Весь напрягшись, я смотрю, как стальной клин придвигается к нам все ближе и ближе. Вот оно… Вот…
— Ларька!.. — кричит мне в ухо Вася. — Ты сейчас первым… Понял? Пер-вым!
Он приподнимается на коленях и берет в каждую руку по гранате. На пыльном лице в тени каски дико блестят глаза, Несколько секунд он всматривается в кустики, разбросанные вблизи нашей линии, потом выползает из ячейки.
— Куда?!
Он оглядывается.
— В случае чего — дашь огонька…
Извиваясь ужом, он ползет к ближайшему крупному кусту, некоторое время лежит под ним без движения, видимо отдыхая, потом вскакивает и бежит к следующему.
Что он задумал? Подобраться незаметно к идущим танкам и… Но ведь если он попадет на открытое пространство, его сразу заметят, это почти невозможно, бессмыслица… Дальше, вон за теми валунами, кустики такие, что в них не скроется даже заяц… А если начнешь перебегать от камня к камню, заметят обязательно… Что же он, дурак, делает? Что делает?..
И тут я замечаю, что Вася не один. Справа, от линии нашего взвода, перебегает поближе к танкам еще кто-то. Знакомая коренастая фигура. Гимнастерка, вздувшаяся горбом на широкой спине… Да это же Цыбенко! Он начал перебежки раньше Васи и теперь уже совсем близко от двух больших валунов, разделенных узким проходом. Еще несколько бросков — и сержант у камней. Он падает у прохода и замирает.
За моей спиной звонко бьет противотанковая пушка. Она только сейчас вступает в бой. Удар так силен, что у меня заскакивает воздух в горле. Это определенно не сорокапятка. Это какой-то другой калибр. Фонтан земли вырывается у грязно-зеленого борта ближайшего танка. Взлетает, рассыпаясь на звенья, сорванная с катков гусеница. А потом вдруг сам танк выбрасывает из всех своих щелей белые закудрявившиеся дымки, будто внутри него лопается паровой котел. С тяжким вздохом, словно крышка над кипящей кастрюлей, приподнимается башня и снова оседает на место, и вся невероятная эта картина скрывается в черно-белых вращающихся клубах.
Левый танк, тот, за которым я следил с самого начала, пятится назад, огрызаясь огнем. А! Значит, не выдержали нервы у экипажа, значит, у тех, что скрываются за толстой лобовой броней, несмотря на молитвы-памятки в карманах френчей, имеются все же какие ни на есть сердца и они тоже могут вздрагивать от страха!
А Вася уже не бежит, а ползет к валунам, используя малейшие неровности почвы. Он то замирает, то приподнимается на локтях, извиваясь среди карликовых кустиков, и никто не замечает его; танкисты увлечены боем.
Теперь по всему полю обзора сверкают дымные взблески танковых пушек. Танки ведут тесный огонь по нашей линии и по батареям ПТО. Не успевает осесть, развеяться один взрыв, как немного в стороне вырастает новый, а иногда два-три разом загораживают пространство. Запах гари кружит голову. Земляная труха струйками сыплется с моей каски, Песок скрипит на зубах, забивается в глаза. Несколько раз, хищно свистнув, пролетают над ячейкой осколки. Но странно, такого страха, как вчера, нет. Все чувства притупились. Ранят? Пусть ранят. Убьют? Пусть убьют. Наплевать, Только бы Вася успел добежать до камней… Только бы успел… Вот он делает еще один бросок и снова замирает в траве. Полоса дыма от горящего танка закрывает его от меня.
Кто-то сваливается в ячейку прямо на ноги. Я поворачиваю голову. Цыбенко! Что за чертовщина? Откуда он здесь? Ведь я только что видел его у камней!
— От бисовы хлопцы! — задыхаясь произносит сержант. — Тильки бы не пидсунулись пид пулемэты. Його с борта треба бить, либо с кормы, Там е мэртвая зона…
— Кто там? — кричу я Цыбенко, показывая на камни. — Я думал это вы!
— Та той же Юрченко да твой Василь… Мне не можно, я командир взвода, — с горечью добавляет он.
Юрченко…
В памяти встает плотный, приземистый паренек из второго отделения, тот самый, с которым в день прихода в станицу схватился Вася. Кажется, он из шестой школы. На построениях всегда стоял четвертым от левофлангового… Действительно, здорово похож на сержанта, только ростом поменьше…
— А в мене уся ячейка накрылась, — говорит, словно извиняясь, Цыбенко. — Болванкой прямочко у бруствер угадал, сволочь… Не чую, как жив…
В руках у него трофейный автомат, гимнастерка на груди пропотела темными пятнами, рукава на локтях прорваны, каска надвинута на глаза. Он весь словно наэлектризован, никогда я не видел его таким. И только обтянувшиеся скулы выдают бешеное напряжение последних дней.
