Словом, ребята дрались, как львы. Но немцы тоже будто обрели второе дыхание и явно не собирались отдавать нам крупный промышленный центр и железнодорожный узел, город Сегед. Кстати, очень красивый и ухоженный город, как почти все венгерские города. С просторных, хорошо оборудованных венгерских аэродромов довольно многочисленная немецкая авиация явно пыталась нам доказать, что на «Люфтваффе» рано ставить крест. Бои в воздухе шли очень и очень серьезные. Наша дивизия тоже потеряла до десяти самолетов, в основном пилотировавшихся молодыми летчиками. Помню погибшего здесь лейтенанта Сенкевича из нашего полка.
Должен сказать, что над Сегедом очень поднимало наш боевой дух появление в воздухе командира дивизии полковника Иосифа Ивановича Гейбы и его заместителя по летной части, подполковника Бориса Степановича Ерёмина. Как я понимаю шахтеров, которые и говорить не хотят со своим начальством, пока оно не побывает под землей. Совсем другие отношения с командованием дивизии, когда хотя бы время от времени рядом с ним дерешься в воздухе.
Должен сказать, что одна из казачьих дивизий генерала Плиева, решившая сходу ворваться в Сегед, попала в огненную ловушку, устроенную ей немцами и венграми. Они впустили казаков в узкий проход, и, дождавшись, когда они вытянулись узкой кишкой, атаковали с боков, имея в первой линии довольно много танков. Если кто-то и выбрался из этого огненного мешка, то только потому, что чуть ли не весь штурмовой и весь истребительно-авиационный корпуса несколько дней подряд обрушивали море огня на головы немцев и венгров в этом районе. Пришлось и нам там немало покрутиться, выручая земляков — кубанцев. Этот эпизод сразу показал, что в Венгрии с лихими кавалерийскими атаками следует подождать. Война принимала очень и очень серьезный характер.
И все-таки Сегед мы взяли, и название этого города вошло в обширный титул, которым именовалась теперь наша дивизия. Теперь мы именовались: Шестой Гвардейской, Донско-Сегедской истребительно-авиационной дивизией, несколько раз орденоносной. Теперь уже остался за линией фронта красивый город Сегед, на чистой и говорливой реке Тисса, берущей начало в Карпатах. Именно на этой реке, в тринадцатом столетии татары подвергли невиданному разгрому стотысячную венгерскую конницу, опустошив потом дотла страну и убив каждого второго венгра. Король Белла пересидел грозу в Германии, а потом, чтобы заселить страну, принялся переселять на благодатные венгерские земли колонистов. Живут они там до сих пор, служа объектом для изучения старо-германского языка лингвистами из самой Германии. Татарская гроза положила конец имперским устремлениям венгров, а ведь незадолго до этого они владели даже одной из самых сильных русских земель — Галицкой Русью.
Вскоре был захвачен нашими войсками и уютный город Дебрецен. Мы вламывались в Венгрию с северо-востока огромной дугой, местами уже углубившейся в венгерскую территорию до ста километров. Впереди шла конница, которую поддерживали армады авиации и полчища танков. Казалось, венгерская равнина — благодатная Трансильвания, сотрясается от нашей поступи. Пехотные подразделения шли где-то сзади, и я мало их видел в ходе наступления. Однако в конце октября наше наступление замедлилось в районе города Нередьхаза.
Нужно было срочно выручать конно-механизированную группу генерала Плиева, снова замедлившего продвижение, и наш полк перебросили на полевой аэродром города Кечкемет возле самой Тиссы.
Чем объяснить поведение наших казаков по отношению к местным женщинам? Да наверное тем, что мы совершенно очевидно имели перед собой в лице венгров нераскаявшихся врагов, продолжавших ожесточенно сопротивляться. Русская армия в последний раз была в этих местах в 1849-ом году, когда Австрия стала разваливаться, и австрийские военно-начальники несли от венгров одно поражение за другим. Огромное русское войско перешло Карпаты, оставляя в пути больных солдат, разбросавших по придорожным украинским селам фамилию Москаленко, и вдребезги разнесло очень боевую, но небольшую венгерскую армию. За это австрийцы и напакостили ослабевшей России в Крымскую войну. И вот теперь, почти через сто лет, русские снова были в Европе, устанавливая свои порядки.
