IV
В грузовике, который вез их в Торокина, в лагерь военнопленных, Такано все время думал о том, что он не имеет права жить. Правда, сейчас боль в душе была уже не такой нестерпимой, боль эта стала глухой — так обычно ноет зуб, который всю ночь не давал покоя, а к утру затих и только изредка напоминает о себе.
Вчера утром, когда солдаты из штаба дивизии везли их в джипе с передовой, Такано все посматривал кругом — может, оттолкнуть сидящих рядом солдат и выпрыгнуть на ходу из машины. Теперь же он сидел, низко опустив голову и обхватив руками колени, — смертельно усталый душой и телом человек.
Ёсимура и Тадзаки, напротив, казались уже не такими удрученными, как вчера. Они любовались морем, сверкающим позади аллеи кокосовых пальм. Свежий ветерок тихонько покачивал листья пальм, слегка наклоненных в сторону моря. Ёсимура всей грудью вдыхал свежий утренний воздух.
Из белого песка там и тут торчали заржавелые корпуса выброшенных морем японских десантных катеров. Это были суда, потопленные при высадке в Торокина. Очевидно, вместе с ними к берегу прибило и трупы солдат — выбеленные водой и солнцем кости виднелись на песке. Ёсимура невольно подумал о своих товарищах, навсегда оставшихся в джунглях. И не мог не почувствовать боль в душе при мысли о том, что он жив, а те никогда уже не встанут.
Сколько же их, его братьев, лежит здесь, на этом острове! Из их роты, в которой к моменту высадки насчитывалось двести человек, осталось всего трое. Солдаты умирали повсюду. Многих кое-как захоронили, без всяких почестей, но большинство просто остались лежать в джунглях или на дне моря, и рано или поздно все они смешаются с землей этого острова, исчезнут навеки. А они трое живы! Живы и как будто избежали судьбы своих товарищей. Все это казалось сейчас чудом.
И, сознавая это, Ёсимура в глубине души почувствовал облегчение. Конечно, впереди еще много неясного, но сейчас на душе спокойно и даже светло.
А мысль о том, что они не расстались с Такано, тоже успокаивала и его и Тадзаки — раз фельдфебель Такано с ними, все в конце концов наладится; Ёсимура надеялся, что мрачное настроение Такано тоже как-нибудь рассеется. Он хотел во что бы то ни стало отвлечь Такано от мысли о самоубийстве. Это было необходимо не только Такано, но и ему самому.
Грузовик мчался вдоль берега моря. Мимо них по широкой дороге, сверкающей темными пятнами мазута, с тяжелым гулом проносились машины. В кузове, кроме них троих, сидели еще те двое японцев, которые попали в плен раньше. И всех их охраняли трое австралийцев, вооруженных автоматами.
Оба пленных японца были очень слабы, один даже не мог сидеть в тряском грузовике и лежал, подложив под голову свернутую плащ-палатку. Ёсимура и его товарищи со вчерашнего дня не обменялись с ними ни единым словом — до допроса разговаривать было запрещено, — и сегодня утром, оказавшись в одной машине, они даже не попытались заговорить друг с другом.
Вчера, увидев этих двоих за проволочной сеткой, Есимура почувствовал к ним почти отвращение. А сейчас, глядя на них, едва живых, с поредевшими, тонкими, как младенческий пушок, волосами, колыхавшимися на утреннем ветерке, он почувствовал острую жалость, хотя сам он был таким же пленником, как и эти двое.
— Вы из какой части? — спросил наконец Ёсимура.
Тот, что сидел опершись спиной о борт грузовика, медленно поднял голову и спокойно взглянул на Ёсимуру.
— Из дивизии Кудо, — ответил он хриплым, едва слышным голосом.
— А из какого полка? Мы — из полка Мураками.
На лице пленного проскользнула растерянность, он поспешно опустил глаза.
«Похоже, это солдаты нашего полка. И скорее всего, дезертиры или что-нибудь в этом роде», — решил Ёсимура. Впрочем, он не собирался уличать их.
До Торокина оставалось всего тридцать километров. Они добрались туда через сорок минут. Это была тыловая база снабжения австралийской армии, полтора года назад переданная в ее распоряжение американцами. Первое, что увидели пленные, был аэродром. По морю, оставляя за собой белый пенный след, между транспортами и берегом сновали бесчисленные катера.
Городок пересекали четыре улицы, среди деревьев виднелись многочисленные казармы. Сейчас, с грузовика, было трудно разобрать, где именно тогда ночью они напали на американцев, — вокруг казарм были разбиты лужайки и цветочные клумбы, сооружены теннисные корты и спортивные площадки.
