– Наверно, у него какое-нибудь несчастье, – сказал Виктор. – Я вот несчастлив оттого, что я в армии. А ты отчего несчастлив?
– Не знаю, – сказал я.
Но я знал, что я несчастлив по многим причинам, особенно из-за отца, который опять пропал, и никаких следов не найти. Лу написал мне, что с отцом целый месяц все было в порядке, он был очень мил, много помогал ему в баре на Тихоокеанской улице. Его все полюбили и, когда его не было в баре, спрашивали Лу: «А где Валенсия?» Лу прозвал моего отца Валенсией, потому что он постоянно пел эту песню, и под этим именем Лу со всеми его и знакомил. Он послал отца к портному, и тот сшил ему три новых костюма и два пальто, а поселили его этажом выше над баром, в квартирке из трех комнат. Целый месяц он очень много помогал Лу уже одним тем, что проводил все время в баре, и Лу заработал так много денег, что собирался расширить дело – превратить бар в большой ресторан с буфетом, а отца моего сохранить при деле, так как он приносил ему счастье и все его любили. Потом вдруг как-то вечером отец в бар не явился. Лу поднялся наверх в его комнаты, и оказалось, что все три новых костюма и два пальто висят на месте, а отца и след простыл. Впрочем, Лу писал, чтобы я не беспокоился, он опять его найдет. Лу говорил, что мой отец – самый лучший человек на свете и очень ему нужен в его новом ресторане.
А последние письма, которые я получил от самого отца, были совсем на него не похожи. Такие письма люди пишут, когда хотят скрыть свои намерения. Слишком уж весело они были написаны. Я не был уверен, но мне почему-то казалось, что скоро я увижу отца в Нью-Йорке.
На следующее утро я решил посмотреть еще раз, нет ли на улице нового письма от того человека, напротив, и действительно, письмо там лежало. Конверт был адресован, как и всегда, «Людям всего мира», только надписан был от руки. Я вскрыл письмо и прочел: «Иди ты, Джексон, к…»
Я посмотрел наверх, на наши окна, и увидел Виктора.
Он высунулся из окна и заливался хохотом. Он продолжал смеяться, и когда сбежал вниз, потом остановился и сказал:
– Нашел сегодня что-нибудь на улице?
Мы прохохотали всю дорогу до казармы, всю утреннюю поверку, всю дорогу до ресторана и весь завтрак.
А вечером, когда я пришел домой, портье мне сказал, что кто-то ждет меня в вестибюле. Это был отец, он спал в большом кресле в длинном гостиничном коридоре. Я сел рядом и стал ждать, когда он проснется. Отец выглядел довольно неважно, но я все равно был рад его видеть. Прошел целый час, пока он проснулся. Я ничего ему не сказал, и он тоже. Мы просидели так молча минут десять-пятнадцать, потом я велел коридорному подать бутылку шотландского виски со льдом и пару стаканов.
Я налил отцу и себе до краев, и отец сказал:
– К тому времени, когда кончится война, ты станешь таким же забулдыгой, как я.
– Ну и отлично, – ответил я.
Глава 19
Весли рассказывает отцу о своей молодой жизни в эту войну, а отец рассказывает ему о своей молодой жизни в ту войну
Я послал Лу телеграмму о том, что отец мой приехал в Нью-Йорк повидаться со мной. Лу ответил тоже телеграммой, что благодарит Бога и высылает отцу воздушной почтой его новую одежду. Кроме того, он перевел телеграфом триста долларов на расходы отца в Нью-Йорке. Лу сообщал, что перестройка помещения под ресторан подвигается хорошо и он рассчитывает, что отец вернется к открытию, через шесть недель. Он спрашивал, не войдет ли отец в долю на процентах прибыли. Подробности обещал сообщить письмом.
Через три дня прибыла отцовская одежда и большое письмо от Лу для отца и меня. Я вручил письмо отцу, но он отдал мне его обратно и попросил прочесть вслух. Лу был настроен очень серьезно. Отец был ему нужен в его деле. Лу хотел заключить с ним соглашение, письменно или на словах – все равно. Он был рад, что отец в Нью-Йорке, во– первых, потому, что знал, что отцу приятно со мной повидаться, а во-вторых, потому, что отец мог бы ознакомиться с нью-йоркскими барами и ресторанами и выяснить, что они собой представляют. Лу писал, что его вполне бы устроило, если бы отец пошел в дело в третьей доле, и спрашивал, устроит ли это отца, обязанность которого – сидеть в ресторане с восьми часов вечера и до двух часов ночи, то есть до закрытия. Лу сообщал, что третьим участником в деле будет Доминик Тоска, который целиком стоит за то, чтобы пригласить в долю и моего отца. Лу разговаривал с Домиником по междугородному телефону. Он находил, что зарабатывает слишком много денег для себя и Доминика даже при высоких налогах, а так как Доминик был в армии, то ему был нужен кто-нибудь, кто был бы при нем, но он не хотел никого, кроме моего отца. Так вот, что вы на это скажете?