На Кечкеметском аэродроме нас ожидал небольшой конфуз: начались сильные осенние дожди, и говорливая Тисса превратилась в мощный бушующий поток, который вышел из берегов, и вода сантиметров на тридцать покрыла поле аэродрома. Утром мы вышли на полеты и увидели сплошное озеро, покрывающее жирный чернозем Трансильванской долины. На нашем командном пункте без конца трещал телефон, конникам Плиева приходилось туго, а мы не могли оторваться от земли. Как только аэродром немножко просох, мы кое-как взлетели и приземлились в районе города Сарваш, неподалеку от большого помещичьего имения Чабо-Чубо. Взлетая из Кечкемета по раскисшему полю, каждый из нас рисковал жизнью. А огромный ровный аэродром в Чабо-Чубе был чуть повыше уровня бушевавшей Тиссы, и мы начали с него взлетать, сопровождая «ИЛ-2» и «ИЛ-4» в район Сарваша и Туркеве, где наша шестая танковая армия генерала Кравченко вела бои с танками врага. Венгрия как будто специально приспособлена для действия танковых сил. Места для танков лучше, разве что, под Сталинградом. Здесь немцы могли в полную мощь использовать более толстую броню и более мощные орудия своих «Тигров», «Фердинандов» и «Пантер». Тяжелых танков у нас было мало, в основном в бой шла средняя «Тридцатьчетверка». И нередко наши танки и сотни метров вперед не могли продвинуться без хорошего штурмового удара авиации или указаний Саввы Морозова нашим артиллеристам, которые, нередко, открытым текстом кричали Савве по радио: «Поняли Савва, поняли дорогой! Пять „Тигров“ там, где ты пикируешь. Даем огня».
Координировать действия со штурмовиками было очень легко: на восточной стороне имения Чабо-Чуба был наш аэродром, а на западной стороне сидел штурмовой авиаполк «ИЛ-2» из авиакорпуса Каманина.
Здесь я близко присмотрелся к венгерской нищете, о которой так красочно повествовал в своем конспекте пропагандист Федор Рассоха. Великолепный помещичий дворец, одноэтажный, но очень просторный, располагался среди красивого парка. Дворец окружали хозяйственные постройки. Здесь же были огромные погреба, ломившиеся от бочек с разноцветными венгерскими винами, которые, пожалуй, давали фору румынским. В имении были конюшни и хлева с породистыми животными. Всем этим хозяйством руководил управляющий сбежавшего помещика-графа, живший в служебном помещении вместе с больной женой и двадцатилетней дочерью, любительницей потанцевать с нашими офицерами. Все графское имение практически было одним огромным замкнутым комплексом, построенным буквой «П». Верхняя перекладина этой буквы была жилым дворцом: огромными залами с наборным паркетом и хрустальными люстрами, а две других, перпендикулярных, состояли из ломящихся от зерна складов, фабрики по переработки овощей, птичников, хлевов, конюшен и прочего, и прочего. Особенно много бродило по округе великолепных индюшек, которые сразу же в массовом порядке оказались на нашем столе, запиваемые разноцветными виноградными винами.
Вокруг имения тянулись великолепно ухоженные поля. Зерновые были уже убраны, а морковка, картошка и капуста — все внушительной величины, уже закладывались на зиму и перерабатывались. Работа кипела день и ночь. Дары венгерской земли, проходя через станочки, станки и приспособления, котлы и автоклавы, а также огромные жаровни, на которых обжаривалась в масле нарезанная морковь, превращались в знаменитые венгерские консервы. Уж не знаю почему, но почти в каждом имении, где мы останавливались, управляющие проникались ко мне доверием. Может быть потому, что командир полка терялся на фоне моей представительной фигуры, а может быть потому, что как крестьянский сын, я испытывал постоянное любопытство ко всему, что связанно с работой на земле и переработкой ее плодов.
Я вышел на чисто убранные поля сахарной свеклы, прошитые разборными узкоколейками для вывозки сладкого урожая, и увидел, что, несмотря на наступающую зиму, великолепные сладкие плоды горами лежат среди поля и их никто не вывозит. «Война», — вздохнул управляющий, пожилой, серьезный агроном. Интересно, что все управляющие-венгры, которых я встречал, обязательно немножко говорили по-русски, побывав у нас в плену в первую мировую войну.
От самого дома тянулся, казалось, необозримый виноградник. Должен сказать, что, несмотря на переменившуюся власть, венгры-крестьяне продолжали честно и усердно трудиться, относясь к имуществу помещика, как к национальному достоянию, которое всех кормит, хотя и по-разному. Так оно, собственно, и было. Но никто в Венгрии не умирал с голода, и все ели досыта. Венгерские крестьяне выполняли трудовую повинность на нашем аэродроме: строили капониры, засыпали воронки на летном поле. Ровно в час все они дружно садились на обед, разматывая узелки из белой материи. Я косил глазом: как же питаются узники капитала? Венгры ели только белый хлеб, курицу, бекон, сливочное масло или сало. Ели много овощей, а запивали молоком или вином. Я вспоминал своего деда, варившего кусок протухшего мяса и вдохновлявшего работников: «Ничего, просеритесь!», и полуголодных колхозников, жующих кусок хлеба с луком, запивая его иной раз полусоленой водой, и вздохнул. Что-то явно не тянула наша жизнь на все более веселую и хорошую, объявленную вождем Ёськой, особенно, если сравнивать…
