Не обижали и нас: летчиков, и техников. Мы были на «индейской диете» — ели одних индюшек, нам надоевших. Пили вволю прекрасного вина, вечером оно стояло на столах в графинах — пей, хоть лопни. Вволю ели белого хлеба. И конечно, воспрянули духом, и многие ребята — начали интересоваться женским полом. Усиленным вниманием пользовались и наши полковые, и венгерские девушки, оказавшиеся довольно компанейскими. Сытым воевать и любить значительно веселее. Индюшка тоже оказалась стратегическим оружием. Мы бодро летали в район Сарваш и Туркеве, где шли тяжелые танковые бои. В одном из таких боев, когда Анатолий Константинов со своей эскадрильей прикрывал штурмовиков из корпуса Каманина, мне пришлось участвовать. Танки прятались в складках довольно ровной местности и вели друг по другу огонь, как будто проверяя взаимную реакцию и бдительность: то, выползая на пригорок для выстрела, то опять по-рачьи, исчезая в складках местности. Противников разделял, примерно, километр пространства, которое прошивали болванки и осколочные снаряды. Несколько танков с обеих сторон уже горели, и дым тянулся черными клочьями, мешая определять цели. По нашим штурмовикам сразу повела огонь зенитная артиллерия врага. Тем не менее, они ударили, и три немецких танка превратились в горящие свечи. На этот раз немцы отнюдь не собирались предоставлять нам возможность оперативного простора. Со стороны облаков вынырнули «Мессершмитты» и «Фоккевульфы-190» — по четыре каждых.
«Фоккевульф-190» был мощным истребителем, развивавшим скорость до пятисот километров в час, оснащенным двигателем «двухрядная звезда» с воздушным охлаждением, который ужасно тарахтел в полете, буквально раскалывая голову летчика. Две его пушки стреляли через винт, а две — с плоскостей, создавая мощную огневую струю, Уж не знаю, кто у кого содрал, видимо, все-таки наши у немцев, но эта машина была почти точной копией нашего «ЛА-5», только наш самолет был обшит фанерой, а немецкий металлом. Конструкторы напряженно искали чудо-машину, но серийным истребителем, оправдавшим себя в деле, оставались «Мессершмитт-109» и «ЯК-1».
Завязался воздушный бой. Прикрывая уходящих с поля боя штурмовиков, мы увели весь хоровод в сторону. Немцы добавили еще одно звено «Мессеров», которые взлетели с аэродрома Туркеве.
Я с удовольствием слушал, как Толя Константинов умело и уверенно отдает по радио открытым текстом приказы командирам звеньев, будто фигуры расставляет на шахматной доске. Однако день клонился к вечеру, и запаса горючего хватало только на возвращение на свой аэродром Чаба-Чуба. Один из «Фоккевульфов» был подбит и сел на нашей территории. Это сразу охладило боевой задор немцев, и они особенно не мешали нашему возвращению. Уже здесь, на аэродроме, я наблюдал интересное происшествие, исход которого, по-моему, тоже следует объяснить тем, что судьба для чего-то берегла пилота. На моих глазах «ИЛ-2», совершив нормальную посадку, при пробеге переломился на две части за бронеспинкой летчика. Мотор задрался кверху и стал почти вертикально, винт продолжал работать над самой головой пилота, а хвост, отломившись, остался позади. Штурмовик так сильно побили в воздухе немецкие истребители, что судьбу летчика решали доли секунды. Я заинтересовался этим происшествием и послал узнать его подробности секретаря партийной организации полка, в недавнем прошлом техника, капитана Григория Кожуховского.
Меня интересовало: не наши ли летчики зевнули и позволили немцам в воздухе почти перебить пополам штурмовик, который сейчас, задрав мотор, еще вращал винтом на фоне заката. Кожуховский вернулся и сообщил, что наши ребята не при чем. А фамилия молодого мохнатобрового пилота — Береговой. Это был тот самый Береговой, который потом стал космонавтом.
Немцы постоянно налетали на наш аэродром Чаба-Чуба группами по четыре-шесть самолетов «Фоккевульф-190» и «ME-109», бросая с неба подарки — ротативные бомбы, продолговатые металлические фанерные бочонки, складывающиеся из двух половинок по горизонтали, скрепленные обручами и наполненные мелкими, по два с половиной килограмма, бомбами. Эти фанерные сундучки имели стабилизаторы, которые раскручивали их в полете. Перед самой землей обручи слетали, и земля усыпалась целым ковром мелких бомб — осколочных и зажигательных. Это была очень противная штука. Немцы незаметно подбирались, маскируясь осенней облачностью, выныривали над самым нашим аэродромом, бросали свои подарки и сразу же уходили. Это мешало боевой работе. Видимо, немцы сердились на нас из-за того, что мы занимали их аэродром, с которого им пришлось перелететь в Югославию.
24-го октября на наш аэродром приехал сам командующий пятой воздушной армией генерал Горюнов: низенький толстенький генерал, когда-то бывший штурманом на бомбардировщике, сроду не летавший на истребителе и не знавший его возможностей и специфики действий, Горюнов возмущался: как это вас, истребителей, без конца бомбят самолеты противника? Пора бы их отучить от этого. Эти рассуждения напоминали разговоры старушек на лавочке: как это есть хулиганы, если имеются милиционеры, как это имеется мусор на улицах, если есть дворники? Что нам было делать? День и ночь висеть над своим аэродромом?
