Зачитал эти строки, бережно сложил листок, спрятал его во внутренний карман пиджака и лишь после этого испытующе посмотрел на Николая Павловича. И тот сказал, словно приняв эстафету:
— Конечно, не все советские люди, оказавшиеся во вражеском тылу, знали и знают об этой директиве. Взять, к примеру, того же Каргина с товарищами. Они слыхом не слыхивали о ней, но действовали именно так, как требовалось! Почти полгода не имели связи со своими, не только боевых приказов, но и просто советов не получали, однако делали то, что было нужно! О чем это свидетельствует? О том, что в основу этих документов заложены думы и чаяния всего советского народа. Ты к этому выводу хотел подвести меня? На эту мысль меня наталкиваешь?
Александр Кузьмич будто бы и повинился, но глаза его хитро поблескивали:
— Понимаешь, никак не могу привыкнуть, что теперь я не секретарь райкома партии. Вот и говорю по привычке так, чтобы собеседник меня обязательно понял.
Сказал это и пошел к двери, только у порога остановился, чтобы предложить:
— Может быть, обо всем этом следует побеседовать с коммунистами бригады? Или вообще со всеми бойцами?.. Нет, я не приказываю, я только мысли свои высказываю. Те, которые меня сна и покоя лишили.
Подмигнул и ушел в ночь. Николай Павлович какое-то время еще смотрел на дверь, закрывшуюся за ним. Потом поднялся из-за стола, несколько раз прошелся по кухне, не слыша скрипа пересохших половиц. Он думал, думал о том, что одна из прекрасных особенностей Александра Кузьмича — вот так, неожиданно, ворваться к человеку и заставить его активно шевелить мозгами. На пользу общему делу!
Обязательно нужно будет сказать в беседе и о том, что еще 18 июля 1941 года Центральный Комитет Коммунистической партии принял решение «Об организации борьбы в тылу германских войск», в котором прямо указал на необходимость усиления партийного руководства этой борьбой, намечались ее дальнейшие тактические и даже стратегические цели.
Николай Павлович решительно подошел к столу, сел на свое привычное место и торопливо записал на сером листке оберточной бумаги то, о чем говорил Александр Кузьмич, до чего сам додумался уже сейчас. Немного посидел, глядя на темное окно, и достал из маленького железного ящика, заменявшего сейф, несколько пронумерованных документов, нашел среди них решение ЦК «Об организации борьбы в тылу германских войск», еще раз внимательно прочел его и выписал:
«…Нас обязательно поддержат в каждом городе и в каждом селе сотни и тысячи наших братьев и друзей, попавших под пяту германских фашистов и ждущих с нашей стороны помощи в деле организации сил для борьбы с оккупантами».
Переписал это и сразу же подумал: «Надо будет рассказать коммунистам бригады и о том, что 30 июня 1941 года ЦК Коммунистической партии Белоруссии разработал директиву номер один «О переходе на подпольную работу партийных организаций районов, занятых врагом», а 1 июля — директиву номер два — «По развертыванию партизанской борьбы в тылу врага».
И еще несколько торопливых строк легло на бумагу.
Не забыл Николай Павлович и о том, что ЦК Компартии Белоруссии тогда же организовал выпуск газет «Советская Беларусь» и «Раздавiм фашицкую гадзiну»; что, стремясь еще больше улучшить руководство партизанским движением, ЦК 20 марта 1942 года создал свои Северо-Западную и Западную группы и закрепил их за рядом смежных областей республики; что 30 мая 1942 года был образован Центральный штаб партизанского движения и немедленно подобный же штаб был создан и в Белоруссии.
Увлекся Николай Павлович работой, настолько увлекся — даже искренне удивился, когда, глянув в окно, вдруг увидел, что керосиновая лампа давно горит зря. Он потушил ее, с удовольствием пробежал глазами написанное за ночь и встал, потянулся. До тех пор был доволен своей работой, пока не осенило, что было бы и того лучше, если бы все сказанное он мог подкрепить цифрами. Но где возьмешь их? Кто скажет тебе, сколько подпольных обкомов, горкомов, межрайкомов и райкомов партии работает сейчас в Белоруссии? Сколько партизанских отрядов сегодня активно действуют на территории, временно оккупированной фашистами, да какое и в каком количестве они получили оружие, получили в централизованном порядке?