Он пристраивается рядом со мной и, осторожно подняв голову над бруствером, оглядывает передний край.
— Ты тильки побачь, добег! Добег, бисов сын! Ай, молодец! Ну, таперича воны його пригроблять!
Вася уже у камней рядом с Юрченко, Некоторое время они лежат голова к голове, будто о чем-то договариваются, потом оба вползают в щель между камнями. По ту сторону щели, в десятке метров от валунов — танк.
— Огня! — вдруг кричит Цыбенко, подталкивая ко мне приклад пулемета. — А ну огня, хлопец! Огня по мишеням справа!
Я поворачиваю ствол пулемета вправо и тут только замечаю солдат в знакомых травянисто-зеленых френчах. Группами по двое, по трое они перебегают поросшее травой пространство от шоссе под прикрытием своих раскрашенных под леопардов машин.
Передернув прицельную планку на двести метров, я ловлю в прорезь прицела две фигуры, бегущие рядом, и нажимаю спуск. Пулемет послушно дергается в руках и выпускает длинную очередь, но фигурки продолжают бежать как ни в чем не бывало… Неужели я неправильно прикинул расстояние? Не может быть! Я снова сажаю фигурки на мушку, но в этот момент солдаты заканчивают перебежку и падают в траву, Зато левее поднимаются сразу четверо, Я бью по группе короткими очередями. Группа распадается. Трое залегают, но четвертый продолжает бежать, Он несется какими-то неестественными прыжками, как спринтер на дистанции, Даже с такого расстояния это выглядит карикатурно, Я беру прицел немного впереди бегущего, длинным стежком пришиваю зеленую фигурку к земле и сразу же перебрасываю огонь на других.
Черт, наверное, полдиска истратил на этого паяца… Надо тщательнее, тщательнее… Только не волноваться…
Двойной тяжелый удар докатывается до ячейки.
— Усе! — кричит сержант, и лицо его, отлакированное потом, перекашивается в улыбке. — Чистая работа! Герои!
Я бросаю взгляд на танк у камней. По виду он невредим, только над кормой курится легкий рыжий дымок и пушка его молчит.
Только бы ребятам удалось выцарапаться оттуда!
Зеленые френчи продолжают перебегать, ныряя в дымовое облако, висящее над горящей машиной, Кажется, они плодятся где-то среди кустов, обрамляющих шоссе, плодятся стремительно и неудержимо, как мухи в выгребной яме…
Патроны в диске кончились. Сержант быстро заменил его снаряженным и сразу же начал набивать пустой.
— Давай! Давай! Давай! — приговаривал он.
Еще несколько фигурок споткнулось, подрезанные очередями. Ствол накалился так, что его жар я чувствую через прорези кожуха, Я знаю, что при высокой температуре калибр ствола слегка меняется и прицельность стрельбы падает, поэтому стараюсь теперь брать повыше.
Фашисты сосредоточивают весь свой огонь на пушках, прикрывающих наш взвод. Снаряды непрерывно рвутся за нашими спинами. Изредка какой-нибудь из них поднимает землю около ячеек. Среди грохота я с трудом различаю голоса наших ПТО, однако то, что стоит за сожженным танком, бьет почти без перерыва. Его удары похожи на яростные вскрики; «А-га!.. А-га!.. А-га!»
Сержант кончил набивать диск, подсунул его поближе ко мне и уполз в сторону Терека.
— Побачу других. А ты поддерживай Василя та Юрченко… Не подпускай ганцев к каменюкам…
И сразу же меня охватило чувство затерянности среди этого грома, воя и визга. Я сам себе показался маленьким и ненужным. Ну что, что я могу сделать со своим пулеметом, в диске которого пятьдесят патронов, в том грозном и страшном, что творится вокруг?! Разве удержишь горный поток щепочкой или лавину ледорубом?.. На минуту мне показалось, что весь мир захлестнула неведомая, ревущая и грозная стихия и в ней нет места ни для природы, ни для человека…
Но это продолжалось только минуту. Я снова заметил перебегающие среди кустов фигурки и снова начал в каком-то неистовом азарте выпускать по ним очередь за очередью.
А танки продолжали медленно продвигаться вперед. В те мгновения, когда дым рассеивался, я видел их на расстоянии каких-нибудь полутораста метров. Теперь не только пушки, но и пулеметы их работали, полосуя дымными трассами нашу линию. Одна из очередей задела мою ячейку, и, ткнувшись лицом в песок, я слышал, как пули с храпом входили в землю бруствера.
Я уже почти не вижу камней, за которыми скрываются ребята. В некоторых местах горит трава. Глаза слезятся от едкого дыма, Сквозь чадное марево трудно держать пехотинцев на прицеле. Голова уже не вмещает дикого хаоса звуков. Нервы напряжены так, что кажется; еще несколько минут — и что-то внутри тебя лопнет и все полетит к чертям…
