Его поместили в небольшом доме на краю деревни. В маленькой, скудно обставленной комнате стояла койка, застеленная серым ворсистым одеялом, и тумбочка; под потолком на проволоке висела электрическая лампочка. Его не заперли, но под окном маячил часовой. Какое счастье растянуться на койке и отдаться покою. Пусть сейчас начнется адская бомбежка! Пусть вокруг рвутся снаряды — он не сдвинется с места!..
Через час ему принесли обед — два котелка, в одном суп, а в другом гречневая каша с мясом; грубовато, но вполне сытно… Впрочем, он не думал о еде. Он думал о человеке, с которым предстоит неминуемая встреча.
И вот сейчас перед ним действительно сидит полковник, сравнительно молодой, черноволосый, с интеллигентным, выразительным лицом. Такое лицо может быть и у адвоката, и у модного врача. Воспитан, не прячет, как видно, своих мыслей. Обращаясь к переводчику, лейтенанту, который сидит у стола, говорит ему «ты» и попросту называет Витей. И лейтенант, хотя ему не больше двадцати пяти лет, сутулый, в очках, очевидно из студентов, держится так, словно полковник ему родной дядя, без всякого явно выраженного уважения к званию. «Неужели это и есть Савицкий?» думал Леон, настороженно следя за его движениями. Хотя ничего не предвещало обострения, — это не успокаивало. Наоборот, Леон был слишком опытен, чтобы не ожидать ловушки. Когда?! Сейчас или позднее?! Он увидел, как полковник перелистывал лежавшие перед ним на столе листки, и, разглядев свою фамилию, сразу понял, что допрашивавший его подполковник уже успел перепечатать допрос протокола на машинке.
— Витя! Переведи ему, что я ознакомился с его показаниями, — сказал Савицкий, надевая очки, которые сразу придали строгость его лицу, — и меня интересует лишь один вопрос. Чем он может подтвердить правдивость своих показаний о том, что немецкое командование знает о советском предполагаемом десанте?..
Пока Витя переводил, спотыкаясь на словах, которые ему давались с трудом, у Леона было время подумать над ответом. Но он внимательно смотрел в рот переводчику, словно только от него узнавал о смысле обращенного к нему вопроса. Витя старался. Его пухлое лицо взмокло от пота. Видно, он имел не очень-то большую практику, и Леону хотелось ему помочь. Однако он молчал. Наконец, с переводом было покончено.
— Мне думается… Я, конечно, точно не знаю, — сказал Леон, стараясь говорить обтекаемо. — Но к району Каролина-Бугаза подводятся войска.
Пока переводчик переводил, спрашивая у Леона значение отдельных слов, полковник слушал с полным вниманием.
— Спроси его, Виктор, убежден ли он в этом?
Виктор переспросил Леона, и тот уже уверенно кивнул головой. В конце-то концов его сообщение не расходилось с истиной. Действительно, он сам видел доты на берегу Каролина-Бугаза. Другое дело, что построены они были года полтора тому назад. Но эта неувязка не казалась ему значительной. В конце концов трудно будет установить, когда они строились. Они существуют — вот что главное.
Ему показалось, что полковник поверил.
— Это все очень интересно, — проговорил он и вдруг снял трубку загудевшего телефона. — Савицкий слушает!..
Так, значит, встреча состоялась. Как теперь повернется его судьба?
Через несколько минут конвойные вели его обратно, в хату на краю деревни. Леон напряженно продумывал все, о чем спрашивал его Савицкий, вдумывался в значение каждой интонации, каждого жеста. И хотя, как ему казалось, он не совершил ошибок в этом разговоре, будущее представлялось ему беспросветным.
Глава третья
Теперь Савицкому уже не пришлось мучиться в поисках ответа на вопрос, как жить дальше. После допроса Петреску он понял, что Корнев ничего не прибавил и не добавил, возможно, высадка воздушного десанта уже не будет внезапностью для противника.
И все же допрос убедил его в том, что Леон Петреску еще может пригодиться. Как он смотрел!.. Испытующе, с холерическим блеском в темных глазах. Что он пытался понять?..