Стихия истребителя — стремительный налет. Только так он может бороться со своим противником. Мы даже выкатили на взлетно-посадочную полосу звено истребителей с запущенными моторами, работавшими на малом газу, и буквально поджидали немцев, но даже издалека услышав гул их моторов, наши ребята не успевали взлететь — разбегались на взлет, когда те уже пикировали. Тем не менее, мы вежливо выслушивали наставления командующего: вся группа из десяти офицеров стояла у полкового командного пункта. Именно в этот момент из-за облаков вынырнули немецкие самолеты и принялись пикировать на наш аэродром, бросая ротативные бомбы прямо на наше КП. Нам было не привыкать, и мы кинулись в землянку командного пункта. А Горюнов, только что наставлявший нас и бранивший, от неожиданности и испуга впал в шоковое состояние: одно дело учить людей, как воевать, а другое — хоть раз побывать под огнем. Генерал вытаращил глаза и, весь бледный, топтался на месте. Хорошо, что его адъютант догадался: схватил генерала в охапку и вместе с ним буквально рухнул в ближайшую щель.
Через несколько секунд место, где они стояли, срезали осколки разрывавшихся вокруг бомб. Горюнов чудом остался жив. Он поспешил уехать, едва отряхнув свою генеральскую шинель. А мы долго смеялись, вспоминая, как богатырь-адъютант тащил в своих объятиях генерала-коротышку, болтавшего ногами. Впрочем, вообще-то нам было не до смеха. Во время налета, осколком, попавшим в висок, был убит прекрасный парень, адъютант третьей эскадрильи старший лейтенант Л. С. Ермоленко и тяжело ранена в грудь оружейница Вера Максимочкина. Осколок попал в левое легкое, но к счастью, Вера выжила и вернулась к нам в полк. Это была беленькая, худенькая интеллигентная девочка, очень хорошо исполняющая свои обязанности. Уже в Киеве, лет через тридцать после этого, в Военно-Научном Обществе при Окружном Доме Офицеров, божий одуванчик, старичок Горюнов, очень любивший, по его словам, попить водочки, когда я напомнил ему о том давнем случае, тихонько соглашался: «Могли убить, товарищ Панов. Мой адъютант не раз меня спасал».
А пока танковые бои не утихали. Немцы будто вспомнили свои былые победы и славу Гудериана. Они сконцентрировали в Венгрии едва ли не половину своих танковых войск, и нашим ребятам приходилось нелегко. Видимо, очень нужен был немцам венгерский бастион, да и колбаса салями со светлым вином запали в душу. Немецкие танки очень хорошо координировали по радио свои действия с авиацией, и добраться до них было не так просто. Чуть зайдешь на штурмовку, а истребители противника уже на хвосте. В конце октября наш полк получил боевой приказ сопровождать «ИЛ-2», идущие на поле боя в район Туркеве. Поднялось две эскадрильи, вторая и третья, которые должны были сопровождать штурмовой полк. На земле мерились силами танки. К этому времени в войсках применялись уже инфракрасные прицелы, позволяющие видеть противника в темноте, и с нашей, и с немецкой стороны. Наши под Уманью, в глубокой грязи, захватили такой прицел на трофейном «Тигре». Впрочем, могли такие прицелы передать нашим войскам и союзники. Мы знали, что во время своих челночных рейдов они успешно бомбят, видя цели через облака. Война стремительно толкала вперед сложную технику. Но вернемся на поле боя под Туркеве. Штурмовики принялись пикировать на танки противника, накрывая их бомбами и реактивными снарядами, а потом пушечно-пулеметным огнем. Мы прикрывали коллег, находясь чуть выше. Именно в этот момент появились штук двадцать «Лаптежников» под прикрытием «Мессеров» и «Фоккевульфов», явно собирающихся бомбить и штурмовать наши танки. Мы сцепились с немцами, которые поначалу атаковали очень успешно. «Фоккевульф» подбил нашего штурмовика, который сел на территорию противника. Правда, немцу не пришлось торжествовать — на его хвосте уже «висел» Миша Мазан, который с дистанции в тридцать метров расстрелял «Фоккера» из своей пушки. Охваченный пламенем, «Фоккер» рухнул среди дерущихся танков. Как только Миша вышел из этой атаки, как на встречно-пересекающемся курсе встретил «Лаптежника». Как он рассказывал, почти не целясь, автоматически, Мазан дал длинную пушечную очередь, которая прошила самолет противника от мотора до хвоста. «Лаптежник» вспыхнул и с высоты метров сто пятьдесят вошел в крутой левый вираж, из которого не выходил, пока не воткнулся в землю. Зрелище было потрясающим: за какие-нибудь тридцать секунд сбито три самолета: один наш и два немецких. Именно в этот день в нашей летной столовой висел транспарант: «Воюйте так, как воюет старший лейтенант товарищ Михаил Семенович Мазан, который сегодня сбил два самолета врага». Я уже рассказывал, что Миша Мазан, родом из Запорожской области, пришел к нам в полк из легко-бомбардировочной авиации после Сталинградской битвы в феврале 1943-го и сразу вписался — будто всегда был с нами. Хваткий и сильный парень, он всей душой полюбил истребитель, с которым, казалось, составлял неразрывное целое. К октябрю 1944-го он сбил уже более десяти немецких самолетов, и был награжден тремя боевыми орденами.