Лагерь для военнопленных располагался на западной окраине городка. Машина выехала на просторный пустырь, посреди которого виднелось заграждение из колючей проволоки. Увидев за проволочной оградой людей, пленные поняли, что прибыли на место назначения.
— Ой! Кто это такие?! — Ёсимура в испуге схватил Тадзаки за колено, хотя ему было совершенно ясно, что за загородкой — японские военнопленные. Люди за проволокой были одеты в красное, а некоторые — в красных колпаках! Странно одетые люди что-то делали, рассыпавшись по всей территории. Вид у них был жалкий, и Ёсимуре вспомнились заключенные в голубых куртках, которых он видел в Японии — в тюрьме, расположенной неподалеку от их дома.
Грузовик остановился возле здания, которое, по всей вероятности, служило канцелярией. Видимо, там их передали лагерному начальству, затем два австралийских солдата забрались в кузов, закинув туда связанные в узлы солдатские одеяла.
Лагерь, обнесенный проволокой, оказался довольно просторным; здесь разместилось более десятка палаток. Широкие ворота были распахнуты настежь, и, когда подъехал грузовик, навстречу вышло несколько человек в красной одежде. Все они выглядели крепкими и здоровыми и были совсем не похожи на тех солдат, что сражались на передовой. Один из пленных в красной фуфайке подбежал к Ёсимуре, который слез с грузовика, после того как сопровождавший пленных австралийский солдат откинул борт.
— Ба! Да это старший унтер-офицер Ёсимура! — Пленный обеими руками тряс руку Ёсимуры, не зная, как выразить свою радость. — И фельдфебель Такано здесь! И младший унтер-офицер Тадзаки! — кричал он, улыбаясь во весь рот.
Сначала Ёсимура немного растерялся, но тут же узнал ефрейтора Кубо. Ёсимуре не раз приходила в голову мысль, что в Торокина они могут встретить ефрейтора Кубо, но он не говорил об этом Такано и Тадзаки.
Однако здорово же изменился Кубо! Почти четыре месяца назад он ушел в джунгли, заявив, что идет сдаваться в плен. Теперь он был одет в красную фуфайку, длинные волосы небрежно зачесаны наверх, лицо округлилось и загорело.
Такано тоже узнал ефрейтора. При виде Кубо он испуганно отпрянул назад: «А… это вы!..»
Австралийский солдат, наблюдавший эту сцену, спросил у Кубо:
— Вы что, знакомы?
Кубо что-то ответил ему и затем, с помощью других «красных фуфаек» сбросив узлы из кузова машины, обратился к Ёсимуре и остальным:
— Заходите, пожалуйста!
Пятеро пленных вошли в ворота.
— Вот и хорошо! — говорил Кубо, шагая впереди. — Подумать только — все трое вместе приехали!
Ёсимура тоже был рад видеть Кубо, но беспокоился, не слышал ли Такано, как Кубо назвал их по именам.
Охранники уехали на грузовике, никто из них в лагере не остался. Видимо, здесь царило самоуправление.
Когда пятеро вновь прибывших одетых в австралийскую форму «джангл грин», качаясь от слабости, вошли на территорию лагеря, пленные в красных фуфайках побросали работу и окружили их со всех сторон. Да и работали ли они здесь вообще? Многие были обнажены по пояс, кожа лоснилась от пота, на лицах — ни тени уныния.
Когда пятеро вновь прибывших подошли к ближайшему зданию, видимо кухне, и мужчина, который стоял на бетонном полу, залитом водой, в одном фундоси с полотенцем на голове, спросил:
— Кубо-сан, эти из какой части?
— Из той же части, что и Кубо-сан, — громко ответил вместо Кубо один из двух сопровождавших их пленных.
— Так, так. Сами сдались?
— Принесите кофе для пятерых. И поскорее, — не отвечая на вопрос, сказал Кубо и, засмеявшись, пошел вперед.
Они шли мимо рядов низких палаток с раскладушками, где, судя по всему, спали пленные, мимо подсобных помещений. Иногда это были просто навесы из парусины, укрепленные на деревянных столбах и стропилах. В центре лагеря — небольшая площадь, покрытая зеленой травой, с цветочной клумбой посередине. Несколько пленных играли там в мяч. Из-под душа, на ходу выжимая мокрые полотенца, выходили нагие мужчины в сандалиях на босу ногу и останавливались, разглядывая новичков.
Выражение лиц, неспешные движения заключенных наводили на мысль о том, что, не будь проволоки, красной одежды и прочих примет лагерной жизни, здесь было бы совсем как в расположении роты где-нибудь в Центральном Китае. Все это настолько поразило Ёсимуру, что он не смел даже поднять глаз.
Они вошли в какую-то палатку, где стоял простой деревянный стол и лавка, и сели. Двое заключенных в красном, сопровождавшие их, положили узлы на стол.