Нет, он не производит впечатления малодушного. Хорошо держится. Но почему все же с такой легкостью он рассказал о том, о чем должен был бы молчать? Удивительно!.. Над этим еще следует серьезно подумать.
Вечером Савицкий созвал всех, кто только мог быть полезен. Конечно, далеко не всех своих подчиненных он мог приобщить к плану: когда, где и каким образом засылать разведчиков. Секрет, о котором знают многие, перестает быть секретом. Невольно его советчиками оказались молчаливый Корнев, быстрый, наделенный живым воображением Дьяченко и еще два человека. Обсуждали долго, спорили, и все же решение не приходило. Самолетом — пока опасно, а с моря — крайне трудно, необходима долгая и тщательная подготовка.
Если бы не широко раскрытые окна, все давно задохнулись бы от папиросного дыма. И надо же было, чтобы в этот трудный для всех момент по дороге мимо разведотдела, возвращаясь со стрельбы, проходили Егоров и Тоня.
Первым, конечно, их заметил бдительный Дьяченко.
— Товарищ полковник! Взгляните на дорогу!.. Идут наши голубки!..
По комнате пробежал смешок. После долгого напряжения вдруг возникла разрядка.
Корнев встал, разминаясь, подошел к окну, долгим взглядом проводил Егорова и Тоню, пока их совсем не заслонили деревья, росшие вдоль дороги.
Потом он обернулся, оглядел всех, кто сидел в комнате, и с присущей ему грубоватой бесцеремонностью скомандовал:
— А ну, выходи все!.. У меня к начальнику есть дело!
Всегда уже задним числом Савицкий возмущался полным пренебрежением Корнева к элементарному такту, но в момент, когда тот нарушал его, у Савицкого не находилось слов его одернуть. В том, как Корнев энергично выбросил вперед руку, натужливо выпятив подбородок, словно готовясь дать бой всякому, кто станет на его пути, была заложена странная сила, полная уверенности в непогрешимости и важности своего решения.
Савицкий раздраженно закурил. Он и на этот раз уступил Корневу, который неторопливо прикрыл дверь за последним покинувшим комнату и только тогда повернулся и подсел к столу.
— Есть предложение, — проговорил он спокойно и при этом прищурил глаза так, что Савицкому в первый момент показалось, не закрыл ли он их совсем. По опыту, долгому и многотрудному, Савицкий знал, что если уж Корнев что-нибудь придумал, то хоть четвертуй — будет стоять на своем. «Не дай бог, — думал он иногда, когда Корнев чем-нибудь его особенно допекал, — попасть в его подчинение. Костей не соберешь!..»
Слушая, Савицкий молча изучал лицо Корнева. Поразительно, как такой хитроумный план мог возникнуть в этой лысой голове. По роду своей работы Савицкий был далек от романтики. Его всегда интересовала прежде всего реальность того, что должно быть осуществлено. И все же то, что предложил Корнев, настолько не вязалось со вложившимся представлением Савицкого о своем заместителе, что, убей его бог, если бы он сам не услышал, никогда бы не поверил, что этот романтический план мог предложить сухой человек, который наверняка никого не любил. Не случайно же — ему почти сорок, а он еще холостяк.
Корнев сидел, тяжело опершись о стол, и ждал решения Савицкого.
Но Савицкий молчал и думал. Конечно, история борьбы разведок знает и не такие случаи.
«Времени нет! Времени нет! — думал полковник, поглядывая на телефон, который каждую минуту мог издать зуммерное гудение. — Нужно идти докладывать! А что?! План Корнева спорен. В нем много неизвестных. Справится ли Тоня со своей ролью, достаточно ли умело будет себя вести? Однако в этом варианте есть и положительное».
И все же Савицкий сомневался. Уж очень все складно получается — таких планов он опасался.
— Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить! — проговорил он, улыбаясь. — Ну, хорошо, Корнев, доложу твой план Фадееву! Так и скажу, что это твоя придумка! Авторства себе не присвою!
Глаза Корнева весело блеснули.
— Нет! — проговорил он. — Докладывайте как план разведотдела!
— Ну и щедрый ты мужик, — сказал Савицкий, — так и раскидываешь гениальные предложения! Только собирай!..
