован, и это волнение невольно передалось ему самому.
— Рад, товарищи ленинградцы, что мы снова вместе, — продолжал Ворошилов, — снова и в такой… — он запнулся, то ли подбирая нужное слово, то ли потому, что и в самом деле волнение мешало ему говорить, и повторил: — в… такой исключительной важности для Ленинграда момент! Товарищ Сталин прислал меня сюда в качестве представителя Ставки. А на Волховский фронт Ставка направила тоже вашего старого знакомого, генерала армии Жукова…
Ворошилов вдруг замолчал и стал медленно оглядывать присутствующих. И Звягинцеву показалось, что воспоминания нахлынули на маршала и спутали, смешали предварительно намеченный план его речи.
Наконец Ворошилов снова заговорил:
— Вся страна знает, товарищи, что пришлось пережить вашему славному городу. Не скрою, и мое сердце обливалось кровью в те страшные для вас зимние месяцы. Я старый солдат, товарищи, старый большевик, да и человек-то уже немолодой. Скажу прямо: горько мне было уезжать от вас тогда, в сентябре, уезжать, зная, что враг стоит у стен Ленинграда. Но я верил, что настанет день, и мы встретимся, верил, что враг найдет свою могилу под Ленинградом. И вот теперь от нас зависит, чтобы…
Внезапно Ворошилов снова умолк, точно горло его перехватил спазм. Он тряхнул седой головой, как бы стараясь освободиться от невидимого обруча, сжимающего его шею, и уже ровным голосом, отчетливо произнес:
— Большинству присутствующих известно, что Ставкой утверждена операция «Искра», имеющая своей целью прорыв блокады Ленинграда. Слово имеет командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Говоров.
Только теперь Звягинцев почувствовал, что у него от напряжения затекли ноги и руки. Он расслабился, сел поудобнее, тем более что теперь ему уже не было необходимости приподниматься и тянуться вперед: поднявшийся из-за стола Говоров был виден из всех рядов одинаково хорошо.
— Товарищи, Ставка Верховного главнокомандования приказала Ленинградскому и Волховскому фронтам перейти в наступление и прорывать блокаду Ленинграда. — Говоров произнес эти слова обычным своим голосом, так, как если бы просто давал собравшимся командирам очередное задание. — Направление главного удара через Неву Военный совет с согласия представителя Ставки определил, — Говоров взял тонкую указку и прикоснулся ее острием к висевшей на стене карте, — вот здесь, между Восьмой ГЭС и Шлиссельбургом. Дальнейшее развитие наступления: Рабочий поселок номер пять с последующим ударом на юг, то есть на Синявино.
И Говоров резко, крест-накрест перечеркнул на карте концом указки занятые врагом районы, отделяющие Ленинградский фронт от Волховского.
— Наступление, — после короткой паузы возобновил свою речь Говоров, — спланировано, как известно, в два эшелона, и командиры частей исходные позиции своих войск знают. Повторяю для всех вспомогательных родов войск: крайний северный рубеж, начиная от Шлиссельбурга, занимает дивизия полковника Трубачева и последовательно к югу — дивизии товарищей Симоняка, Борщева и Краснова.
Говоров, снова подняв указку, показал расположение дивизий с юга на север вдоль голубой ленты Невы и чуть громче продолжал:
— Не буду скрывать, местность, на которой придется вести бой, сложная. Справа — сильнейший в обороне узел противника — Восьмая ГЭС, по существу крепость, имеющая на вооружении мощную артиллерию, укрытую в бетоне, слева — Шлиссельбург, который тоже можно сравнить с сильно укрепленным фортом. Вы знаете о том, что берег здесь выше и круче, чем тот, который приходилось штурмовать в сентябре. Взобраться пехоте на этот берег после броска через более чем полукилометровую Неву будет чрезвычайно трудно, не говоря уже о танках и артиллерии. Кроме того, командование укрепленного района доложило, что, по данным разведки, немцы начали обливать берег водой с помощью насосов и шлангов. Следовательно, огромной важности задача ложится на саперов и подрывников.
