были прибывшие несколько дней назад сироты из детского дома при монастыре. Они были такие худые и такие грязные! Их привел молодой человек, которому поручили заботиться о них, но очевидно, что он не очень хорошо справлялся со своей работой.
– В таком виде их нельзя пускать в ясли и школу. Сначала их нужно отвести в баню и постричь, – сказала я ему, нахмурившись.
Майя с Касандрой вызвались мне помочь.
– Ты моешь меня, как моя мама, – пролепетала одна девчушка, пока я растирала ее мочалкой.
Сердце у меня сжалось. Я и вправду годилась им всем в матери.
Закончив мыть детей, мы переодели их в чистую одежду и повели обратно в барак. Тем временем прибыла еще одна группа – в основном близнецы и нецыгане. Их недавно начал отбирать сам доктор Менгеле из вновь прибывших, и их держали в бараке, где располагалась его лаборатория. Мы все задавались вопросом, что он там делает и почему такое внимание уделяет детям, но никто не решался спросить об этом вслух. А его нездоровый интерес к близнецам заставлял меня лично всерьез беспокоиться. Мне не хотелось, чтобы он приближался к моим детям, и я запретила им лишний раз показываться на глаза доктору Менгеле.
К восьми утра у наших бараков собралось более пятидесяти малышей в возрасте от трех до семи лет. Но это были еще не все дети лагеря. Когда бедняжки входили в ясли и в школьный барак и видели яркие стены, парты, карандаши и тетради, они либо застывали в безмолвном изумлении, либо разражались восторженными возгласами. Некоторые из них никогда не были ни в детском саду, ни в школе.
Пока две медсестры из Польши помогали детям постарше освоиться, я ухаживала за малышами в яслях. Рассадив их за столами, мы подали завтрак. Вместе с ними сидели и трое моих младших. Отис ушел в другой барак, но Блаз решил помочь мне с ясельниками. По возрасту – одиннадцать лет – он уже не годился для младшей школы и, скорее, мог сойти за моего помощника.
Несмотря на голод, все дети терпеливо ждали, пока им принесут чашки с молоком. Затем мы раздали печенье – черствое, но показавшееся юным узникам свежеиспеченным пирогом.
Когда малыши заканчивали завтракать, пришла Зельма с тремя помощницами. И вместе с ними – почти все оставшиеся в лагере дети. Мы завели досье на каждого воспитанника нашего центра. Это были цыганские и еврейские дети, и они говорили на семи языках. Конечно, было нелегко общаться сразу со всеми, поэтому мы решили обучать их на немецком и польском как самых распространенных.
Потом мы все вместе смотрели мультфильм про Микки-Мауса. Большинство наших малышей никогда не видели никаких мультфильмов. Их буквально загипнотизировал мышонок, весело бегавший и скакавший вместе со своим другом-псом Плутоном. Мы – взрослые – воспользовались киносеансом как передышкой и вышли отдохнуть наружу, оставив присматривать за детьми Блаза.
Медсестры из Польши поделились сигаретами, а матери-цыганки достали немного хлеба с сыром.
– Ну как вы, довольны? – спросила Зельма. – Кажется, все прошло так, как мы и планировали.
– Да, довольна. Хотя мы могли бы обойтись и без визита нацистского начальства, – ответила я, немного волнуясь и понимая, что любой, даже мимолетный, комментарий и любая прихоть со стороны высшего начальства обладают большим весом для лагерной комендатуры. Мы не могли позволить себе ни малейшей оплошности.
– Все будет хорошо, – приободрила меня Зельма. – Мы постарались на славу, и дети выглядят сейчас совсем иначе – более счастливыми и здоровыми.
– Мне бы твой оптимизм, – вздохнула я. – Они провели здесь всего лишь один неполный день.
Но я оценила поддержку Зельмы. Оптимизм в Аушвице был редкостью.
В ту же минуту послышался рев моторов, и по дороге, ведущей через цыганский лагерь, в нашем направлении двигалось несколько автомобилей. Метрах в двадцати от детского сада процессия остановилась. Спустившись по ступенькам, я приказала всем помощницам выстроиться в шеренгу, как будто мы были отрядом солдат, подготовившихся к инспекции.
Когда же я наконец услышала голос и подняла голову, то передо мной стоял Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС. Я узнала его по кинохронике, которую крутили перед фильмами в кинотеатрах. У него был вид обычного государственного служащего, но все знали, что этот человек с бледным лицом и маленькими глазками за круглыми очками – один из самых влиятельных руководителей Третьего рейха.
Улыбнувшись, он любезно обратился ко мне:
– Так это вы директриса школы? Герр доктор Менгеле очень хорошо о вас отзывался. Немка – как раз то, что и нужно в таком месте.
Я не могла придумать, что ответить, и слегка дрожала, глядя на него, как маленькая девочка перед строгим учителем. Наконец я пробормотала:
– Благодарю вас, рейхсфюрер СС.
– Это ясли? – спросил он, а затем, повернувшись к сопровождающим, добавил: – Ну и как теперь эти коммунистические и еврейские отбросы посмеют называть нас бесчеловечными чудовищами?
Все рассмеялись.
В знак приветствия рейхсфюрер СС всего лишь кивнул остальным моим помощницам. По-видимому, на большее представители низших рас рассчитывать не могут. Доктор Менгеле представил меня коменданту лагеря Рудольфу Хессу.
– Превосходная работа, фрау Ханнеманн. Доктор Менгеле отметил ваше мастерство и преданность делу. Немцы всегда ценят возможность показать, на что они способны, – сказал он.
Менгеле продолжал улыбаться, а затем, положив руку мне на плечо, велел показать объекты посетителям. Я вошла в барак и попросила детей встать.
Малыши смотрели на мужчин в эсэсовской форме с испугом. Даже самые маленькие обитатели концлагеря знали, что лучше держаться подальше от тех, кто носит такую форму со свастикой. Не боялись они лишь Менгеле, присевшего перед первым столом и принявшегося раздавать конфеты.
– Пожалуй, даже некоторые немецкие школы могли бы позавидовать этому заведению, – сказал Гиммлер, упираясь руками в бока.
– Мы хотим, чтобы цыганские дети и близнецы герра доктора жили в самых лучших условиях, – подхватил Хесс.
– Благодарю вас, комендант, – слегка поклонился Менгеле.
Гиммлер повернулся ко мне.
– Сколько всего детей в детском саду?
– Девяносто восемь. Пятьдесят пять находятся здесь, в яслях, а остальные сорок три – в школе, – ответила я.
– На каком языке ведется обучение?
Я точно не знала, как ответить.
– Мы планируем обучать их на немецком и польском.
Я боялась, что он рассердится тому, что мы преподаем и на польском, но он только потер подбородок и сказал:
– Отлично.
Потом Гиммлер присел перед ближайшим ребенком – цыганским мальчиком по имени Андрей, который без страха смотрел прямо в глаза незнакомому военному. Тот снял фуражку, пробежал руками по волосам и спросил:
– Тебе нравится школа?
– Да,