Отец долго ничего не говорил. Он только взял бутылку и налил себе стаканчик, а я все ждал, что он скажет.
– Ну, как ты думаешь? – спросил отец.
– По-моему, Лу человек надежный, – сказал я.
– А ты не думаешь, что он это все – из одной доброты? Ведь делать мне там совершенно нечего.
– Рестораны и бары – это такое уж место… – сказал я, – Понравится там кто-нибудь человеку, и он непременно придет туда еще раз. Со мной так бывало. Конечно, Лу сначала был просто добр к тебе и ко мне, но мне кажется, в письме он говорит то, что думает. Мне кажется, ты ему будешь нужен в его новом деле.
– Не могу я получать третью долю прибыли, не вложив в дело денег, – сказал отец. – Я ничего в этом не смыслю, но я знаю, что третья часть прибыли в таком деле, как у Лу, это очень много денег.
– По-моему, ты должен довериться Лу, – сказал я. – Если ты получишь слишком много денег, ты сможешь их ему отдать при случае, когда они ему будут нужны. А тебе это ничего – сидеть там по шесть часов каждый вечер?
– Я всегда сижу где-нибудь часов шесть по вечерам, – сказал отец.
– И много ты пил у Лу в баре?
– Меньше, чем в других местах. Там все по-солидному.
– А почему ты уехал?
– Меня это стесняло. Думал, я мешаю. Да и тебя хотел повидать.
Он помолчал немного, потом сказал:
– Ты здорово изменился с тех пор, как я тебя видел. Что это с тобой?
– Повзрослел, – сказал я. – В армии люди быстро взрослеют. Да еще вот воспалением легких болел, в госпитале провалялся – это мне тоже чего-нибудь да стоило. И с женщиной одной познакомился в баре.
– Воспалением легких? – удивился отец. – Почему я об этом не знал?
– Да я все собирался тебе написать.
– И в тяжелой форме?
– Вирусное, говорят. Думал, умру.
– А почему не умер?
– Что?
– Как случилось, что ты выжил?
– Там в госпитале был один парнишка, японец. Он приходил и сидел возле моей постели.
– Японец? – переспросил отец. – Ты уверен?
– Японца от китайца я могу отличить, – сказал я. – Этот был японец. Он тоже только что перенес пневмонию.
– Так что же он делал?
– Да ничего. Просто сидел и дежурил. Подарил мне три маленьких апельсина. Мне и поговорить-то с ним ни разу не пришлось, даже не знаю, кто он такой.
– Японцев все ненавидят, – сказал отец. – А ты – нет?
– Нет. А ты?
– Тоже нет. Так что же он все-таки сделал, что тебе стало лучше?
– Просто сидел – и все. Засыпаю и знаю – он тут. И когда ни проснусь, он все сидит рядом. А когда я его раз не застал, я понял, что худшее все позади. А через две недели, когда мне стало гораздо лучше, я и сам стал просиживать у кровати больного, которому было хуже, чем мне.
– А это кто был?
– Парнишка по имени Лерой Гаррисон. Я узнал его имя по табличке на койке.
– А он кто был?
– Негр.
– И что же, он выздоровел?
– Меня выписали раньше, чем я мог узнать, как у него дела складываются.
– Ты ему что-нибудь подарил?
– Я не знал, понравится ли ему это, и ничего не подарил.
– Но японский мальчик подарил тебе три апельсина.
– Наверно, он знал, что я ничего не буду иметь против.
– А ты их съел?
– Что ты! Конечно, нет. Я их берегу.
– Зачем?
– Просто так, мне хочется. Кожура на них вся высохла и сморщилась.
– А негритянский парнишка просыпался и видел, что ты тут сидишь?
– Несколько раз.
– Что ты ему говорил?
– Ничего.
– Ты думаешь, ему хотелось, чтобы ты там сидел, когда он проснется?
– Не знаю наверное, но думаю, что да. Мне ведь хотелось увидеть японца, когда я проснусь.
– А ты улыбался негру?
– Да нет, чему тут улыбаться? Бедняга был на волосок от смерти, так же как и я перед этим.
– А японец тебе улыбался?
– Нет, что ты! Он тоже умирал незадолго до того.
– Я хотел бы, чтобы этот негр выздоровел, – сказал мой отец.
– Я тоже.
Он опять помолчал, потом спросил:
– Что это за женщина, с которой ты познакомился?
Я рассказал отцу, что знал об этой женщине. Он налил себе еще стаканчик – и мне на этот раз тоже – и сказал:
– А ты стал почти красавцем. С чего бы это – от пневмонии или от женщины?
– Ты шутишь, я думаю.
– Не без этого.
Некоторое время мы пили молча, потом отец сказал: – Ну, так что ты обо всем этом думаешь?