Даже если бы и были у него эти сведения, нельзя их сегодня обнародовать…
Хотя почему бы не назвать лишь частицу того, о чем говорилось в Москве на недавнем совещании командиров и комиссаров партизанских соединений? Например, о том, что только за июль 1941 года в занятые врагом районы было направлено более 125 партизанских отрядов, что только за тот месяц в подпольную работу включилось более 1200 коммунистов, а на сегодняшний день партизанских отрядов стало уже более 200, а число коммунистов, действующих в тылу врага, перевалило за 65 тысяч?
Эта мысль была настолько заманчива, что Николай Павлович даже вернулся к столу, но не сел за него: можно ли сейчас называть хотя бы эти цифры, не явится ли это разглашением государственной тайны?
Короче говоря, над этим еще нужно подумать. Крепко подумать.
3
Дед Потап угадал: те шестеро, что донашивали гимнастерки, в плен попали под Харьковом. Если верить им, даже оказавшись в окружении, до тех пор с врагом бились, пока патроны имелись, пока не пришел чей-то приказ: рассыпаться и небольшими группами пытаться проскользнуть через фронт. Может быть, кто-то выскользнул из вражеского кольца, а вот им не повезло, их захомутали фашисты проклятые. Сколько в их группе бойцов было? Десять. Всё, что к тому времени от роты уцелело. Где еще четверо? Трое за колючей проволокой и сейчас, поди, томятся, а четвертого сразу расстреляли: не поверили, что грузин, за еврея посчитали.
Двое в гражданском — самые обыкновенные хлеборобы, один — местный, из Куцевичей — есть такая деревня в Степанковском районе, а второй — из Прибалтики. То ли литовец, то ли эстонец. Сам этого не сказал, а Григорий уточнять не стал. Почему? Это ли самое главное, что сейчас прежде всего нужно знать о человеке?
Местного сцапали во время облавы в Минске на базаре. Накостыляли по шее и бросили в подвал, куда народу было столько напихано, что они только стоять могли. И на допросы его не таскали. Просто нынче весной вдруг сунули в колонну, вот и оказался он в этой мышеловке. Когда сцапали? Еще в ноябре прошлого года, сразу после праздника. А звать его Мыкола Сапун. Фамилия, прямо скажем, не так чтобы очень музыкальная, привлекательная, но все прадеды ее носили, так почему же ему от нее отрекаться?
И если Мыкола оказался даже излишне разговорчивым, то другой только и сказал о себе:
— Меня зовут Артуром.
И на вопрос, за что схватили, ответил тоже немногословно:
— Разве им для этого что-то надо?
Конечно, звать просто Артуром человека, который наверняка раза в два старше тебя, здорово неудобно. Но Григорий не растерялся: перед именем добавил слово «товарищ», вот и весь сказ. Теперь даже солидно и чуть-чуть таинственно звучать стало. Может быть, и всем прочим клички придумать, как принято в каждом тайном объединении людей?
Ни один из восьми не вызывал подозрений, но больше, чем другим, Григорий поверил товарищу Артуру. Почему? Было что-то располагающее в его нежелании рассказывать о себе. Разве любой настоящий человек не имеет права на свою какую-то личную тайну?
Новичков отвели на дальнюю полянку, затерявшуюся в почти непроходимой чащобе. Григорий велел именно здесь соорудить временное жилье и объявил, что за порядок, дисциплину и все прочее ответственным назначает товарища Артура.
Хотя бы дрогнуло что-то в лице товарища Артура! Так спокойно приказ Григория выслушал, будто бы наперед каждое его слово знал.
— С чего ты, Григорий, отделил-то их от нас? Приглядеться бы к ним следовало, все ж не на гулянки вместе ходить намереваемся, — проворчал дед Потап, когда они втроем возвращались к своей избенке.
— А кто тебе сказал, что мы их без догляда соответствующего оставим? — усмехнулся Григорий. — Снабдим их картошкой и хлебом дня на два-три и сразу же поочередно поведем тайное наблюдение… Заметил, что они и попытки не предприняли узнать, кто мы такие да откуда свалились в самый нужный для них час? Ежели откровенно, здорово глянулось мне это: видать, крепко понимают, что военную тайну любому и всегда блюсти положено.
Первым тайное наблюдение вел Григорий. Он, вернувшись, сказал удовлетворенно:
— Умное соображение у этого товарища Артура. Распорядился четыре шалашика поставить, и не на полянке, куда я их сунул, а на кромке ее, под самыми распушистыми березами. На тот случай замаскировались, если фашистский самолет небо над лесом утюжить примется. Поставь они шалашики на полянке — летун сразу засечет.
— А ты сам про маскировку от летчика им сказать не мог? — насупился Петро, которому стало обидно, что какие-то новички и вдруг исправили ошибку не просто солдата Гришки, а Григория — командира отряда!
